КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

– Стягивай, стягивай свитер! Вот так. Да ты, блин, в лифчике! Соски-то у тебя хоть упругие?

И она схватила пальцами Дашин правый сосок, сжала его. Даша дернулась.

– Ты чего дергаешься? Ты что? Ты кто вообще такая? Ты что, новенькая? Тебя кто привел?

– Я сама…

– Что значит сама?

– Я сама пристроилась у Телеграфа…

– Самозванка, мать твою! Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю!

– Ноги! - повелел крик. - Кто в брюках - снимайте! Юбки - к пупку.

Ноги свои Даша признавала красивыми, юбку задрала.

– И эту! - вынырнул из тьмы оценщик.

– Эту нельзя.

– Эту в первую очередь!

– Эту нельзя.

– Па-ачему нельзя? За нэё надбавка!

– Она не принесла медицинскую справку. Мы не можем гарантировать. Если она больная…

– Кто? Я больная? - не выдержала Даша и саданула по руке, все еще сжимавшей ее сосок.

– Ах ты сука! Еще и брыкается! А ну пойдем поговорим!

– Двойной гонорар! - кричал оценщик.

– Ни за что! - орала разводящая. - Нам отвечать! Заразит СПИДом или сифилисом!

Все разнообразие чувств покинуло Дашино состояние в тот миг, когда рука бандерши принялась изучать ее грудь. Осталось одно: несогласие. Несогласие с тем, что тискают ее сосок. Несогласие с тем, что наглая баба ощущает себя хозяйкой и чуть ли не дрессировщицей девочек. И даже с тем, что денежный мужичонка выделяет ее, назначая двойную цену. И уж тем более не могла согласиться с тем, что какая-то сволочь обзывает ее больной. Но сволочь эта, весом, наверное, килограммов в сто, давильными тисками зажав Дашину руку, волокла ее из строя безмолвных тел в сторону так и не раскрывшего зонт Генерала.

– Самозванка! Блядь! - орала рыжеголовая.

Свет в глаза не бил, и Даша увидела на той стороне переулка, на тротуаре, с десяток зевак (среди них был и я - примечание автора, житель Газетного-Огарева-Газетного), наблюдавших за разъездом тверских девочек. Ни одного мента там не было. Пустые мысли на секунды отвлекли Дашу, и кулачище разводящей дважды врезался ей в голову. В действие сейчас же должна была пойти и нога обидчицы, нога-колода, но Даша, разозлившаяся, оказалась проворнее и носком туфли засадила вражьей бабе в пах. Та взревела, согнулась, и Даша бросилась к Телеграфу, к свету Тверской. На пути Даши стоял Генерал с зонтом в руке. «Сейчас он меня огреет зонтом, - мелькнуло в сознании Даши, - или ногу подставит, сграбастает и возвратит казнить…» Но Генерал не огрел, ногу не выставил, не сграбастал, он будто бы Дашу и не заметил.

В электричке, натянув капюшон чуть ли не до кончика носа, Даша не могла прекратить думать о Генерале, о том, что было у него в соображениях, отчего он не наказал ее (стало быть, она заслуживала наказания? Но за что?), может, баба в рыжем парике была ему противна и он порадовался ее унижению?

В Москву Дашу долго не тянуло, среди прочих боязней ее останавливала и боязнь узнать, как дела у Рогнеды, не пострадала ли, не изувечена, жива ли вообще. Оказавшись через два месяца на Дмитровке, осторожно выспрашивала о Рогнеде у замороженной при апельсинах Насти. Пошли греться в «Закуску» в Камергерском, там обнаружилась и Рогнеда. «Где же ты пропадала, дуреха? - воскликнула Рогнеда. - Фортуна твоя ускакала!» Хотя сутенершам было ясно, что самозванку привела Рогнеда, репрессий не последовало. Не избили и не оштрафовали. И даже Щупачиха, та, что привязалась к Даше, предложила Рогнеде отыскать знакомую и привести ее к ним, она полагала, что на эту хулиганку спрос будет, а зла на нее она не держит. И Генерал не возражал против приглашения, хотя и высказался в том смысле, что толку не выйдет, девка смазливая и ладная, с формами, но уж слишком чувствительная у нее натура.

А в Долбне в их химчистку заходили менеджеры (или как еще они себя называли - селекционеры) из Яхромы. Яхрома по Савеловской дороге в получасе езды от Долбни, и там создавали горнолыжный курорт с олимпийскими объектами. Мол, там, от Туриста влево и в гору уже поставлены дачи Знати (имена - шепотом), там будет кататься президент, для любителей построены гостиницы, вот для них набирают нынче горничных или хостесс, иначе хозяюшек. По виду, по здоровью, по свойствам организма Даша вполне годилась в хостессы. Зарплата называлась впечатляющая, были обещаны и премиальные. Даше оставалось подписать контракт, а в нем среди прочих обязанностей была и такая: оказывать гостям разнообразные услуги в номерах. Даше вспомнились пальцы разводящей в Газетном переулке, и в ней снова возникло несогласие. «Отказываетесь от таких денег?! - долго недоумевал яхромский селекционер. - А у нас в Дмитровском районе создают еще и заповедник-сафари с диковинными зверями, к нам будут приезжать богатые охотники со всего света». «Не нутрий ли вы собираетесь разводить?» - спросила Даша. «Каких нутрий? - обиделся селекционер. - При чем тут нутрии? Вы, я вижу, вздорная девчонка!»

