Фер-де-ланс (Острие копья) - Рекс Стаут

Вернувшись и не найдя хозяина в кабинете, я прошёл в столовую. Вулф уже усаживался в кресло, а Фриц стоял наготове рядом. Когда Вулф устроился, я тоже сел. Я знаю, что он не любит говорить о делах за столом, но почему-то чувствовал, что на этот раз он изменит своему правилу. И он действительно это сделал. Однако всё вышло не так, как я ожидал.

За столом он любил говорить пространно и медленно на любую тему, пришедшую ему в голову, обращаясь не только к самому себе, но и ко мне тоже. Я, полагаю, был неплохим слушателем. Но в этот день за столом он не промолвил ни слова, лишь в перерывах между глотками пива задумчиво выпячивал и втягивал губы. Он даже забыл прокомментировать, как обычно, кулинарные достоинства блюд, приготовленных Фрицем. Это дало мне повод многозначительно подмигнуть Фрицу, убиравшему чашки после кофе. Он понимающе кивнул в ответ, что, мол, не обиделся на хозяина.

Вернувшись в кабинет, Вулф так же молча опустился в кресло. Я навёл порядок на своём столе, вынул из-под груды бумаг исписанные листки блокнота и скрепил их вместе. Затем сел и приготовился ждать, когда к хозяину вернётся рабочее настроение. Спустя какое-то время он шумно, как кузнечные мехи, вздохнул, отодвинул кресло, открыл ящик стола и стал рыться в крышках от пивных бутылок. Я молча следил за ним. Наконец, задвинув ящик, он сказал:

— Мистер Кимболл — несчастный человек, Арчи.

— Он обманщик.

— Возможно. И тем не менее он несчастный человек. Он осаждён со всех сторон. Его сын хочет убить его и не намерен отступать от своего. Если Кимболл признается в этом самому себе, он — конченный человек, и он это знает. Его сын, а затем и будущие наследники рода Кимболлов — это всё, ради чего он живёт. Он не может признаться в этом и, видимо, не сделает этого никогда. Но если он не признается, более того, ничего не предпримет, он обречен, ибо вскоре умрёт, и скорее всего страшной смертью. Эту дилемму ему не решить, она слишком сложна и отягощена обстоятельствами. Он нуждается в помощи, но не осмеливается просить о ней. Причина тому та же, что и у всех смертных, — вопреки всему он надеется. Надеется, что, не признавшись, может позволить себе уповать на авось. Ведь его сын уже пытался убить его и по чистой случайности убил Барстоу. Может, Кимболл-младший поймёт, что это не простая случайность, а знак свыше. Может, его ещё можно переубедить: отец готов поговорить с ним как мужчина с мужчиной, и тогда сын всё поймёт, пойдёт на разумную сделку с судьбой и подарит отцу жизнь взамен той, которую нечаянно отнял у другого. Тогда Кимболлу удастся дожить до того дня, когда он сможет покачать внука на коленях. А пока состоится эта сделка, самая значительная из всех его сделок, Кимболл-старший будет в постоянной опасности. Это может напугать любого, даже того, кто моложе и честнее его. Но он не просит помощи, поскольку если попросит, то выдаст сына, подвергнет его опасности ещё большей, чем та, что грозит ему самому. Великолепная дилемма. Я редко сталкивался с таким выбором даже не из двух зол, а из двух полных катастроф. Это так обескуражило Кимболла, что он совершил то, что редко совершал ранее, — повёл себя как идиот. Он выдал сына, однако не обезопасил самого себя. Он не скрыл того, что пряталось за его страхом, а отрицал сам страх.

Вулф замолчал. Он откинулся на спинку кресла, опустил подбородок на грудь и сцепил пальцы на животе.

— Ладно, — сказал я. — С Кимболлом ясно, теперь как насчёт Мануэля? Я говорил вам, что он действует мне на нервы. Это в общем-то неважно, но не напечатать ли мне для вас список всех улик, которые свидетельствуют, что он убил Барстоу?

— Проклятье, — вздохнул Вулф. — Я знаю, что картину для прочности надо покрыть лаком. Но банка пуста, Арчи. Вернее, она исчезла. У меня ничего нет.

Я понимающе кивнул.

— Могу я внести предложение? Рядом с Плезантвилем в Армонке имеется аэродром. Что, если съездить туда и порасспросить?

— Можно. Но я сомневаюсь, что он пользовался общедоступными аэродромами. Он предпочитает осторожность. Прежде чем ты туда отправишься, попробуем вот что. Записывай.

— Много?

— Нет, всего несколько слов.

Я взял блокнот и карандаш.

Вулф стал диктовать:

— «Каждого, видевшего меня и мой самолёт на лугу в понедельник, пятого июня, во второй половине дня, прошу отозваться. Заключил пари, выигрыш пополам!».

