Боль (ЛП) - Сузума Табита

Лоик не отрывает глаз от лица Матео. Он выглядит подавленным, его обычно жалобный взгляд сменила глубокая печаль, но без тени потрясения или страха. Он делает к Матео четыре размеренных шага, его босые ноги неслышно ступают по мраморному полу, и медленно, словно приближаясь к дикому животному, опускается на колени в паре метров от него. Осторожно протягивает руку. Матео не сразу понимает, что его младший брат держит смятый платок, но все же не может его поблагодарить. Поэтому просто кивает, забирает платок и вытирает им щеки. Горло по-прежнему сжимается, так что он медленно выдыхает и опускает взгляд в пол, к разделяющему их пространству.

Сделав еще несколько вздохов, он наконец шепчет:

— Спасибо.

— Пожалуйста. — Голос Лоика тоже звучит не громче шепота, но спокойно и более взросло, чем обычно. — Хочешь, чтобы я ушел?

Сосредоточив взгляд на одной точке, Матео неторопливо дышит ртом и пытается сохранять спокойствие.

— Н-нет. Конечно, нет.

— Не думаю, что слышал кто-то еще, — будто прочитав мысли брата, говорит Лоик. — Я проснулся, потому что захотел в туалет, но увидел, что в твою комнату открыта дверь, а тебя самого в постели нет. Так что я пошел тебя искать.

— Почему… — Вздох. — Почему ты спустился вниз? — хрипло произносит Матео, пытаясь поддержать разговор.

— Потому что я боялся, что ты можешь сбежать.

Потрясенный взгляд Матео взлетает вверх и встречается со спокойными глазами брата.

— С чего… с чего ты взял, что я могу так сделать?

— Потому что ты уже долгое время грустишь. А иногда в книгах, когда подростки грустят, они сбегают.

В тишине повисают произнесенные шепотом слова, медленно складываясь в вопрос — вопрос такой величины, что Матео буквально ощущает его присутствие в воздухе между ними. Он вытирает щеки.

— А кто… кто тебе сказал, что я грущу?

— Никто. Я это увидел по твоему лицу. Когда ты приехал домой после соревнования, которое выиграл по телевизору, ты был грустный. А потом стал еще грустнее. А после у тебя начались кошмары.

Матео смотрит на Лоика округлившимися глазами, его пульс учащается.

— Какие? Какие кошмары? Откуда… откуда ты знаешь?

— Ты разве не помнишь? Ты разговаривал и кричал, а иногда еще и плакал. Я приходил в твою комнату и звал тебя по имени все громче и громче, пока ты не просыпался. А потом ты говорил мне идти спать и снова засыпал.

— Черт… — Взволнованный таким открытием он дышит глубоко. — И как часто?

— Двенадцать раз, — даже не моргнув глазом отвечает Лоик. — Я подумал, что сегодня будет тринадцатый, но это оказался не кошмар, потому что ты не спишь.

Матео потрясенно глядит на брата.

— А кто-нибудь… кто-нибудь еще слышал?

— Нет, только я, потому что у меня хороший слух. Я всегда просыпаюсь, если слышен какой-то шум, даже когда другие его не слышат. Мамочке с папочкой я ничего не сказал, вдруг они станут задавать тебе много вопросов, а ты не захочешь на них отвечать.

Крепче прижимая подушку к груди, Матео силится вспомнить, как Лоик входит в его комнату и будит от кошмара, но ничего не выходит. Однако брат не мог все выдумать.

— Ты… ты сказал, что я разговаривал… что именно я говорил? — Внезапно его сковывает страх — страх того, что он мог произносить.

— Всегда по-разному. Иногда ты кричал, а иногда говорил очень грустно. Я всего не помню, ты много раз повторял: «Почему я?», «Ты всегда был так добр ко мне» и «Пожалуйста, не надо, ты же хороший человек». А однажды… — Он замолкает, закусив губу, и опускает взгляд, будто боится попасть в неприятности. — Э-э… ты сказал слово на «х». Но ты не виноват, потому что не знал, что говоришь, ты спал! — Он искренне качает головой, как бы подкрепляя свои слова. — Ты не виноват, Мэтти.

Тронутый заботой Лоика о том, что ему не следует себя винить за ругательства, Матео быстро меняет тему:

— А я когда-нибудь говорил о том… о том, что происходит во сне?

— Нет. Но все время казалось, что ты злишься и напуган. Очень часто ты кричал: «Клянусь жизнью, я никому не расскажу».

