Незнакомец (СИ) - Стасина Евгения

– Даже лучше.

Дальше в тишине сидим. Я поражаюсь той скорости, с которой с его тарелки исчезает десерт, а брат, нет-нет, да поглядывает на барменшу. Брюнетка, двадцать два года, с полной тройкой под бордовой жилеткой. Она кокетливо ресницами хлопает, а я радуюсь, что соседний с нами стол занят молчаливой супружеской парой. А то, чего доброго, и Алёнка нарисуется. С нескрываемым голодом во взгляде рассматривать красивых мужчин у неё получается куда лучше, чем кромсать салаты. Да и Сенька недалеко ушла…

Всерьёз подумываю проверить, как обстоят дела на кухне, да только прежде, чем успеваю встать, оборачиваюсь на звон дверного колокольчика, то ли удивляясь, то ли радуясь тому, что сегодня он поёт куда чаще обычного.

Так может, зря я переживала? И незнакомец был чересчур строг к моим организаторским способностям? Ведь ходят же, пусть не так часто как мне бы того хотелось. Даже дизайном помещения вон как любуются! Мужчина – полный, с густой порослью тёмных волос на щеках – и вовсе рот открыл: засмотрелся на украсившие стену рисунки, да так и замер в дверях. Обомлел?

Нет.

– Ужас какой, – вроде под нос бурчит, а даже Ванька ложку до рта не доносит. Так и замирает с открытым ртом от такой нелестной оценки. Ненадолго правда, ведь через мгновение рот закрывается, ложка падает, недружелюбно звякнув, следом за ней опускается чашка, а в эти карие глаза лучше вообще не смотреть. Поэтому и хватаю его за руку, чтоб клиентов не распугал. Порывистый же…

– Вот только давай не сейчас, ладно? Не я же эти пончики рисовала! – его успокаиваю, а сама злюсь. Так сильно злюсь, что даже с ответом не сразу нахожусь, когда с трудом протиснувшись между столами, наш гость громоподобным басом, просит Юльку хозяйку позвать. То есть меня – красную от злости и одновременно серую от страха… Неужели, проверка?

Задерживаю дыхание, с трудом поднимаясь с нагретого стула, и, одёрнув вниз идеально-сидящую на мне униформу, всё же к бару иду. Медленно, а мне кажется проходит не больше секунды. Четыре шага, во время которых этот бородатый хам внимательно исследует меня с головы до ног, а стоит мне остановиться, как ни в чём не бывало приветливо представляется:

– Артур Волков.

Он руку протягивает, мою ладонь к своим губам подносит, а я ещё больше теряюсь – проверяющие себя так не ведут. По крайней мере, не со мной: не выспавшаяся, волосы только что на ходу собрала в хвост, ещё и щёки наверняка до сих пор пылают. Далеко мне до роковой красотки…

– Я к вам от Глеба Ковалевского, – да и не проверяющий он.

Я вздрагиваю, спешно прекращая это «рукопожатие», обжигаясь вовсе не о его мазнувшие по ладони губы, а сгорая от имени, что с этих губ сорвалось. А Артур хрипло посмеивается:

– Спасать вас приехал. Если позволите, конечно.

– Что значит спасать?

– Кафе. Глеб говорит у вас дела плохо идут: повар никудышный, помещение не из лучших, дисциплина хромает. А я вроде как человек опытный, седьмой год в этом деле варюсь. Может, совет толковый дам?

Ничего не понимаю. Таращусь на не менее удивлённую Юльку и слова из себя выдавить не могу. Их миллион на языке крутится, а тихим шёпотом слетают лишь два:

– Как он?

– Да ничего, обвыкается. К работе пока не вернулся, но чувствует себя хорошо. Да что я? Вы сами у него спросите, Глеб на улице остался.  Курит, а я месяц как бросил, и стараюсь лишний раз курящих людей избегать – сорваться боюсь. А вот поесть люблю, – мужчина переключается на Юлю, уже протягивающую ему наше меню, а я не знаю, что и делать теперь – в кабинет сбежать или за Ваню спрятаться? Он же поднялся уже и обеспокоенно наблюдает за тем, как я, побелевшая от волнения, нервно пуговицу на жилетке тереблю. Дёргаю, и лишь осознав, что переусердствовала, полные щёки воздуха набираю – оторванную пуговку в карман прячу, шумно выдыхаю и, жестом попросив Ваню сесть, к выходу иду. Быстро, а мне кажется целую вечность. Десять шагов, во время которых сердце беспокойно отстукивает в груди, вторя гулким ударам моих каблуков о напольную плитку.

