Дай умереть другим - Сергей Донской
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слышу, окликают нас: мол, разговор есть. Я еще подумал: о, как кстати, глядишь, на пузырь обломится. А потом мне не до размышлений стало.
Хватает меня Олег за грудки и – толк прямо на Серегу, который между нами и хачиками кренделя выписывал. Мы оба валимся: Серега в лужу, а я чуток удачнее – сверху, лицом вверх. Хачики: гыр-гыр-гыр. Олег бутылку об асфальт – хлобысть. А в правой руке у него откуда ни возьмись ствол здоровенный торчит.
Если бы собственными глазами не видел, ни за что не поверил бы, что он из пистолета палит. Выстрелы как автоматная очередь звучали, один за другим, без перерыва. Сплошное ту-ту-ту-ту-ту.
Грузины тоже отвечали, но вразнобой, редко. И толку от их стрельбы было хрен целых хрен десятых, если не считать телефонную будку продырявленную да витрину раскоканную. Олег ведь на месте не стоял, вдоль тротуара передвигался. Мне даже показалось: по воздуху плывет, словно призрак. Только по вспышкам можно было угадать, где он в данный момент находится, а вспышки каждый раз в другом месте возникали, не уследишь.
Мы с Серегой оху… обалдели совсем, встать даже не пытались. Это-то нас и спасло, потому что пуль над нами пролетело – немерено. Темная ночь, как у Марка Бернеса.
Стрельба вот уже полминуты как закончилась, а мы лежим друг на дружке и глазами хлопаем. Возле джипа сплошные ахи да охи: это горцы на судьбу свою жалуются. Кровищи из них натекло – ужас, все лужи красными стали. Но ни один из четверых не помер, хотя, как я понимаю, Олегу ничего не стоило добить их на месте. Мне почему-то кажется, что он патронов пожалел, а не кавказцев. Потому что смотрел он на них, как на тараканов, без всякого сострадания.
«На счет «три» дружненько отбросили пушки подальше, – говорит. – Раз…»
Затарахтело, забряцало. Олег мне: «Собери оружие и сюда принеси, Юрок. Пожалуйста».
Я от пережитого лыка почти не вяжу, встаю, среди раненых брожу, пистолеты, как грибы, собираю. А Серега по-прежнему в луже валяется, поскуливает, зубами дробь выбивает. Олег ему: «Успокойся, Сережа. Все присутствующие живы, хотя здоровыми их не назовешь. Вставай, а то простудишься».
Потом он к хачикам с небольшой речью обратился. Мол, они сами на неприятности нарвались, так что впредь пусть хорошенько подумают, прежде чем принимать какое-то решение. «А боссу своему передайте, – говорит, – что в следующий раз я его за такие шутки лично свинцом нашпигую».
С тем и исчез.
Грузины сразу заворочались, загомонили по-своему, мобильники свои подоставали, стали к джипу сползаться. Да только уехать им не удалось. У их внедорожника радиатор оказался простреленным, и пар оттуда валил, как из пасти дракона.
Это меня доконало окончательно. Ну, думаю, чудеса творятся в мире! Олег ведь не только всю эту грузинскую братию прицельными выстрелами на асфальт уложил, но и про джип не забыл. И это в то время, когда в него самого стреляли сразу с четырех рук! Короче говоря, спец. Не в тирах мастерство свое оттачивал.
Становиться у такого на пути – все равно что под танк бросаться. Так что предупреждаю сразу: когда дело до протокола дойдет, то я, Дубинский Юрий Михайлович, русский, пятьдесят пятого года рождения, ни фига толком не видел, не помню. Кто в кого стрелял? Знать не знаю. Пьяный был, а потом испугался очень. Так и пролежал с закрытыми глазами. Живой труп, хе-хе.
И стращать меня, граждане милиционеры, бесполезно. Я этой ночью так напугался, что на всю оставшуюся жизнь хватит. Не приведи господь заиметь такого врага, как этот вольный стрелок. Чур меня!..
Глава 12
Прошлые грехи смывают, чтобы совершать новые
1
Даже порядком запущенный дом перестает казаться чужим и неприветливым, когда в камине и в печке жарко полыхает огонь.
На прутике со скворчанием поджаривается ломтик сала, которое вскоре ляжет на круто посоленный черный хлеб и отправится прямиком в рот: ам! Глухо бубнит телевизор, на экран которого смотреть гораздо скучнее, чем в пылающий очаг. Потрескивают подсушенные дрова, тоненько попискивают сырые. За окнами чернота, расцвеченная отражениями комнаты, в которой ты находишься. Тепло, уютно. Если бы не тревожные мысли, то так бы и мурлыкал кверху пузом, словно разомлевший кот…
Костечкин, само собой, до подобного безобразия не опускается, он ведь хоть и бывший, а все ж таки сотрудник милиции – не какой-нибудь там Васька или Барсик. У него настоящее боевое ранение имеется. Ему доверено стеречь пленницу, и он ее стережет. У него строгое, непреклонное выражение лица, у Костечкина. Даже когда он жует сало или маринованные огурцы, которые достает рукой из банки. Слева от него – початая бутылка «Столичной». Справа – табельный пистолет, который в скором будущем придется сдать. Костечкин уже мысленно сочиняет свой рапорт об отставке, и это занятие увлекает его больше, чем написание докладов для руководства.
