Питер - Шимун Врочек

Эх, Сазон, Сазон…

Каждый охотник желает знать.

— Он был придурком, — сказал Сазонов. — Он ведь и тебе не нравился, да, командир? Я знаю, что не нравился.

Иван молчал.

— Что, нет тут твоего Пашки? И Гладыша нет? Ай, яй, яй. — Сазонов покачал головой. — Не повезло тебе, Ванядзе. Не вернешься ты на Ваську, похоже.

Иван продолжал молчать. Почему-то его совсем не задело «Ванядзе», но покоробило панибратско-презрительное «Васька».

Чем отличается-то? А отношением.

— Ванька на Ваську не вернется. Ха-ха. Игра слов.

Сазонова откровенно несло.

— Знаешь, что интересно, — сказал Иван негромко. Сазонов наткнулся на его взгляд, замолчал. — Ты ведь не плохой человек, Сазон. Только запутавшийся. Тебе самому сейчас от себя тошно. Я же вижу.

— Говори, командир, говори, — пробормотал Сазонов. Улыбнулся, но так фальшиво, что у Ивана скулы свело.

— Лучшие палачи получаются из людей с совестью, верно? — Иван смотрел прямо, не мигая. Лицо превратилось в твердую маску — словно на нём резиновая морда. Словно можно снять своё лицо, как противогаз — и всё закончится.

Нет уж. Хватит с меня исполнения желаний, подумал Иван.

Теперь я до дна хлебну. От начала до конца. Проживу до доли секунды.

— В тебе совесть сейчас горит, — держать Сазона взглядом, держать. Не отпускать. — И плохо тебе, и мечешься. Ты уж извини, что делаю тебе больно. Ты, наверное, давай выстрели в меня, и всё закончится.

— Знаешь, — Сазон вдруг шагнул вперёд. Поднял руку с револьвером, наставил Ивану в лоб. — А я так и сделаю. Готовься, Ван.

Дуло оказалось в метре от головы Ивана. Он видел даже туповатые, срезанные головки пуль в барабане. Стоп. Иван наклонил голову к плечу. Да ведь это же…

— Ты куда «наган» дел? — спросил Иван.

…не старый Сазоновский револьвер. А новенький, блестящий, из вороненой стали. Огромный, как вагон метро.

Маленькая сладкая пуля из красивого синего пистолета…

Привет, Том Вэйтс.

Ты, как всегда, вовремя.

— Понятно, — сказал Иван. — Я так и думал. Как думаешь, могу я перед смертью позволить себе немного пафоса? А Сазоныч? В «нагане» жила твоя честь, диггер, — сказал Иван. — Ты потерял своё оружие и запятнал свою душу.

— Я никогда никому не завидовал, — сказал Сазонов невпопад.

Иван смотрел прямо.

— Так вот в чём дело, — произнес он медленно.

— Ты…

— Кто дал тебе эту блестящую штуку? — спросил Иван. — Впрочем, можешь не отвечать. Я сам догадаюсь. Орлов? Или сам генерал? Эх, Сазон, Сазон. Стреляй уже, заебал, если честно. Каждый охотник желает знать, где сидит Са…

Иван прыгнул в сторону и вперёд. Ствол револьвера дёрнулся за ним…

Выстрел.

Быстрый, сука, успел подумать Иван.

Интересно, в какой момент человек понимает, что уже мёртв?

— …где сидит Сазан, — закончил Иван. Нет, прыгать бесполезно.

Вот фигня. Я даже дернуться не успею. Сазонов быстрее, чем все, кого я знаю. Может быть, даже быстрее Гладышева.

Думай, Иван. Думай.

— Чего мы ждём? — спросил он.

Сазонов улыбнулся. Из коллектора вышел начальник адмиралтейской СБ Орлов. Понятно, чего ждали. Остановился, глядя на Ивана.

— Генерал дал вам шанс, Иван Данилыч, — сказал он негромко. — Шанс на будущее. — тут он резко сменил манеру: — А ты спустил своё будущее в унитаз, недоумок!

— Куда спустил? — спросил Иван.

Мертвенно-голубые глаза Орлова остановились на диггере. Начальник СБ открыл было рот, снова закрыл.

— Неважно, — сказал он наконец. Обратился к Сазонову: — Вадим, давай заканчивай.

Вот так номер.

Сазонов взвел курок большим пальцем. Какой неприятный звук. Посмотрел на Ивана:

— Прости, командир. Скажи: бато-ончики.

Иван молчал.

