Город Зга - Владимир Зенкин

Голова раскалялась и раскалывалась на обломки. Я стиснул ладонями виски, вмял пальцами глаза в глазницы — словно вывернул взгляд внутрь себя, словно возопил внутрь себя: «Не-е-е-а!.. Впе-рё-ё-о-о!.. Ты-ы-ы-а-а!..»

Я смог не потерять сознание. Смог разлепить веки, сквозь кипящую пелену в глазах разглядеть окружающее. Но ноги мои налились свинцом, я не мог не только бежать, но и двигаться, попытка шагнуть свалила меня на колени.

Пытаясь подняться с колен, удержать равновесие, я увидел… словно в плывучем сне… впереди себя… увидел всё, что произошло дальше… Всё замедлилось, застопорилось, лишилось достоверия. Вязкий мерещный бедлам: школа, школьный двор, люди в форме, с оружием… стоящие перед ними Пенёк, Лёнчик, валяющийся верзила… Пенёк, конечно, догнал его — теперь верзила никому не опасен. К Пеньку подбегают ещё трое солдат — один остаётся лежать, двое других отступают… Что теперь? На Пенька набросится вся толпа? Толпа недвижима…

Что случилось? Резкие, дикие звуки, почти незнакомые для моего смятого сознания. Что? звуки? выстрелы… Выстрелы!? два одиночных — вскрик Лёнчика. Лёнчик сгибается пополам… Движенье Пенька к Лёнчику — Лёнчик сбит на землю… частая очередь… Пенёк, как в странном танце, выгибается дугой, замирает, падает сверху на Лёнчика… Пе-нёк! Невыносимо длинная секунда-пауза — сейчас… сейчас будут выстрелы… выстрелы по нам — как же так? невозможно! Что? выстрелов нет… Нет? Может быть, не потому, что их нет. Потому что их поглотил звук: неслышимый страшный звук… теперь — и слышимый… Откуда? чей? что? голос? Не голос, ничего похожего на голос, звук, издаваемый не человеком. Кричит Вела… Вела! Та, кем стала Вела…

Незнакомая бледная, всклокоченная женщина с пятном крови на лбу пробегает мимо. Жесткая незримая волна задевает меня, электризует мою кровь, заставляет сердце колотиться о рёбра. Я выпрямляюсь, кое-как переставляя неподъёмные ноги, пытаюсь идти за ней.

Я смотрю на Велу, опускающуюся на колени рядом с лежащими Пеньком и Лёнчиком… на оцепе-невших солдат с поднятыми автоматами, нахожу примёрзшую к крыльцу фигурку «зиждителя». Выстрелов нет — звуков нет — ничего в мире нет — нету и крика Велы… крик оборван. И молчание Велы оказывается страшнее крика.

В воздухе вокруг неё — бесчинство полувидимых искрянных вихрей, тёмных размывов, смутных светов-теней. Вела наклоняется к лежащим, поворачивает на спину Пенька, тормошит Лёнчика…

Секунды раздираются, вытягиваются в бесконечность…

Вела смотрит на свои ладони, окрашенные кровью… не узнавая. Я не вижу сзади её глаз. Я тороплюсь к ней, отрывая от земли ноги-болванки.

Скорее, скорее… Иначе…

Вела, поднимает взгляд на толпу, на крыльцо, на здание школы… Я не успеваю. Я слишком поздно добираюсь. Я хватаю её за плечи, чтобы встряхнуть, повернуть к себе… Плечи её — жёстче дерева, лицо — неживо, хрупко, как тонкая фарфоровая маска. Я понимаю, что её уже нельзя трогать. Я опускаюсь на землю рядом. Я лишь смотрю, куда смотрит она. И в поле её взгляда происходит ужасное.

Ближайшие к нам солдаты задёргались в странных конвульсиях. Лица их исказились дикой болью и страхом, быстро сделались красно-багровы, коричневы, потом помертвели, обесчувствелись. Одежда их вспучивалась, словно раздуваемая изнутри ветром. В оседающих на землю телах быстро проступало что-то, меняющее цвет… что-то прорывалось изнутри наружу — огонь. Они вспыхивали уже мёртвые: неведомый огонь возникал глубоко в них, выжигал их изнутри и, высвободившись из их тел, охватывал уже открытым факелом кожу, одежду, волосы…

Раздавались смятые всхрипы сгоравших. Вся остальная толпа пребывала в тяжком оцепененьи. Лишь некоторые пытались сделать судорожные шаги, чтобы удалиться, но ноги не подчинялись им. Некоторые смогли нажать на курки автоматов. Выстрелы слышались доподлинные. И перед нами в воздухе засверкали тонкие брызги горящего металла. Пули, вонзаясь в невидимую твердь-пустоту, плавились, вскипали, оставляя после себя лишь слабые шлейфики дыма.

Количество человеческих факелов стремительно увеличивалось. Несколько солдат, находящихся от нас дальше всего, смогли преодолеть оцепенение, они неровными мучительными шагами подались со двора. Но уйти им не удалось. Уже в отдаленьи, на повороте за здание школы они скорчивались и падали на землю.

