Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в. - Екатерина Михайловна Болтунова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иначе действовали «Отечественные записки», которые освещали варшавские события подробнее других российских изданий. Описание коронации здесь было передано от лица «свидетеля», который, впрочем, в основном пересказывал на русском языке франко-польский «Церемониал коронования», включая часть с вынесением регалий и произнесением Николаем молитвы[625]. Исключение составил рассказ о череде варшавских празднований в честь коронации – балах, оперном представлении и особенно о народном гулянье. Этот сегмент текста явно представлял собой оригинальное описание, сделанное, по-видимому, свидетелем события[626]. Можно предположить, что его автором был П. П. Свиньин, составивший в стиле «официального сентиментализма»[627] описание московской коронации Николая I, изданное в этом же журнале в 1826 г.
«Отечественные записки» повествовали о произошедшем событии как о ярком эпизоде проявления лояльности российскому монарху. Упоминания о том, что «народ всегда с восторгом встречал» монаршую чету и наследника[628], перемежались более пространными описаниями выражения народных чувств, например: «Наконец настал желанный день. 12 мая еще чуть светало, как жители столицы, умноженные великим числом Поляков и чужестранцев, приехавших в Варшаву для того, чтобы иметь счастье быть свидетелями сего исторического события, начали собираться в улицах, прилежащих ко Дворцу»[629]. Эпизод с коронационным шествием в собор Св. Яна был описан не менее выразительно: «И я собственными глазами видел, как, в восторге Патриотизма, добрые Поляки по окончании коронации кинулись на алое сукно, до коего касались стопы Помазанника и Его Августейшей Супруги, и старались получить хотя малейший лоскуток оного, дабы принесть в семейства свои и хранить там свидетельством сего счастливого события»[630]. При этом автор текста подчеркнуто именовал корону «Российскою» и избегал частого использования слова «Сенат». Именно поэтому зал Сената, где прошла коронация, в русском тексте превратился в «залу коронования».
Коронация в трактовке журнала являла собой «священный символ соединения навеки неразрывным узлом дружбы» двух народов, названных «соплеменными»[631]. Здесь же появлялись и категории патерналистического порядка. Описывая кульминацию церемонии, молитву Николая I, автор текста сообщал: «После сей молитвы, читанной Царем с чувством чадолюбивого отца, дающего торжественный обет Богу любить Своих детей, судьба коих вложена Провидением в Его Десницу, Его Величество встал, а все присутствующие преклонили колена, и картина сия была истинно величественна»[632]. Николай, названный здесь царем, представал в образе отца, а поляки – его детей, что соответствовало классическим и абсолютно узнаваемым трактовкам, использовавшимся для позиционирования власти в империи. Столь же узнаваемой для российского читателя была и апелляция к категориям «восторг» и «умиление», активно использовавшимся в российской политической риторике того времени. По справедливому утверждению Р. Уортмана, при помощи отсылок к этим категориям, взятым из религиозного лексикона, «скреплялось сентименталистское таинство, возвышавшее отношения правителя и подданных до уровня духовной связи, сопровождавшейся экзальтацией и рыданиями. С их помощью создавалась видимость личного участия в условиях монархического правления»[633].
Исключительное значение в «Отечественных записках» было отведено организованному на поле близ Уяздова народному празднику. Последний был представлен читателю как значимый, если не ключевой элемент действа. В отличие от официального франко-польского «Церемониала», где народные торжества оказались в части неструктурированного материала («На протяжении… трех дней весь город будет ярко освещен. В назначенные дни будут… проходить: бесплатные спектакли, угощения и развлечения для населения»[634]), «Отечественные записки» описали праздник пространно и детализированно.
«Увеселения для народа» в Уяздове действительно представляли собой грандиозное зрелище, собравшее около 80 тыс. зрителей[635]. Действо было хорошо описано современниками и нашло отражение в нескольких популярных впоследствии изображениях[636]. Польские авторы писали о празднике кратко, но выразительно[637]: по словам одного из них, народные гулянья походили на «настоящий венецианский карнавал»[638].
Посреди поля была сооружена ротонда, купол которой помещался на 16 столбах коринфского ордера, а на куполе был установлен Белый Орел с распростертыми крыльями, украшенный гирляндами[639]. На поле были также построены расположенные амфитеатром галереи, куда пускали публику «по билетам» и где расставили столы с едой, окруженные фонтанами с красным и белым вином[640]. Здесь же были организованы увеселения – карусели, места для гимнастических игр и борьбы, танцоров и канатоходцев[641]. Под приветственные крики толпы император, императрица, наследник, а также великие князья Константин и Михаил в сопровождении свиты проехали по полю несколько раз и разместились в ротонде.
Вполне в духе заданного московским описанием стандарта автор «Отечественных записок» сообщал о реакции народа на присутствие Николая и Александры на Уяздовском поле: «…народ встречал их с восторгом, приветствовал восклицаниями», а «насытив себя… зрелищами, все окружили столы, на коих яства предложены были веселящемуся народу рукою Царскою. За этими бесконечно длинными столами, покрытыми белыми скатертями, уставленными множеством блюд, между коими, по нежному вниманию, представлены были и национальные яства народа Польского, окруженными фонтанами, бившими разноцветными винами, пировали граждане, уже носящие в душе своей любовь, благоговение и преданность к Николаю и Его Августейшему Дому»[642].
Значение, которое автор уделял празднику, не случайно. Реализуя свой «сценарий» в Российской империи, Николай I активно апеллировал к национальным сюжетам и народности. Во время коронации в Москве он первым совершил ставший потом традиционным поклон с Красного крыльца – трижды (по разу в каждую сторону) – перед собравшимися на Соборной площади Московского Кремля. По мнению Р. Уортмана, предметно исследовавшего этот сюжет, таким образом император «включал народ в церемонии дня коронации и в то же время по-новому определял значение „любви“ во взаимоотношениях престола и народа. Служа признанием принципа народного суверенитета, он в то же время нейтрализовывал его, превращая церемониальное одобрение в выражение воли народа»[643]. Рассуждения историка, на наш взгляд, равным образом точно определяют и суть варшавского праздника в Уяздове, ставшего «повторением» московского действа с его презентацией народной любви и конструированием одобрения.
На первый взгляд, «Отечественные записки» не пытались скрыть значимость католического элемента в коронационном ритуале: текст отметил как церемониал внесения регалий в собор Св. Яна[644], так и последовавшее позднее шествие короля, королевы и всех участников коронации в тот же костел для молебна[645], а примас представал в нем как активный участник действа[646]. Однако описание стремилось представить по мере возможности православный контекст и уменьшить доминирование католических коннотаций. По сути, речь шла о зеркальном отражении позиций франко-польского текста, где, напротив, в «мертвой зоне» оказывались отсылки к православию как религии, которую исповедовал