— Здорово! — воскликнул я. — Но он мог сесть и на поле для гольфа.

— Слишком людное место, — возразил Вулф, — и неизбежно кто-нибудь возмутился бы этим. Пусть будет луг. Должно быть конкретное место. По дороге завезёшь в редакцию «Таймса». И чётко договорись, чтобы все ответы направлялись нам. Объявление можно поместить и в другие газеты, на тех же условиях. Мануэль Кимболл — человек достаточно хитроумный и стоит того, чтобы мы приняли меры предосторожности. Если он увидит объявление, он постарается сам получить все ответы.

Я встал.

— Ладно. Я пошёл.

— Подожди. Уайт-Плейнс будет до Армонка или после?

— До.

— Тогда зайдёшь к Андерсону. Расскажешь ему обо всём, кроме Карло Маттеи и Аргентины. Сделай ему такой подарок, это будет красивый жест. Также скажи, что Кимболл-старший находится в опасности и нуждается в охране. Кимболл, разумеется, будет это отрицать, и все меры предосторожности окажутся напрасными. И всё же когда кто-то вмешивается в дела, замышляемые преступником, как это делаем мы с тобой, есть вещи, которыми не следует пренебрегать.

Я сам прекрасно знал всё это, тем не менее произнёс:

— Давать Андерсону информацию — всё равно что давать чаевые контролёру в метро.

— Я думаю, недалёк тот час, — заметил Вулф, — когда мы представим ему счёт.

Глава 14

Поскольку я заехал в редакции нескольких газет, чтобы поместить наше объявление, а загородное шоссе в летнее время, да ещё в пятницу, порядком перегружено, я добрался до Уайт-Плейнс лишь к четырём пополудни. Я решил не предупреждать Андерсона и Дервина о своём приезде — мой путь на Армонк всё равно лежал через Уайт-Плейнс.

Но оба оказались на месте. При моём появлении девушка-секретарь улыбнулась, что меня обрадовало, ибо если тебя забывают, то это значит, что ты потерял очарование. Не спросив ни моего имени, ни к кому я пришёл, она соединилась с кем-то по коммутатору.

— Похоже на возвращение блудного сына в отчий дом, не так ли? — пошутил я.

— Скорее, на заклание тельца, — не задумываясь, ответила она.

Почти сразу же отворилась дверь кабинета прокурора и вышел Дервин.

— Что вам угодно? — спросил он, сделав пару шагов мне навстречу.

Я усмехнулся.

— Горячие новости. Можете вызвать вашего друга Бена Кука, только поторопитесь. — Я не любитель конфронтаций, поэтому тут же объяснил ему цель моего визита: — Я должен сообщить мистеру Андерсону нечто очень нужное, а может, и вам, если угодно.

Я так до сих пор и не узнал, чем занималась прокурорская команда в Уайт-Плейнс всю неделю после того, как было произведено вскрытие. Поступали, правда, туманные намёки. Например, Андерсон поведал, что Корбетт побывал в Холландском университете. Может, они там и нашли какие-нибудь жареные факты вроде сплетен о том, что Барстоу оставлял симпатичную студентку на целый час после лекций, но, насколько я понял, это ни на йоту не приблизило их к цели. Мне трудно было поверить, что Андерсон не знал даже о сумке с клюшками, подаренной Барстоу его женой ко дню рождения.

От них я узнал лишь одну стоящую новость — заключение Нью-Йоркской лаборатории. Специалист, производивший анализы, совершенно определённо утверждая, что в крови убитого обнаружен змеиный яд. Это заставило Андерсона и Дервина забыть о клюшках и с энтузиазмом переключиться на мокассиновых змей. Мне стыдно в этом признаться, но и я был втянут в это и потратил вместе с ними на всякие догадки несколько часов. В окрестностях Вестчестера вполне могли водиться мокассиновые змеи, и почему бы одной из них было не заползти на площадку для гольфа и не ужалить Барстоу? Было над чем поломать голову. О результатах анализов они пока в газеты не сообщали, да и мне рассказали об этом, лишь получив от меня свою долю информации. Но даже если бы в гольф-клубе «Зелёные луга» все площадки для гольфа кишели змеями, всё равно Андерсону и Дервину было бы трудно примириться с тем фактом, что Ниро Вулф смог так точно предугадать результаты вскрытия.

Когда Дервин ввёл меня в кабинет Андерсона, тот был не один. У него находился посетитель, с виду не очень похожий на сыщика, скорее адвокат. Я сел на стул и положил шляпу на колени.

— С чем пожаловали? — нелюбезно осведомился Андерсон.

Мне этот человек был решительно неприятен. Всё в нём меня отталкивало своей грубостью и примитивностью — и внешность, и манеры. Лучшим видом общения с ним было бы дать ему в нос. Вот Дервин — другое дело. Конечно, я и к нему не питал особой симпатии, но он хотя бы обладал чувством юмора.