«…а посему довожу до вашего сведения, что считаю свое дальнейшее пребывание в правоохранительных органах нецелесообразным. Процветающая в управлении коррупция…»
Тут Костечкин крякает от избытка чувств – то ли звучное словцо его пробрало, то ли ядреный огурец, то ли забористая водка. В любом случае он с удовольствием крякает, а потом забрасывает руки за голову, потягивается и мечтательно улыбается.
Когда ты молод и слегка пьян, все видится в радужном свете. К примеру, очень запросто можно представить себе, что за стеной не малознакомая тощая девица находится, а Ленка, и это она, Ленка, ждет-дожидается, когда нагреется вода в обоих ведрах на печке. В кухоньке тепло-тепло, посреди нее допотопное корыто стоит, а Ленка занавешивает запотевшее окно покрывалом и деловито предупреждает:
«Ты, Андрюша, не уходи, останься».
«Зачем?» – скромничает Костечкин.
«Ну не я же буду полные ведра таскать. И потом, кто мне воду сольет, если не ты?»
«К вашим услугам, мадам».
«Ух, какие мы галантные!»
«Да уж, не лаптем щи хлебаем».
Костечкин, вооружась ковшиком, стоит над скрючившейся в корыте Ленкой. Ему видна лишь ее намыленная голова да гладкая мокрая спина, но и от этого зрелища дух захватывает.
«Лить?»
«Давай, Андрюша. Только не вздумай подглядывать!»
«Ха, очень нужно! Что, я голых женщин не видел?»
«Если видел, то забудь».
«С какой стати?»
«Потому что теперь у тебя есть я, а все, что было у нас до сих пор, не считается».
«У нас? В смысле, у тебя и у меня?»
«Именно. Или тебя это не устраивает?»
«Устраивает, еще как устраивает!»
Костечкин зачерпывает ковшом воду из ведра и, стараясь поменьше пялиться на Ленку, обдает ее с головы до… В общем, всю обдает. От нее валит пар.
«Ай, – вскрикивает она, – горячо! Надо разбавить немного».
Костечкин вздрагивает и не сразу узнает вошедшую в комнату Светлану. Выставив перед собой мокрый палец, она повторяет:
– Перегрелась вода, тебе говорят. Идем, поможешь наполнить корыто и холодной водички добавить.
– Предупреждаю сразу, – сурово говорит Костечкин, следуя за Светланой в кухню, – никаких ковшиков.
– Что? – изумляется она.
– Что слышала. Обливаться сама будешь, меня на помощь не зови.
Глаза Светланы превращаются в две щелочки, из которых сквозит презрение.
– Если ты, Андрюшенька, еще раз сунешься ко мне с подобными намеками, то я тебя твоим же ковшиком так по кумполу огрею, что ты все различия между мужчиной и женщиной позабудешь… «Меня на помощь не зови», вы только подумайте, какие закидоны! Да я тебя к себе на пушечный выстрел не подпущу! Так что лучше держи при себе и ковшик свой дурацкий, и все остальное. Усек, дружочек?
Хмурясь, Костечкин снимает с плитки ведро и, расплескивая воду на пол, несет его к корыту. Кто только научил этих баб превращать ласкательные слова в ругательные? И почему в жизни все всегда не так, как в мечтах?
Загадка природы…
2
Забравшись в корыто, Светлана невольно вспомнила свою персональную ванную комнату в доме Зинчука.
Голубая плитка с выпуклыми золотисто-белыми лилиями; подобранные в тон фаянс и сантехника. Все сверкает – зеркала, краны, фурнитура шкафчиков. Джакузи наполнено благоухающей голубоватой водой, флаконы на полках переливаются всеми цветами радуги. Достойная оправа для бесценного бриллианта, как пишут в любовных романах. И Светлана никогда не считала это преувеличением или поэтической метафорой.
На ее теле, обработанном шейпингом и депиляторием, не было ни одной сомнительной складочки, ни одного лишнего волоска, а те, что имелись, подвергались самому тщательному уходу. Ее грудь хоть и не накачивалась силиконом, сохраняла безупречную форму. Живот и без втягивания был скорее запавшим, чем выпуклым. Шелковистая кожа лоснилась без всяких кремов.
И это ей, красавице Светлане Кораблевой, совершенной модели, которой не хватало разве что приставки «топ», какой-то сопливый замухрышка посмел заявить: обливаться сама будешь, меня на помощь не зови! У него что, глаза повылазили? Или он педик? Или вообще какой-нибудь гермафродит несчастный? Разве нормальный мужик способен устоять перед Светиными чарами?
