Приют Одиннадцати - Вячеслав Ракитянский

— Думаете, я не знал, где находилась ваша франкфуртская квартира? — спросил индус.

— Думаю, что знали.

— Если я расскажу вам всё, что мне известно, боюсь, ваше сознание этого просто не вынесет, понимаете? Это одна из причин. Если я вам всё выложу, как вы этого хотите, то вполне возможно, вы потеряете массу важных деталей. Вы сами должны вспомнить… Сами.

Ракеш сделал ударение на последнем слове. Манфред не нашёлся, что ответить, вспомнив состояние шока, которое он испытал на кладбище. Лист решил не говорить Ракешу о молодом человеке из ресторана — не исключено, что просто показалось, ведь последние события могут у кого угодно спровоцировать манию преследования.

Размышляя об этом, он рассеянно слушал последние инструкции Ракеша.

— Завтра в семь утра мы встречаемся в международном аэропорту. Вылет в восемь тридцать. В Страсбурге будем к одиннадцати. От оружия нужно будет избавиться, выбросите его в контейнер.

— А незапланированной встречи утром не будет? Как сегодня на кладбище, например? Пистолет бы не помешал, случись что.

— Это один из самых крупных аэропортов в Европе. Народу — тьма. Имена в паспортах им неизвестны. Так что нас трудно будет отыскать. И ещё… Если уверены, что за вами не было слежки, то завтра они будут ждать вас возле дома на Берлинерштрассе. Возможно, что они уже были там, и вы просто разминулись. Считайте, что вам повезло.

— Значит, про квартиру им тоже известно?

— Самое ужасное, что им известно каждое наше действие. До сегодняшнего вечера мы были на шаг впереди. Не исключено, конечно, что, потеряв ваш след здесь, они уже завтра продолжат поиски в Страсбурге. Но я надеюсь на лучшее.

Понимая, что разговор закончен, Манфред предпринял последнюю попытку.

— И всё-таки, что им нужно? Что они пытались найти в моей квартире?

— Думаю, во Франции вы и сами ответите на этот вопрос. А сейчас вам лучше вернуться в гостиницу и хорошенько выспаться. Завтра будет тяжёлый день.

Думать о событиях сегодняшнего дня он не хотел: кладбище, погоня, знакомый дом на Берлинерштрассе… Это не те мысли, с которыми стоит засыпать. Единственное светлое пятно за эти дни — Марта. Манфреду вдруг пришло в голову всё бросить, исчезнуть и начать новую жизнь. Но вероятность, что его найдут, была слишком высока. Ведь сумели же его выследить сразу после аварии. Видимо, у тех, кто его преследует, есть свои методы. И, скорее всего, от дальнейших поисков они не откажутся, слишком цена высока.

Как ни старался, Лист не мог избавиться от вопросов, на которые ответов не было: кто преследователи? Что им нужно? Кем является в этой игре Ракеш, другом или предателем? Кто он сам?

Манфред переложил пистолет под подушку, лёг, не раздеваясь, и практически сразу уснул.

Со второй попытки гауптман и его группа добрались до обеих вершин Эльбруса, установили флагштоки и вернулись к "Приюту одиннадцати". Вслед за этим в отеле появились сотрудники Аненербе, несколько дней рылись в дневниках и записях, изучали документы из лаборатории, затем погрузили всё это в ящики и вывезли.

Гроот и большая часть егерей спустились в долину Джилы-Су, где теперь располагался временный аэродром.

"Фокке-Вульф" заходил на посадку ежедневно в одно и то же время. Транспорт освобождали от груза, и "Кондор" снова выруливал на взлётную полосу. Металлические мачты, антенны и оборудование, спрятанное в деревянные ящики, грузили на транспорт и поднимали на небольшую площадку в километре от Джилы-Су. Полёты прекратились только в середине сентября.

Боевые операции не проводились, русских давно уже не было видно, и команда гауптмана была задействована только для охраны "Приюта одиннадцати" и секретной лаборатории Аненербе, которая разворачивалась на высокогорной площадке.

Манфред с отрядом из двадцати стрелков всё это время оставался в горном отеле.

Сколько он здесь? Два месяца, а может, три? Или больше? От бездеятельности и мрачных предчувствий понятие времени перестало восприниматься как нечто стабильное и точное. Невыносимо вытягивалось днём и стремительно сжималось ночью.

С фронта приходили довольно мрачные сводки: шестая армия Паулюса завязла под Сталинградом, прорыв Манштейна закончился полным провалом. Не сегодня-завтра русские начнут наступление на Кавказе. И скорее всего, им придётся уходить, чтобы не оказаться в котле. Фред ловил себя на том, что с радостью покинет отель, оставит эти чужие горы. Эта предательская мысль первое время пугала его, но постепенно он свыкся. Вспомнил слова Гюнтера о России: "Мы оставим там много зубов, лейтенант. А возможно, и все…"

Последний раз Гроот появился в "Приюте одиннадцати" в конце прошлого месяца, и Манфред хорошо запомнил ту встречу. Гауптман был совершенно подавлен. Лист никогда прежде не видел командира в таком состоянии. Он здорово изменился, стал раздражителен, пропала свойственная ему уверенность. Гроот, прежде спокойный и рассудительный, уже не боялся открыто критиковать Аненербе, командование и всю эту затею с экспедицией.

Хаймс рассказал, что полторы недели назад в Джилы-Су прибыл ещё один груз, на этот раз его доставил лёгкий транспортный самолёт.

— Тридцать человек, Лист. Все как на подбор, в каких-то мешках вместо одежды. Как потом оказалось, тибетские монахи. Меня не покидает чувство, что наш Эдди окончательно спятил.

Гауптман оглянулся на дверь и понизил голос.

— Я говорил с одним из офицеров СС. Мой старый школьный товарищ… Аненербе ищет здесь так называемые места силы… Шамбалу. Чёрт! Мне кажется, это уже и не война, Лист. Далеко не война. Я перестал понимать, что мы делаем здесь… Какие-то предсказания…

— Что за предсказания, капитан? Не совсем понимаю, о чём идёт речь.

— Предсказания о дальнейшем ходе войны. Эти ламы увидели в Берлине русские танки, представляете? Русские танки в Берлине! Когда информация дошла до ставки, рейхсфюрер лично отдал приказ немедленно расстрелять тибетцев. Всех до одного.

— Их расстреляли?

— Три дня назад.

Гауптман помрачнел.

— Вчера ночью был какой-то ритуал… Факельное шествие, как в тридцать четвёртом. Сам фон Зиверс прилетел. Хоронили этих самых монахов. Чёрт знает что! Всё это напоминает мне балаган.

Гауптман замолчал. Встал и подошёл к окну.

— У вас все нормально, обер-лейтенант?