Том 12. Матиас Шандор. ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ - Жюль Верн

Тем временем несколько коренастых горцев-далматинцев подошли к силачу и уставились на него с видом знатоков.

Пескад решил их подзадорить и предложил померяться силами с его товарищем.

- Входите, господа! Входите! Вы подошли как раз во-время! В самый момент! Сейчас начнется умопомрачительная борьба. Борьба без кулаков. Плечом к плечу! Матифу берется повалить всякого любителя, который удостоит его своим доверием. Тот, кто его осилит, получит прекрасную пушистую фуфайку! Не желаете ли сразиться, господа хорошие? - добавил Пескад, обращаясь к трем молодцам, которые глазели на него разинув рот.

Но молодцы почли за благо не рисковать своей репутацией, как ни лестен был этот поединок для обеих сторон. Поэтому Пескаду пришлось объявить, что за отсутствием любителей бороться будут Матифу и он сам. Да, ловкость сразится с силой!

- Итак, милости просим. Милости просим! Торопитесь, пока есть места! - надрывался бедняга Пескад. - Вы увидите нечто такое, чего в жизни еще не видывали! Схватка Пескада с Матифу. Провансальские близнецы! Да, близнецы... только не ровесники... и не от одной матери. Смотрите, как мы похожи друг на друга... в особенности я!

Какой-то юноша остановился перед балаганом. Он сосредоточенно слушал все эти давным-давно известные шутки.

Юноше было года двадцать два, роста он был выше среднего. Красивые черты его несколько изнуренного лица, весь его облик, отмеченный какой-то строгостью, говорили о том, что это натура задумчивая и что, вероятно, он немало выстрадал. Большие черные глаза, коротко подстриженная бородка, рот, не привыкший к улыбке, но четко очерченный под тонкой линией усов, - все это свидетельствовало о его венгерском происхождении. Он был одет скромно по-современному, без притязаний на последнюю моду. Держался он так, что при взгляде на него не оставалось никаких сомнений: в юноше уже созрел мужчина.

Как уже было сказано, он внимательно слушал бесплодные зазывания Пескада. Он наблюдал не без сочувствия, как распинается бедняга. Видимо, и ему пришлось хлебнуть горя, поэтому он не мог оставаться равнодушным при виде чужих страданий.

«Это французы, - подумал он. - Несчастные! Сегодня они не заработают ни гроша!»

И ему пришла в голову мысль превратиться в публику, - публику платную. Это будет, конечно, милостыня, но по крайней мере милостыня завуалированная. Ее получат у входа, то есть у холщовой занавески, которая, приподнимаясь, открывает доступ в огороженный круг.

- Милости просим, сударь! Милости просим, - кричал Пескад. - Сейчас начнем!

- Но... я один... - немного смущенно заметил молодой человек.

- Сударь, - ответил Пескад с чуть насмешливой гордостью, - истинные артисты ценят не столько количество, сколько качество зрителей.

- Однако позвольте... - продолжал молодой человек, вынимая из кармана кошелек.

И он положил на оловянное блюдо, стоявшее на краю подмостков, два флорина.

«Вот щедрая душа!» - подумал Пескад. И он обернулся к компаньону:

- Подтянись, Матифу, подтянись! Позабавим молодого человека на все денежки!

Единственный зритель французского и провансальского цирка направился было ко входу, как вдруг остановился. Неожиданно он увидел девушку с отцом, которая за несколько минут до того слушала гусляра. Молодой человек и барышня непроизвольно сошлись на одном и том же желании - сделать доброе дело. Одна помогла цыганам, другой решил поддержать акробатов.

Но, как видно, той беглой встречи показалось молодому человеку мало, ибо при виде девушки он позабыл, что он уже почти зритель, забыл о деньгах, уплаченных за место в балагане, и опрометью бросился в ту сторону, где она только что исчезла в толпе.

- Эй, сударь! Сударь! - кричал Пескад. - А деньги-то? Ведь мы, черт возьми, их еще не заработали! Да куда же он девался! Сгинул! Эй, сударь!..

Но тщетно искал Пескад пропавшую «публику». Ее и след простыл. Потом он взглянул на Матифу; а тот был так изумлен, что замер на месте, широко разинув рот.

- А мы-то собирались начать представление, - проговорил, наконец, великан. - Что и говорить, - не везет!

- Наперекор всему - начнем! - ответил Пескад, пристраивая лесенку, чтобы спуститься на арену.

Так они, играя перед пустыми скамьями (которых, впрочем, и не было), по крайней мере отработали бы полученные деньги.

Но в это время со стороны набережной донесся какой-то гул. Видно было, как толпа заколыхалась и устремилась к морю, и издали доносился крик, вырывавшийся из тысячи грудей:

- Трабаколо! Трабаколо!

Действительно, наступил час, когда маленькое судно должны были спустить на воду. Это зрелище, всегда притягательное, неизбежно должно было привлечь внимание толпы. И вот площадь и набережные, только что запруженные народом, опустели: все спешили на верфь, где предстоял спуск нового судна.

Пескад и Матифу поняли, что теперь уже никак нельзя рассчитывать на публику. Но им все же хотелось найти единственного зрителя, который чуть было не заполнил собою их балаган, и они ушли, даже не заперев двери, - да и к чему было ее запирать? - и тоже направились к верфи.

Верфь находилась на конце мыса, близ порта Гравозы, на отлогом берегу, обрамленном легкой пеной набегавших волн.

Пескад и его товарищ изрядно поработали локтями и оказались в первом ряду зрителей. Никогда, даже в дни бенефисов, не бывало такой давки перед их балаганом! Вот до чего доходит безвкусица!

С трабаколо уже сняли подпорки, поддерживавшие его борта, и судно было готово к спуску. Якорь уже был наготове, и как только корпус войдет в воду, - достаточно будет бросить якорь, чтобы сдержать силу инерции, которая может отнести судно слишком далеко в канал. Хотя водоизмещение трабаколо не превышало пятидесяти тонн, все же это было порядочное судно, и при спуске его на воду необходимо было принять все меры предосторожности. На корме у флагштока, где развевался далматинский флаг, стояли двое рабочих с верфи, а двое других поместились на носу, собираясь бросить якорь.

Как исстари ведется, трабаколо должны были спустить на воду кормою вперед. Киль судна покоился на натертых мылом спусковых салазках, которые удерживались при помощи клина, и достаточно было выбить этот клин, чтобы судно начало скользить по наклонной плоскости. Набирая скорость под действием тяжести, оно уже само собою погрузилось бы в родную ему стихию.

Человек шесть плотников колотили железными молотами по клиньям, вбитым под носовой частью киля судна, чтобы несколько приподнять и раскачать его и таким образом облегчить ему начало скольжения.

Все присутствующие молча, с напряженным волнением следили за этой операцией.

В это время из-за мыса, прикрывающего с юга порт Гравозу, показалась спортивная яхта. То была шкуна водоизмещением тонн в триста пятьдесят. Лавируя, она огибала мол верфи, направляясь в гавань. Дул сильный норд-вест, и яхта, идя круто к ветру левым галсом, направилась к месту своей стоянки. Минут через десять яхта должна была отдать якорь, а сейчас она быстро увеличивалась, словно на нее смотрели в зрительную трубу, которая все время раздвигалась.