Незнакомец

С нашей последней встречи пять дней прошло. С нашего единственного совместного утра, казалось бы, целая вечность. Роняю окурок себе под ноги, чем наверняка заслуживаю гневный взгляд трудящегося поблизости дворника, и медленно выпускаю табачный дым в потрескивающий от мороза воздух. Горько. От привкуса никотина на языке горько и от невозможности её коснуться. Хотя бы на мгновение к себе прижать, в благодарность за мою спасённую жизнь, и то не могу… Хочу, но так и продолжаю стоять  истуканом, запрятав ладони в карманы строго серого пальто.

Отчего-то о Марине думаю – с ней моё сердце никогда так не бьётся. И плевать, что это «никогда» длится меньше недели. Порой ведь и минуты достаточно, чтобы сделать открытие? Такой вот минуты в полной тишине, где обо всём говорят глаза: её- напуганные, мои – тоскливые. И пусть на наших губах улыбка, оба знаем, не врут здесь лишь наши взгляды.

Делаю шаг вперёд, отчего, встрепенувшись, Саша крепче обнимает себя за плечи, и, проклиная мороз, шумно выдыхаю – заболеет.

– Зайдём? – куртку ведь не накинула.  Выбежала как есть, в одной униформе и прямо сейчас утопает летними балетками в мягком снегу. Из-за меня: курить не хотелось, а переступить порог кафе сразу, как только припарковался под окнами, духу не хватило. Отправил Артура одного, а сам с минуту зажигалку в руках крутил, не решаясь обернуться и без труда отыскать её силуэт в заляпанном французском окне.

– Простынешь, Саш, да и я бы от кофе не отказался.

– Конечно, – моргнув, кивает, первой касаясь дверной ручки, но стоит мне протянуть руку и придержать дверь, голову вскидывает:

– Ты как?

Как? Подыхаю от неотвратимости печального финала – час-другой и я вновь укачу к семье, в то время как какая-то важная часть души застряла рядом с этой неземной девушкой. Только разве женатый мужчина имеет право в таком признаваться? Нет, потому и пытаюсь звучать беззаботнее:

– Нормально. Если всё происходящее со мной вообще вписывается в рамки нормальности: я не помню брата, не знаю, куда спрятаться от навязчивой матери и совершенно не представляю, как вести себя с собственной женой.

И постоянно думаю о тебе! Мысли о Саше  уже часть меня: с ними я просыпаюсь, с ними пытаюсь ужиться в течение дня, вечером смиренно сдаюсь, больше не пытаясь переключиться на что-то другое, а ночью долго не сплю, теперь добровольно воскрешая в памяти её лицо. Немного детское,  свежее, без следов косметики. Обычно улыбчивое, а сейчас, когда главного вслух не произнёс, всё равно хмурое: она губу прикусывает, потупив блеснувший сочувствием взор на мои ботинки, а я, не удержавшись, прядь её шелковистых волос за ухо заправляю:

– Прорвусь, Саш. Лучше о себе расскажи. Только внутри, у тебя губы уже посинели, – дёргаю дверь, касаюсь ладонью её спины и подтолкнув вперёд, следую за хозяйкой в нагретый и пропахший ванилью зал.

– У меня ничего нового. Кафе, приют, дом и так до бесконечности… Глеб, ты обязательно к ним привыкнешь, просто время нужно.

– Не сомневаюсь, – соглашаюсь, кивая уже устроившемуся за столом Артуру, и, мазнув взглядом по знакомому помещению, лишь себе признаюсь – вру. Тут либо вспомнить, либо смириться, другого не дано. Душат они меня, да так сильно, что я третий день каоротаю часы за чашкой кофе в торговом центре.

Сегодня, вообще, сбежал. Не столько от людей, сколько от их ожиданий, которые никак не могу оправдать: всё чаще вспоминаю свою возню с собакой; порой мелькают отрывки из детства, где у мамы в волосах не пробивается седина, а отец ещё в состоянии катать меня на плечах; школьные годы, и те постепенно восстанавливаются в единую картинку, а что касается Марины – глухо. Так же глухо и со Славкой. Словно и не было их никогда.

– Вань! Иди сюда! – я неспешно избавляюсь от верхней одежды, в миллионный раз удивляясь тому, насколько странно устроена человеческая память, а девушка подзывает к нам здоровяка, в котором я без труда узнаю её брата. Сегодня спокойного, но всё такого же недоверчиво настроенного.