Страсть Северной Мессалины - Елена Арсеньева

Услышав это, княгиня встала в позу: нет, конечно, она ничего не имела бы против удовольствия императрицы, холодно заметила Дашкова, но лучше все-таки посодействовать мальчику в военной карьере.

Военная карьера молодого князя интересовала Орлова в последнюю очередь, помогать он не стал. Однако он был уверен, что судьба фаворита не минует молодого красавца, и даже держал пари с Иваном Шуваловым, что Павел Дашков займет место Потемкина. А вскоре, измучившись непомерно раздутой (стараниями неугомонной матушки) учебной программой, Дашков бросил университет и вернулся в Санкт-Петербург. Здесь-то его и высмотрел Потемкин и, пытаясь утешить Екатерину, страдавшую после потери Ланского, отправил к ней с букетами двух молодых красавцев: блестящего офицера Александра Петровича Ермолова[16] и Павла Михайловича Дашкова. Как выразился, узнав об этом, английский посланник лорд Мальмсбюри, большой любитель скачек, Потемкин поставил разом на двух фаворитов. Однако до финиша дошел только Ермолов. Впрочем, сначала Павел Михайлович Екатерине вроде бы даже понравился, даром что был сыном надоеды Дашковой, которая чрезмерно (с точки зрения императрицы) преувеличивала свою роль в комплоте 1762 года. Кто знает, может быть, фамилия Дашковых возвеличилась бы вновь, и вновь скандально, когда бы в дело не вмешалась любовь: Павел скоропалительно женился на дочке какого-то купца Алферова. Екатерина Романовна очень переживала по поводу женитьбы и не желала видеть сноху до самой смерти сына, после чего примирилась с ней. А императрица обошла случившееся молчанием: к Павлу Дашкову она привязаться не успела, и женитьба его даже подобия ревности или обиды у Екатерины не вызвала.

Ходили слухи, что Павел Михайлович так поспешил с женитьбой не только от смертельной любви к девице Алферовой, а более потому, что ложе императрицы его ничуть не прельщало. Все называли его круглым идиотом даже и по просшествии нескольких лет. А Александр Дмитриев-Мамонов… честно говоря, он даже не знал, что думать о таком поступке.

Это было безрассудно.

Это было отважно! Это будоражило воображение… Так же, впрочем, как история с Иваном Римским-Корсаковым. Получается, те путы, о которых Мамонов думал, что они нерушимы, могут все же быть сброшены? В любую минуту, как только он захочет?

Эта мысль сообщала восхитительное ощущение независимости. Правда, оставался нерешенным вопрос, а хочет ли он перемены своего положения?

На самом деле, сейчас ему совсем неплохо живется! Милости Екатерины сыпались на него как из рога изобилия.

Начал с того, что был произведен в полковники с пожалованием во флигель-адъютанты, а уже спустя два месяца пожалован корнетом Кавалергардского корпуса с чином генерал-майора. Через полгода стал действительным камергером, а еще через полгода – премьер-майором Преображенского полка. Теперь же он генерал-адъютант, один из богатейших людей России. Только в Нижегородской губернии у него около двадцати семи тысяч крепостных. Отец пожалован в сенаторы… Это заставило семейство, которое сначала пыталось становиться в позу вроде той, в какую стала некогда Дарья Романовна Дашкова, и роптать насчет некоего позора, умолкнуть и смиренно принимать все те блага, которые валились на них отныне благодаря тому самому пресловутому «позору». Слишком уж упомянутый позор ярко сверкал: ведь фаворит Мамонов, проявляя истинно аристократический вкус, из всех возможных даров императрицы отдавал предпочтение бриллиантам.

Постепенно он усвоил, что государыня готова выполнить любой его каприз. Ну, или почти любой. Она даже в Государственный совет готова была его ввести и как-то сообщила приказным тоном Храповицкому:

– Он разумен и будет присутствовать в Совете, чтоб иметь там свой глаз.

На лице Храповицкого ничто не отразилось, однако Александру Дмитриеву-Мамонову показалось, что тот сомневается в его возможностях и способностях.

«Ах так!!! Ну, он еще увидит, что я не только игрушка! Они все увидят, что вообще не игрушка!»

Государственный муж… муж государства… государство – это Екатерина, а фаворит – это, можно сказать, ее муж!

Он вообще любил играть словами.

Правда, скоро жар всем что-то непременно доказать поостыл. Понятно: заседания в Совете оказались редкостно скучны. Говорят, говорят, а о чем? Фаворит императрицы пытался слушать, но постоянно терял нить беседы. И зачем вообще ее величество ходит в совет? Ну, подписывала бы бумаги, которые ей подают, а то сидит тут, сидит, внимает, то кивнет, то усмехнется, то покачает головой… И ведь все к месту и ко времени! И, самое удивительное, глаза у нее не слипаются и рот не разевается то и дело в неудержимой зевоте. А Александр едва челюсть не сломал на этих невыносимых заседаниях. Скука, ну скука смертная! И так противно смотреть на них, на всех этих пузатых господ, которые делают вид, что их в самом деле волнует то, о чем они там болтают!

Особенно не нравился Мамонову граф Безбородко. Секретарь Кабинета ее величества, он ежедневно в положенные часы докладывал ей о текущих делах по всем министерствам и вместе с ней предварительно разбирал их. Деятельный, мягкий в обращении, старающийся по возможности угодить всякому, он считался искусным дипломатом и ловким царедворцем. Про Александра почему-то никто так не говорил. А когда фаворит злился и высказывал свои обиды секретарю светлейшего Гарновскому (князь Потемкин был в отъезде), тот отвечал, отводя в сторону хитрющие глаза:

– В усердии вашем, Александр Матвеевич, сомневаться нельзя, да и силы его противу прежнего не умалилися, но вы не имеете в делах столько практики, как Безбородко. К тому же, осмелюсь сказать, по натуре своей вы чужды иногда той расторопности, чтоб уметь дать на все встречающиеся вопросы надлежащий ответ.

Последнюю фразу Александр долго пытался понять. Потом до него дошло, что Гарновский очень тонко упрекнул его за неуклюжие попытки скрыть зевоту на заседаниях совета и за высокомерные пожатия плечами, когда к нему обращались с каким-нибудь вопросом.

Когда Мамонову надоедала вся эта государственная говорильня, он принимался рисовать маленькие забавные портреты собравшихся. Правда, потом их никому не показывал. Помнил, как оскорбился австрийский император Иосиф Второй, увидев однажды свое изображение! Зануда невыносимый. В этом Александр мог убедиться, когда Екатерина взяла его с собой в путешествие в Крым. Ну и что с того, что он нарисовал его мелком на зеленом сукне ломберного стола? Он недолюбливал карты, а высиживать за столом приходилось от начала до конца партий, потому что Екатерина обожала вист и ни за что не пропустила бы партию с таким игроком, как Иосиф. И Александр частенько развлекался, изображая то одного, то другого из придворных.