Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в. - Екатерина Михайловна Болтунова

Вместе с тем в практическом отношении положение Станислава Августа при петербургском дворе было исключительным. Его приезд в Петербург в 1797 г. сопровождался церемониальным въездом в город, а император Павел устроил в его честь официальный прием, а при дворе был снят траур по недавно скончавшейся Екатерине II[665]. Зримым символом высокого статуса короля в Петербурге стал выбор места его проживания: Станиславу Августу был отведен Мраморный дворец, построенный Екатериной II для графа Г. Г. Орлова. Располагавшийся в центре столицы, дворец находился в непосредственной близости как от главной монаршей резиденции страны – Зимнего дворца, так и от строящегося Михайловского замка Павла I. Не менее достойно отрекшегося польского короля принимали в Москве во время упоминавшейся коронации Павла I: московскому главнокомандующему действительному тайному советнику М. М. Измайлову было приказано освободить для размещения Станислава Августа свой дом. 2 марта 1797 г. он сообщал императору: «Всемилостивейший государь! Вашего императорского величества указ о чищении и приготовлении дома, в котором я живу, для пребывания Его величества короля Польского я имел счастье получить и высочайше повеленное все исполнить с… поспешностию»[666].

Скончавшийся через год после приезда в Петербург Понятовский был похоронен со всей возможной пышностью. В опустевшем Мраморном дворце была устроена «печальная зала» (castrum doloris). Тело короля с возложенной на него сверху горностаевой мантией с гербами было размещено под балдахином на поднятом на несколько ступеней помосте, который источники прямо называют «троном»[667]. Здесь же были установлены «две короны: одна золотая, возложенная на короля, а другая серебряная и вызолоченная»[668].

В костеле Св. Екатерины на Невском проспекте, в крипте которого долгое время покоились останки короля, был также устроен катафалк – помост с балдахином между обелисками, на каждом из которых, в свою очередь, был изображен герб Польши и монограмма SAR (Stanislaus Augustus Rex)[669]. К оформлению обоих помещений был привлечен архитектор В. Бренна, которому часто поручались проекты траурного убранства[670].

Устроение и убранство в Мраморном дворце castrum doloris и катафалка в церкви обошлись казне в 24 785 руб. Общая стоимость похорон составила почти 52 500 руб.[671] Правительству пришлось также решать вопрос о возмещении католической церкви Св. Екатерины ежегодного дохода, получаемого от церковного погреба, который оказался занят «каменною постройкою, где положено тело Его Величества короля Польского»[672].

Статус церемонии был чрезвычайно высок. Как убедительно показывает О. Г. Агеева, в ряде случаев в XVIII в. похороны собственно членов августейшей фамилии могли быть значительно менее репрезентативными[673]. Показательно использование в ритуале государственных регалий, в частности двух упомянутых выше корон[674]. Архивные документы свидетельствуют, что одна из корон, использовавшихся в церемонии, после похорон была отправлена в Москву[675]. По мнению А. Краевского, вторая (золотая) корона была погребена вместе с телом короля[676]. Для императора Павла I Станислав Понятовский, отрекшийся от престола еще в 1795 г., оставался польским королем. По точному замечанию С. Моравского, Павел I «умел почтить даже тень короны»[677]: для российского императора такое понятие, как «бывший король», едва ли имело право на существование.

В российской публичной памяти первой трети XIX столетия этот польский король был, конечно, «екатерининским» – образ Понятовского всегда прочитывался через представление о его взаимоотношениях с императрицей. Известная французская художница Э. Виже-Лебрен в своих «Воспоминаниях» обратила внимание на то, что дворец, предоставленный королю для проживания в Санкт-Петербурге, «по странной игре случая… находился насупротив крепости, где погребена Екатерина II»[678]. «Печальная зала» короля в Мраморном дворце была устроена в помещении, убранном бархатными обоями «с вензелем блаженныя памяти государыни императрицы»[679], а само тело короля похоронили в крипте костела Св. Екатерины на Невском проспекте. Отсылки к образу Екатерины, сопровождавшие польского короля в пространстве Петербурга, были неизбежны еще и потому, что дворец, отданный Станиславу Августу, находился в центре властной топографии екатерининского царствования[680]. С другой стороны, нельзя отрицать, что коннотации такого рода сознательно или бессознательно навязывались королю при жизни, а после смерти определяли его образ.

Николай I довольно быстро осознал, что память о Станиславе Августе для выстраивания отношений с поляками в выбранном формате использована быть не может. В определенном смысле это стало ясно во время московских событий начала 1826 г. «Печальный кортеж» с телом покойного Александра I, двигавшийся из Таганрога в Санкт-Петербург, сделал остановку в древней столице. По этому случаю в городе было устроено огромное шествие, сопоставимое с последующими петербургскими похоронами императора[681]. В процессии вместе с религиями монарха, хранившимися в Оружейной палате Московского Кремля, была вынесена и так называемая «польская корона»[682] – упоминавшийся выше похоронный венец Станислава Августа[683]. При этом москвичи прямо проигнорировали решение самого императора Николая, отказавшегося включать корону в список регалий шествия[684].

Решение вынести корону монарха, прямо ассоциировавшегося с разделами Польши конца XVIII в., отрекшегося и скончавшегося в России (стране-участнице разделов, получившей в результате последних наибольшую территорию), было вполне демонстративным жестом. Москвичи, очевидно, были готовы включить унижение Польши в нарратив александровских побед.

Между прочим, положение Польши как территории иной и отличной от России, хотя, конечно, и инкорпорированной в состав империи, было подчеркнуто в Москве и шествием орденов. В рамках последнего польские награды были вынесены отдельно от иностранных, но при этом и не вместе с российскими, как это происходило в других губерниях, через которые проезжал Печальный кортеж[685], и оказались «ниже» абсолютно всех российских наград[686].

Предложенная в древней столице репрезентация польских территорий, которую в Петербурге вполне осознали, только когда шествие уже состоялось, стала причиной серьезных разбирательств. Дело в том, что по окончании церемонии в Москве использовавшиеся в шествии регалии, включая польскую корону, были доставлены в Петербург[687]. Фактически Москва попыталась предложить Северной столице разделить свою позицию в вопросе о Польше. Главе Печальной комиссии князю А. Б. Куракину пришлось объясняться перед императором за полученные из Москвы вещи: «Из помянутых… корон… Польской Ваше Величество не изволили назначить в процессию и сей последней… от князя Юсупова я не требовал…»[688] Куракин был вынужден, кроме того, указать Николаю I, что эпизод выноса польской короны во время шествия в Москве вошел в московский печатный церемониал. Князь писал, что «поставил себе в обязанность» доложить об инциденте, «предвидя неминуемые в публике толки о таковой в церемониалах обеих столиц разнице»[689]. Император принял объяснения князя Куракина, подтвердив, что использовать польскую корону в петербургском церемониале «излишне». Она была