Сожженная Москва - Григорий Данилевский

- Пора, Пьер, кончать, темно! портишь глаза! - ласково сказал Дроз писцу, идя с Ильей мимо него.

- Нельзя, капитан, - ответил, не отрываясь от бумаги, писец, машина станет! списки герцога Экмюльского... только что принесли...

- О, в таком случае кончай, - объявил Дроз.

- В чем эта работа, осмеливаюсь узнать? - спросил Илья, когда капитан потребовал ему от своего денщика закусить и усадил его за блюдо холодной телятины.

- Да, mon bon monsieur (Мой дорогой (франц.).), горька доля воюющих! - со вздохом ответил капитан. - Часто я проклинал судьбу, что из артиста стал солдатом... а теперь меня наряжают для разных следствий... в эти же списки вносятся имена пленных маршала Даву. Дроз достал из шкафа бутылку и налил гостю стакан вина.

- Что же делают потом с этими списками? - спросил Илья.

- Их пересылают, к сведению, в главный штаб и сюда.

- И только?

- Нет, канцелярия маршала делит вносимых в эти списки на две части. В одну вносятся менее опасные, заурядные лица; в другую особенно подозрительные.

- Что же ожидает первых и вторых?

- Против имени первых канцелярия обыкновенно делает отметки: под арест или на работы; против вторых же сам маршал ставит собственноручные резолюции: к повешению или к расстрелянию... Печальные бывают развязки. Война не шутит. У меня на этот предмет есть стихи. Не хотите ли, я вам их прочту? - спросил он, покраснев. - Мои собственные стихи о войне.

- Сделайте одолжение.

Дроз встал, протянул руку и, с грустью глядя па гостя, как бы призывая его в судьи своей тоски и одиночества, нежным певучим тенором продекламировал элегию о разоренном гнезде малиновки и о коршуне, похитившем ее птенцов. Он сам с напомаженным хохолком напоминал малиновку. Голос и стихи Дроза тронули Илью. Его щеки от этого чтения и вкусной еды, запитой вином, раскраснелись. Красивый, с горбом нос капитана между тем стал еще бледнее, а глаза печальнее. Он в раздумье молча глядел в пространство. В это время старичок-писец принес переписанные бумаги. Капитан повертел их в руках и вздохнул.

- Да, - сказал он, - отличный почерк, но на какое дело! Есть ли у вас, в России, такие искусники?

Он показал гостю копии, бережно положил их на окно и объявил, что сам отнесет их к генералу, а подлинники велел отправить в канцелярию главного штаба, в Кремль.

- Стаканчик! знаешь, той? - обратился он к писцу, добродушно подмигивая ему на кубышку перцовки в шкафу. - Таким почерком переписывать только Шенье, Бомарше...

Дроз налил из кубышки, которую он называл "bou-che de feu" "огненным ртом".

- Капитан! - восторженно произнес писец, отставя руку и глядя на поданный ему стакан перцовки. - Век не забуду ваших ласк и доброты! Он медленно выпил стакан, отер рукавом усы и крякнул.

- Это напиток богов! Исполнение желаний ваших, господа, и дорогих вашему сердцу! - сказал он, уходя.

- Хотя последние теперь, очевидно, далеко.

Капитан, уныло сгорбившись, молчал.

- Дорогие нашему сердцу! - произнес он, отгоняя тяжелые мысли. Моя семья далеко; ваша же, собрат по музам? вы женаты?.. где ваша семья?

- Ничего не знаю, - ответил Тропинин, - я женат, но моя жена бежала отсюда за два дня до моего плена... и что с нею, жива ли она, убита ли, господь ведает...

- Бежала и она! но зачем же? - искренне удивился капитан.

- А эти ваши списки? - произнес Илья, указывая на принесенные писцом бумаги. - Что, если бы она попала в эти красиво переписанные бумаги, да еще в первый разряд? ведь ваш грозный маршал, сами вы говорите, не любит шутить: а он и женщину мог бы счесть за опасную...

Капитан покраснел до ушей.

- Что за мысль! полноте! - возразил он. - Мы не индейцы и не жители Огненной земли; можете быть спокойны, женщины у нас неприкосновенны. И ни одной, ручаюсь в том, вы не найдете в этих списках. Да, мое поприще - искусство, пластика. Даже сам я и мои формы, не правда ли, пластичны? - произнес капитан, вставая и перед зеркалом протягивая свои руки и выпячивая грудь и плечи. Это не мускулы, мрамор, не правда ли, и сталь? Итак, завтра я вам дам письмо к Ламиралю, и вы украсите вашею кистью наш театр. Артистов у нас, повторяю, довольно. Кроме найденных здесь прелестной Луизы Фюзи, Бюрсе и замечательного комика Санве, явились и другие охотники. Сверх того, как, вероятно, и вы уже знаете, захвачен целый балет танцовщиц одного вашего графа... comte Cherem e te (Граф Шереметев (франц.).). А теперь полагаю, и на покой!.. Вот вам кровать, я улягусь на этом сундуке.

- Очень вам благодарен, - ответил Илья, - но это уже чересчур, с какой же стати?

- Без возражений, коллега; мы оба - слуги муз, и вы мой гость... Устраивайтесь, а мне надо нести бумаги к генералу, но прежде я загляну в канцелярию; знаете, народ нынче ненадежный, особенно здесь, - чрез меру поживились военною добычею и не совсем исправно себя ведут.

XXVIII

Офицер вышел. Илья прислушался у двери к его шагам и бросился к бумагам, лежащим на окне. "Имею ли я право прочесть? - подумал он. - Ведь это вероломство, нарушение прав гостеприимства... А они? а эта война?" Тропинин поднес бумаги к свече, пробежал заголовки и начал наскоро просматривать списки. Были короткие и длинные. Одни из списков, набросанный несколько дней назад, особенно занял его. В нем было занесено много арестованных с отметками: "поджигатель", "грабитель", "шпион". Тропинин просмотрел первую страницу, перевернул лист, прочел еще столбец имен и обмер. Протерев глаза, он снова заглянул в прочитанное. В перечне имен "особенно подозрительных" ("tres suspects") он прочел явственно написанное: "Lieutenant Perosski" ("Лейтенант Перосский" (франц.)). Рядом с этим именем стояла отметка: "Le deserteur de Smolensk" ("Бежавший в Смоленске" (франц.)) а сбоку, разом очеркивая несколько имен, было, очевидно, старческою рукою маршала Даву, приписано: "Расстрелять" ("Fusiller"). Кровь бросилась в голову Тропинина. Он выронил бумаги на окно и несколько мгновений не мог опомниться. Комната с горевшей свечой, стол с неубранными тарелками, сундук и предложенная ему кровать капитана вертелись перед ним, и сам он едва стоял на ногах. "Перосский, очевидно - он, Базиль Перовский! - в ужасе думал Илья. - Но каким образом он мог быть схвачен в Смоленске и стать дезертиром, когда писал нам уже после Вязьмы и ни единым словом не намекнул на подобный случай? очевидно, роковая вопиющая ошибка". Илья ломал себе руки, не зная, на что решиться и что предпринять. Сказать капитану, что он просматривал его секретные бумаги? Но тогда тот справедливо может обидеться, а то и еще хуже - донесет на него.

Дроз возвратился.

- А вы еще не спите? - спросил он. - Ложитесь, иначе вы меня обидите...

Не подозревая особой причины смущения Ильи, он настоял, чтобы тот лег на его кровати, а сам, раздевшись и подмостив себе под голову шинель, улегся на сундуке и погасил свечу.