Самолеты летят к партизанам (Записки начальника штаба) - Александр Верхозин

Подстать смелому воздушному стрелку оказался и штурман, комсомолец Василий Ковбасюк из села Тиболевка, Винницкой области. Позже он много летал на боевые задания, был награжден несколькими орденами и медалью «Партизану Отечественной войны». После того как Коноваленко и Ковбасюк посадили самолет без летчика, они стали неразлучными друзьями, побратимами. На их долю выпало во время войны много испытаний, а было им всего по 20 лет.

…Летчика Шуваева и трех его подчиненных, покинувших самолет с парашютами, отнесло ветром от линии фронта в сторону расположения наших частей. В тот же день они прибыли на автомашине на свой аэродром и попали в штаб дивизии. Шуваев доложил полковнику Филиппову, что их сбили.

— Где упал самолет? — спросил командир дивизии. — И где остальные члены экипажа?

— Не видел. Не знаю.

Филиппов ничего больше не спрашивал, направив прыгунов к командиру полка.

Шуваев доложил все так же Гризодубовой. Валентина Степановна пригласила его сесть с ней в машину, сама села за баранку. Подъехали к мастерским, где стоял самолет № 15. Около него хлопотали техники и инженер Николай Иванович Милованов. Увидав командира полка в сопровождении Шуваева, инженер от души рассмеялся и не смог доложить.

Гризодубова не упрекнула старого товарища. Она велела Шуваеву посмотреть на номер самолета, затем спросила:

— Так чей же это самолет?

Шуваев побледнел и как бы выдохнул из себя:

— Мой.

— Видите, какой он у вас умный: сам летать умеет.

— Виноват, товарищ командир, — ответил оторопевший Шуваев.

— Виноватых не всегда бьют, но всегда осуждают, — сказала Валентина Степановна. — Николай Иванович, расскажите-ка этому молодому человеку, как его самолет у нас оказался.

— Да случайно зарулил в поисках своего летчика, — ответил инженер, и отечески пожурил Шуваева взглядом, сказав лишь: — Эх, голуба-голуба.

— Судить его надо, — в один голос посыпались советы штабистов из корпуса.

Надо сознаться, и мы, работники штаба полка, были такого же мнения утром, когда наблюдали посадку самолета. Но, когда Гризодубова собрала управление полка, чтобы посоветоваться о судьбе молодого и недостаточно опытного экипажа, мы не нашли обоснований прежнему мнению. На совещании присутствовал начальник штаба дивизии полковник И. И. Бегунов. Кадровый военный, он высказался в духе строгого соблюдения устава.

— Чтобы другим неповадно было паниковать, Шуваева надо отдать под суд, — сказал он, как отрубил, свое мнение Гризодубовой.

— Шуваев совершил проступок не по злому умыслу, — ответила Валентина Степановна. — Он по неопытности неправильно определил в бою состояние своего самолета и покинул его.

— Судили же вы в прошлом году за трусость летчика П.? — в доказательство своей правоты напомнил Бегунов.

— Тогда мы под суд отдавали труса, а получили смелого воина. А чего добьется суд от Шуваева? Он только начинает жить. Судом мы погубим в нем человека. Скажите, комиссар, — обратилась она к заместителю по политчасти Н. А. Тюренкову, по привычке называя его еще комиссаром, — как вы думаете?

— Я считаю, что Шуваев просто попал в беду, — ответил опытный политработник.

— Вот это самое верное определение, — поддержала Гризодубова. — Можно еще добавить, что по нашей вине. Когда формировали экипаж Шуваева, мы, видимо, поторопились…

— Помню, — сказал Тюренков, — вы говорили, что в состав молодого экипажа нужно ввести опытного второго летчика, штурмана или борттехника. Но тогда мы думали, что боевые комсомольцы справятся сами.

— И оказалось, не справились, — заметила Валентина Степановна. — А будь среди них уже повоевавший летчик, все могло кончиться по-другому. Теперь, когда этот экипаж получил хороший урок, предлагаю из строя его не выводить. Следует заменить только командира корабля, назначить его в другой экипаж вторым летчиком.

Мы хорошо поняли, насколько была права Гризодубова, требуя от нас сочетания работы старых летчиков и молодых, что кроме порыва, молодежного задора воздушным воинам нужен еще опыт, нужна закалка.

Через неделю самолет был в строю, и экипаж вновь стал летать к партизанам, а со временем пришла к нему и зрелость — комсомольский экипаж успешно выполнял боевые задания под командованием старшего лейтенанта Д. И. Коваленко.

Штурман Николай Лужин

— Самолет, объятый пламенем, падал. Услышав команду: всем покинуть корабль, я все еще возился у прицела. Наконец дошло — нужно торопиться. Сбросил бомбы — задание выполнено.