Матео чувствует, как колотится сердце в груди.

— А я когда-нибудь… — Он сглатывает. — Я когда-нибудь произносил имя? Чье-нибудь?

Лоик мотает головой, и Матео тут же закрывает глаза и с облегчением вздыхает.

— Лоик?

— Да.

— Можешь мне кое-что пообещать? Можешь пообещать, что никому не расскажешь об этом, обо всем, что я тебе говорил?

— Обещаю. — Лоик упирается в него немигающим взглядом, и впервые за весь разговор Матео видит в глазах брата настоящий страх. — Тебе кто-то сделал больно, Мэтти? Поэтому тебе все время снятся кошмары и ты постоянно грустный?

Сквозящий во взгляде младшего брата вопрос тревожит Матео. Вопрос настолько простой, настолько откровенный. И то, что он исходит от восьмилетнего мальчика, Лоика — младшего брата, которого он оставлял няне, пока сам стремился, чтобы его жизнь была насыщена событиями, — вышибает из него весь дух. Все те дни и вечера, когда он возвращался со школы или тренировки, взбегал по лестнице, перескакивая через ступеньку, чтобы переодеться и позвонить Лоле, или торопливо делал домашку и отправлялся в спортивный зал. Все эти вечера он всячески избегал Лоика — своего собственного брата, который постоянно проводил время внизу с няней. Своего собственного брата, который отчаянно пытался его задержать вопросами о прошедшем дне и прыжках, который даже делал вид, что не может справиться с домашней работой, лишь бы ухватить частичку драгоценного времени своего старшего брата. Все эти отвлекающие маневры нужны были только для того, чтобы завоевать капельку его внимания. Столь для него желанного, но получаемого всего-навсего от вереницы нянек с плохим английским, пока его родители работали, общались, играли в гольф и теннис или зависали в загородном клубе. А за едой эти родители игнорировали младшего сына, потому что обсуждали тренировки Матео, соревнования Матео, новые прыжки Матео, оценки Матео, успехи Матео, будущее Матео. Но Лоик, не обменявшись с братом и парой слов за день, был единственным, кто заметил, что что-то не так, что-то случилось, что-то изменилось, а Матео «грустный». Незаметно для всех остальных, даже для самого Матео, Лоик регулярно по ночам приходил в комнату старшего брата и будил того от кошмаров, не прося благодарностей, даже ничего не говоря родителям, потому что Матео может не захотеть, чтобы они узнали…

— Лоик?

— Да.

— Кое-кто… кое-кто действительно сделал мне больно. — Пауза. — Но… но теперь все нормально. И со мной все нормально. — Он выдавливает из себя ободряющую улыбку, но в горле перехватывает дыхание. — Спасибо… спасибо за то, что никому не сказал. Спасибо, что спустился ко мне, чтобы проведать. Спасибо… спасибо, что будил меня от кошмаров. — Он прерывисто вздыхает. — Я знаю, что постоянно бываю занят, но… я очень сильно тебя люблю.

Лоик с застенчивой улыбкой поднимает глаза.

— Я тоже тебя люблю.

С усмешкой Матео откидывает подушку и вытягивает руку.

— Я забыл: ты уже слишком взрослый для обнимашек?

Лицо Лоика озаряется.

— Мне всего восемь, глупенький!

— Тогда иди ко мне!

Улыбка Лоика становится шире, он, хихикая, подползает к нему, и Матео усаживает его к себе на колени. Впервые за многие годы он ощущает, как хрупкое тельце брата льнет к нему. Для своего возраста Лоик довольно мал, легкий как пушинка и кажется почти нереальным, но у него сильное объятие. От него пахнет мылом и детским шампунем. Так они сидят какое-то время, от сонного Лоика веет теплом, пока наконец его руки не сползают с шеи Матео, а голова тяжелеет. Тогда Матео поднимается, стараясь не разбудить его, тихонько перекладывает к плечу и несет наверх. У двери в спальню брата он замирает. Кровать Лоика королевских размеров кажется нелепо огромной для такого маленького ребенка. Поэтому Матео поворачивает в свою комнату, осторожно опускает брата на матрас и закутывает в одеяло. Обходит постель и забирается к нему. Если сегодня ему приснится кошмар, то Лоику, по крайней мере, не придется вставать. И вполне возможно, что спящий рядом с ним младший брат будет отгонять плохие сны…