В одно из воскресений в Долбню явилась Настя. «Быстро поехали в Москву!» - затараторила она. В «Закуске» в Камергерском освободилось место уборщицы, и надо было действовать. Насте вспомнилось, как они, попивая с Дашей в Камергерском кофе, размечтались: «Вот бы здесь работать!» Правда, Даша предполагала быть здесь не уборщицей, а поварихой. «А ты чего?» - спросила Даша. Настя была в закусочной своей, бегала туда греться, угощала здешних тружениц бананами и мандаринами. «Я просилась, - сказала Настя. - Но мне объяснили: "У тебя короткие ноги". Я им говорю, мол, у меня есть подружка, у нее ноги в самый раз. Поехали!» Даша хотела выразить недоумение, при чем здесь длина ног, уборщице с короткими ногами проще нагибаться с тряпкой в руке, но сейчас же сообразила, что условие отбора вызвано коммерческими интересами хозяев - даже уборщицы требуются нынче молодые и привлекательные для услады хотя бы глаз посетителей. Желание ехать в Москву приутихло, но она пожалела Настю, неслась все же ради нее в Долбню с добрыми намерениями. Ко всему прочему Настя была девушкой щепетильной, дурного Даше вряд ли могла пожелать. А потому Даша поехала в Москву.

Предъявила в закусочной свидетельство Краматорского училища. Бумажку почитали, сказали, что при возможности попробуют новенькую и на повариху. Но очень скоро Даша поняла, что уборщицей ее приняли ради пригляда - не лентяйка ли она, не сплетница, не мастерица ли плести интриги и не воровка ли. А так ее готовили в буфетчицы. Приходил хозяин, Крапивенский Сергей Борисович, малорослый, с залысинами, невзрачный, но с домами в Швейцарии и Биаррице. Как лошадь на ярмарке не рассматривал, но быстрыми меленькими взглядами оценил Дашу и с боков, и спереди, и при мытье полов в зале, и на кухне. Смотрины, кастинг по нынешнему, вышли благоприятными. Через два месяца Дашу испытывали на кухне. Солянку, лапшу, жаркое в горшочке, жульены из шампиньонов, салаты она приготовила сотрудников порадовавшие. Но и самой замечательной стряпухе позволительно было быть уродиной. А за прилавком буфета, у пивного крана, при розливе водки хозяину полагалось держать украшение закусочной. Одна из двух прежних буфетчиц, Нелли, дама в возрасте и со следами бурной жизни, к удовольствию хозяина уходила на повышение - в столовую прокуратуры, что на Дмитровке, у Столешникова переулка. Буфетчицы и кассирши в закусочной непременно почитались ключевыми фигурами. Кассирша Людмила Васильевна была режиссером гостеприимного действа и хранительницей здешних традиций, в частности и культурных, кроме прочего ей было достоверно известно все, что происходило в округе, в ближайших столичных театрах, а их тут восемь, да еще и Консерватория, и в соседних магазинах. Буфетчице же полагалось радовать гостей в той же степени, как и Шмыге (в ее молодые годы) за углом в оперетте. Но Шмыга плясала и пела на сцене, за оркестровой ямой, поди к ней подберись, а буфетчицу можно было и потрогать. Конечно, в закусочную забредали и грубияны, особенно - голодные и без шиша в кармане, посиживали здесь и местные наглецы, книжные барыги и спекулянты билетами, но в общем публика приходила приличная, не горлопанистая, воспитанная. У Даши сразу же образовались ухажеры. Самыми любезными и сладкоголосыми из них оказались рослые, упитанные дяденьки в дорогих костюмах, из думских. Вблизи закусочной местились две думы, по рельефу московской местности - Верхняя и Нижняя. Нижняя - Государственная, в Охотном ряду, Верхняя - городская, ближе к Петровскому монастырю. У думских были хороши и свои буфеты, подешевле общедоступной закусочной. Но кто же пьет при своих глазастых, тем более что эти глазастые по причине недугов и карьер - трезвенники, или хуже того - зашитые? Вот и отдыхали думские в укромном уголке Камергерского. Случались среди них и индюки. Эти, после попыток прихватить (через прилавок) Дашу за плечи и попробовать на вкус дашину помаду, вытаскивали из барсеток визитные карточки и помахивали ими перед дашиным носом. Вот, мол, мы какие, члены комиссий, советники, доктора наук, чаще всего почему-то философских («Прежде, значит, преподавали основы марксизма-ленинизма», - объяснил Даше профессор, похожий на Габена). «Этим, которые карточками машут, не верь, кроме карточек у них ничего нет, эти дрянь, - делилась опытом кассирша Людмила Васильевна. - Обещать ты им всем обещай, но никому не давай». «Что же я могу этим дяденькам обещать? - удивлялась Даша. - Я ничего не могу им обещать». «Какая же ты привередливая! - возмущалась кассирша. - Я тебе говорю - не давай. Но всякими женскими ловкостями прописку себе добудь. Хоть на прописку пусть эти дураки будут способны!» - «Не люблю я врать и ловчить…» - «Ну конечно! - разводила руками Людмила Васильевна. - Тебе подавай принца! А их тут нет. И если они появляются, то все шальные и их сейчас же прихватывают царевны-лягушки!» «Олёна Павлыш - царевна-лягушка?» - быстро спросила Даша. «Про Олёну помолчи! - будто испугалась Людмила Васильевна. - Она дуростью увлеклась. И пустым. Ей еще плакать… А ты привередливая из-за рассудительности и отсутствия страстей, к тебе еще приблизится принцем негр!»