Смрадный коричневый дым от сгорающей плоти плыл над школьным двором.

Я потряс головой, не веря тому, что видел. Повернулся к рядом сидящей неподвижной Веле — она была бледна до голубизны. Глаза — расширенные, немигающие, выдвинувшиеся из глазниц… глаза не её — не Велы — не человека.

Она смотрела на школьный двор, медленно обводила его взглядом и вряд ли видела, что там творилось. Но несусвет, происходящий там, начинался из этих глаз. Я с отчаяньем понимал это и понимал, что ничем не могу никому помочь. Я чувствовал, знал, что, если трону Велу, как-то воздействую на неё, она просто умрёт.

Через минуту — другую на школьном дворе не осталось уже никого в живых. Но неведомое энергобезумие продолжалось.

Прозрачное нечто перед нами, твердь-пустота, которую не могли пробить пули, взбесившийся воздух, прокатившись по школьному двору, превращая сотни людей в чёрные дымящиеся мумии, двинулся дальше, через здание школы. Со звоном лопались, вылетали стёкла из окон на всех этажах, слышался шум падающих предметов, хлопки рвущихся ламп-светильников, деревянный скрип, металлический скрежет. Дощатое строение оранжереи вспыхнуло, как спичечный коробок. Вскоре языки пламени показались из школьных окон. Нас хлестнули резкие порывы ветра, возникшие, вероятно, от перепада давлений. Один из них чуть не снёс нас с места. Вела наклонилась вперёд и, если бы я не придержал её, сильно ударилась бы головой об асфальт. Она вновь выпрямилась, посмотрела на меня совершенно безумным отсторонним взглядом. Внутри меня вдруг раскалённым выплеском ошпарилось сердце, смялись лёгкие, заперлось дыханье. Когда она отвела взгляд, я с трудом отдышался. Что сталось бы со мною от этого взгляда, если бы я не был таким же, как она.

Невидимая убийственная волна, оставив за собой горящую школу, двигалась дальше по улице. Быстро чернели, обугливались кроны деревьев, звенели-лопались стёкла в окнах, трещал, рассыпался шифер на крышах, загорались красным огнём деревянные строения. Волна шла уже сама собой, не подчиняясь ни Веле, ни мне. Докуда она дойдёт, каких ещё натворит бед, мы не знали.

Вела, попыталась подняться с земли, зашаталась, без чувств, без сил упала мне на руки.

Я поднял её, отнёс со двора к спортивной площадке, уложил на мягкую траву. С тревогой прислушался к её дыханью: кажется, дышит ровнее. Хорошо, что она потеряла сознание. Сейчас ей самое время отключиться.

Бегом вернулся к неподвижным Пеньку с Лёнчиком. Пенёк лежал на спине в луже крови. Остановившиеся глаза его смотрели в небо. Ничем уже не помочь.

— Э-эх, Пенюша!.. — острой тоской у меня стиснулось сердце.

Лёнчик был жив, судя по едва уловимому пульсу, но очень плох. Пуля прошла через лёгкое навылет. Крови вытекло много. Хотя кровотечение уже прекратилось.

Я поднял его на руки, отнёс на зелёную траву к Веле. Потом возвратился к тому месту, где мы бросили рюкзаки, за нашей походной аптечкой. На ходу ещё раз оглянул жуткую картину школьного двора: валяющиеся как попало, друг на друге, в самых разных позах чёрные головни — останки бывших людей. Гос-споди! Как же так! Они… Мы… Чего ради? Помешательство… Наважденье…

Но я не задержался с раздумьями. Нужно было спасать своих. В первую очередь, Лёнчика. Что? Перевязать рану, сделать обезболивающий укол, привести в чувство… Мои познания в скоропомощной медицине были весьма необширны.

Лёнчик находился в глубоком бессознательном шоке. Нельзя его тормошить. Но и ждать, медлить нельзя. В больницу бы его срочно, на операционный стол… Какая здесь, к чёрту, больница!

Я по-настоящему испугался и растерялся. Если что, не дай Бог!.. с Лёнчиком… Никогда себе не прощу… Что делать? Надо скорее — нести его… Куда?!

Лоб мой покрылся холодным потом. Я встал, огляделся, выбирая направление. В отчаяньи поднял голову кверху. Прямо над нами в прозрачной голубизне парила Стая. Из серебристо-блестящей она сделалась тёмной, похожей на дымный сгусток с пульсными фиолетовыми просверками.

— Ну что висишь, созерцательница хренова?! — зло заорал я на неё, — Любуешься, сволочь! Нравится картина? Небось, сама всё подстроила. Т-ты!.. Отрыжка высшего разума! Ты нас привела сюда. Помоги же, Бога ради! Ребёнок умирает! Что делать?!

Стая висела неподвижно, но сверкание в ней участилось, сделалось ярче. Неужели, в ответ на мои слова? Затем она принялась снижаться, зигзагово раскачиваясь, резко меняя цвета своих просверков: фиолет — серебро — медь — кобальт — рубин… С явными усилиями преодолевая ещё не утихшее энерго-бесчинство вокруг нас.