Лужин говорил медленно, будто взвешивал каждое слово, а серо-голубые глаза смотрели мимо меня куда-то вдаль. Мне казалось, что он снова видит все пережитое им в ту злосчастную ночь с 6 на 7 октября 1943 года.

Николай Антонович Лужин во время войны был в нашем полку штурманом. Помню его стройным, худощавым парнем лет двадцати. А теперь, через 20 лет, — здоровенный дядя, косая сажень в плечах, но по-прежнему подтянутый, красивый, на голове, как и тогда, пышная шевелюра. Недавно ему присвоили звание: «Заслуженный штурман-испытатель СССР».

Осенью 1943 года мы считали его погибшим… И вот встретились много лет спустя, вспомнили былое.

— Сбил нас ночной истребитель над самой целью — крупным железнодорожным узлом Быхов, — продолжал рассказ Лужин. — Так вот, сбросив бомбы, я вскочил с сиденья и почувствовал: самолет снова летит. Командир корабля лейтенант Виктор Григорьевич Григорьев сидел на своем месте, за штурвалом. Сиденье второго летчика, Аркадия Варывдина, было пустым. «Значит, выпрыгнул», — мелькнула мысль.

Григорьев резко повернул ко мне лицо и во все горло крикнул: «Прыгай!» — «А ты?»

Но он уже не смотрел в мою сторону, и я понял, что он, командир корабля, будет держать штурвал, пока экипаж не покинет самолет. Мой парашют не был одет на лямки — я так делал всегда для удобства работы с прицелом. В спешке с большим трудом пристегнул парашют к правой лямке. Меня бросило в хвост через бушующий в фюзеляже огонь. Самолет снова беспорядочно падал.

Я увидел прижатого к борту радиста Анатолия Авдеева. Хотел схватить его, оторвать от борта, чтобы вместе выпрыгнуть. Но нас стало кидать из стороны в сторону. Я несколько раз ударился о ящик с мелкими осколочными бомбами, думал, еще разок приложит и конец, не добраться до раскрытой двери, не выпрыгнуть… Неожиданно отвалилась хвостовая часть самолета, по самые двери, и я оказался в воздухе. С большим трудом с силой выдернул кольцо. «Спаситель» моментально открылся. Не успел прийти в себя, как увидел под собой землю. Больно ударился ногами, не устоял, упал на обочину шоссейной дороги. Отчетливое слово «хальт», свет взвившейся в небо ракеты, автоматная очередь по не угасшему куполу моего парашюта, словно кнутом, подстегнули меня к действию. Мигом освободился от парашюта, вскочил на ноги и, пригнувшись, побежал к лесу — до него было метров двести. На фоне неба темнели вершины деревьев. Я едва видел их правым глазом (левый от ожогов заплыл), надеялся: лес укроет меня от преследования фашистов. Но деревья вдруг покачнулись, острая боль в ногах свалила меня на землю…

Лужин на минуту умолк, провел по лицу рукой, будто отогнал дурной сон, и снова продолжал рассказывать. Я слушал его, не перебивая. Слушал, и, казалось, своими глазами видел, как, упав, полз он к лесу. Полз бесконечно долго по мокрой, разбухшей от осенних дождей земле, а над ним трассирующие пули расчерчивали темноту. Превозмогая боль, весь в грязи, в ссадинах и ожогах он все же заполз в лес. Немцы больше не преследовали: они боялись партизан…

Мы расстались с Николаем Антоновичем. Все, что он рассказал, долго стояло перед моими глазами.

…Лужин, еле передвигая разбитые ноги, медленно, от дерева к дереву, побрел к линии фронта, к своим, В темноте зашел в болото, наткнулся на крохотный, с пятачок, островок, выбрал под голым кустом место посуше, присел передохнуть и мгновенно уснул. Утром его нашел бородатый старик и увел в Годылевский лес, где находились Авдеев и Варывдин.

К вечеру все трое в сопровождении старика и еще двух местных жителей добрались до остатков самолета. У пулемета нашли погибшего бортмеханика Павлышева. Командир корабля Григорьев и стрелок Хабибрахманов упали вниз головой в болото недалеко от самолета. В их руках были кольца нераскрывшихся парашютов. Видно, их выбросило из обломков самолета на малой высоте.

В лесу выбрали приметную поляну. Вырыли под одиноко стоявшей сосной могилу и похоронили в ней завернутых в шелковые парашюты товарищей. Стесали кору, и на белом теле сосны Авдеев вывел чернильным карандашом:

«Здесь погибли и похоронены герои-летчики: Виктор Григорьев, Дмитрий Павлышев и Габдулак Хабибрахманов. Они отдали свои жизни за Советскую Родину в боях с немецко-фашистскими ордами».