Бог лабиринта - Колин Уилсон

Теперь она слегка задвигалась, по крайней мере, ее бедра чуть разошлись, но очень осторожно, чтобы не заметила Мэри. Я шевельнул коленями, будто пытаясь устроиться поудобнее, и она на мгновение приподняла щеку. Когда она положила ее на прежнее место, я почувствовал ее волосы на нетерпеливом и любопытном носу моего боевого коня. Все это время я не забывал сжимать одной рукой небольшой сосок ее груди. Фиона снова изменила положение своей головы, и я почувствовал ее ухо, затем мягкую и нежную кожу ее щеки. Она передвинулась повыше, чтобы облегчить мне доступ к своим интимным местам. Мне очень хотелось припасть к ее губам, так как ее голова находилась теперь значительно выше, чем прежде.

В этот самый момент прозвучал звонок, и мы все трое вздрогнули, как будто услышали пушечный выстрел. Но я продолжал свои ласки, и мы все лежали неподвижно, прислушиваясь к шуму снаружи и желая лакею, посланному за нами, убраться поскорее и подальше. Лакей ушел ни с чем, никто из нас не пошевелился, я боялся произнести хотя бы слово. Затем кончик моего пальца обнаружил вход в заветную пещеру и проскользнул в нее, и в этот самый момент моя жидкость хлынула из меня и вырвалась наружу. Сомневаюсь, что девушки поняли, почему я напрягся, но обе они лежали тихо, пока все не кончилось, пока моя душа искрилась, как огонь в камине, а в момент высшего наслаждения все внутри меня полыхнуло светом, подобно молнии.

Первой присела Мэри. Она сладко зевнула и потянулась, всем своим видом показывая, что она задремала. Потом Фиона сделала то же самое, но бросила быстрый взгляд на мои брюки, чтобы обнаружить источник влаги, оросившей ее волосы.

Я поспешил вниз к столу, на ходу застегиваясь, и когда мой отец осведомился о девочках, я ответил, что не видел их и послал Джеми наверх за ними. Они спустились, переодевшись в старые платья, и попросили прощения за опоздание, так как якобы не слышали звонка на ужин, потому что сладко спали. Фиона села рядом со мной, и я с удовлетворением смотрел на влажное пятно у нее на голове.

А теперь, мой друг, заканчивая этот эпизод с Грандисоном, я должен еще раз отдать дань тому учению, которое вдохновляет меня на подобные деяния. Человек, проведший два часа на сладкой вершине экстаза, чувствует себя приобщенным к Богу и очищает свою душу…

Письмо Гленни заканчивается размышлениями такого рода, растянутыми на полторы страницы – я не стал приводить здесь конец письма, потому что стиль его напыщенный и не идет ни в какое сравнение с тем, что я привел выше. Затем он выражает уверенность, что закрепит свой успех и попытается закончить дело, которое он так успешно начал.

Я процитировал почти полностью письмо Гленни, так как оно проливает свет на многое. Например, ссылка на «вдохновляющее учение» указывает на то, что в подобных вопросах Гленни считает себя учеником Эсмонда. Можно ли безоговорочно поверить в то, что он написал о том дне 2 января 1767 года? Первым моим желанием было отвергнуть начисто все, по крайней мере, многое из этого описания. Мне показалось, что автор письма принимает желаемое за действительное, да и стиль описания указывает на отчетливое влияние Клеланда и Гребильона. Гленни не был особенно умным человеком, многие удачные выражения этого письма заимствованы автором у Эсмонда. Это письмо интересно главным образом тем, что оно свидетельствует, как далеко зашел Гленни в уподоблении индивидуальности Эсмонда. По многим признакам это письмо мог написать сам Эсмонд. Не думаю, что описанные здесь события сами по себе представляют особый интерес. Подобно большинству молодых аристократов того времени, Гленни был абсолютно безнравственным человеком с самых ранних лет. В другом месте он упоминает, что впервые его соблазнила жена фермера, когда он был одиннадцатилетним мальчиком, а когда ему было тринадцать лет, у него вышла неприятная история с другой его девушкой, когда у нее затянулся надолго менструальный период. Но он был безнравственным в самом прозаическом и скучном значении этого слова, щипая за зады горничных, грубый и бестактный с девушками своего круга, совершенно не умеющий разговаривать с женщинами, которых он действительно любил. Его запугал отец, потом опекавший своего сына. Хорас до ужаса боялся старшего брата (который умер в 1770 году от алкогольной горячки – после трехдневного запоя, когда до смерти наглотался смеси бренди с мадерой). Он едва знал свою мать, которая развелась с отцом десять лет назад, потому что тот избивал ее кнутом. Гленни был эмоционально заторможенным, неотесанным мужланом. Я не считаю его гомосексуалистом. Но единственно адекватным способом объяснения того, что случилось в Геттингене, является любовь Гленни к Эсмонду.

Когда он впервые встретил блестящего Эсмонда, он полностью подпал под его влияние. Хотя по возрасту Эсмонд был моложе Гленни, но по зрелости он превосходил Хораса лет на двадцать. Гленни заимствовал его мысли, манеры, литературный стиль. Будто Эсмонд был магом, а Гленни всю жизнь – учеником волшебника. Его жизнь протекала очень легко, женщины любили его и отдавались ему, как по волшебству. Он вернулся после учебы к себе в Голспи, и все девушки относились к нему, как к герою, пришедшему с войны. Хотя он находился в четырехстах милях от учителя, он продолжал жить и думать так, будто они все еще рядом в Геттингене. Вместо того, чтобы спать с каждой встречной потаскушкой, он надевает на себя маску ученого мужа, ведет строгий образ жизни, изучает Горация и Аристотеля, а затем неожиданно решает завязать с хорошенькой девушкой, подружкой сестры, возвышенные, «сентиментальные» отношения. Такие отношения ненавидели Новалис, По, Доусон и другие романтики, предпочитавшие любить почти девочек чувственной любовью. Вдохновленный идеями Эсмонда, Гленни сумел подняться над своей природной ограниченностью. А затем, убежденный, что магия все еще действует неизменно, он видел, что эти две девочки восхищаются им так же, как Мэгги Мак-Бин и другие работницы фермы, и ему позволительно играть с огнем ради своего сердечного удовлетворения. Мечта осталась неразбитой. У него в действительности не было никакого сексуального влечения к своей сестре. Но подобно опавшей листве они ринулись в водоворот грез и фантазий. Как же его мечты закончились? Сорвет ли он невинность у этих девушек, как две груши, выполняя свое право сеньора? Он колебался, и без сомнения добился бы успеха, если бы его отец не поступил разумно, уложив двух девушек в одну постель. Время прошло напрасно, и в середине января он отправился в обратный путь в Германию, избрав долгую и трудную дорогу через Лондон, чтобы путешествовать с Эсмондом, а мог бы выбрать краткий путь из Данди в Каксхевен. Интересно, что в следующий раз он пригласил Эсмонда на Рождество в Голспи в 1770 году, когда Мэри осталась с друзьями в Брайтоне. Для Мэри и Фионы Хорас был все еще «дальний любовник», и он не собирался совершать ошибку, разрешив им встретиться у родного очага, откуда был выброшен.