— Ну же, говори…

Орлов вздохнул.

— Да что ты с ним возишься. Стреляй уже! У нас дел море — зашиться и больше.

Сазонов покачал головой, продолжая смотреть на Ивана поверх револьвера.

— Нет. Пусть он скажет. Не гнильщика какого убиваем… живую легенду практически. «План Меркулова», ага.

— Срать я хотел на твою легенду. Вадим, я…

— Пусть скажет, — лицо Сазонова блестело от пота. — Говори, — приказал он Ивану. — Иначе я тебе обещаю: я вернусь и пристрелю твою Таню.

— Вадим! — Орлов повысил голос. — Хватит!

— Говори! — приказал Сазонов.

Иван выпрямился. Похоже, пришло время платить по счетам. Хорошую я себе смену воспитал… Вот Косолапый бы за меня порадовался.

— Хорошо, — сказал Иван. — Готов, убивец? — улыбнулся с ненавистью. — Мои любимые конфеты: бато-о… — Иван прыгнул. Всё повторяется…

В какой-то момент ему даже показалось, что он успеет…

Выстрел.

Опрокидывающийся потолок.

«Ты не вернешься. Никогда».

Вспышка.

Часть II

Колыбельная

ночью ветер

не качнет

колыбель твою

раз уж мама не придёт,

я тебе

спою

у хороших мальчиков

есть своя кровать

но и тем, кто был плохим

тоже

надо спать

Глава 9

Хозяин тоннелей

Ложка стучит по жестяной стенке банки, собирает остатки застывшего твердого жира и вкусной мясной жижи. Ам, говорит он, ням. Ложка ныряет в рот, касается гнилых пеньков, сильный язык мощно выбирает из неё содержимое, ложка делает: зык-к об остатки зубов и выныривает. Снова банка…

Стоматологов в метро нет.

Есть цирюльники — вроде тех шарлатанов из учебника истории, что дёргали зубы и заговаривали раны, ушибы и ссадины. Только ещё хуже.

Есть ещё военмедики с Площади Ленина.

Но даже им он не доверяет. Ибо не фиг.

Когда тебе пятьдесят один, можно задуматься и о смерти.

Впрочем, зачем? Старик покачал головой. Ложка нырнула в банку, он услышал характерный скребущий звук, нащупал кусок мяса, аккуратно отделил. Теперь зацепить его… так, есть… пошёл, пошёл. Он аккуратно, чуть ли не филигранно вынул кусок говядины из банки и донес до рта.

Практика — великая вещь.

Кусок мяса упал на язык, он ощутил чувствительной его частью волокна и холод мяса, подержал так, впитывая ощущения. Он почти видел сейчас этот кусок. И кусок был прекрасен.

Теперь разжевать. Сок потек из мяса, одинокие зубы встретились с древними волокнами — и перемололи их. Врёшь, не возьмёшь.

Дожевав мясо до резиновости, усилием воли проглотил. В дело всё сгодится.

Следующая ложка пошла. Стук жести.

Отличная всё-таки штука — армейский НЗ. Тушёнке уже лет тридцать, а она вполне ничего. Ностальгический вкус. Словно ему опять двадцать с чем-то, он сидит в руддворе и метает тушёнку. После заброски на него всегда накатывал дикий голод.

И жажда.

Да, жажда. Сейчас бы немного тёмного пивка. Трезвыми тогда по тоннелям никто не ходил, моветон-с. Идёшь и смотришь, где, чего и как. Экстрим. Да и вообще — он отправляет в рот следующую порцию, задумчиво жует — кому-то надо было увидеть всё это собственными глазами…

Кто же знал, чем всё в итоге обернётся?

Пригодились и санузлы, и гермы, и фву-шки, и дизеля.

Тогда ходил и думал — интересно, как всё это будет выглядеть, если заработает…

Всё заработало. Хотя лучше бы не.

Жаль только, увидеть не удалось.

Он вздрагивает, неловкое движение, и следующий кусок вылетает из ложки. Твою маму!

Для того чтобы увидеть — нужны глаза.

А с глазами вышла фигня.

Но зато по звуку он теперь легко определяет, куда упал кусок мяса. Эхолокация не хуже, чем у летучих мышей.

А в память намертво вбиты схемы тоннелей, бункеров, коллекторов и развязок. Мысленно ткни пальцем, и развернётся карта. Вот туда бы сходить… и сюда, там теперь открыто наверняка… и ещё здесь бы посмотреть…

Но что теперь увидишь? Он сидит некоторое время, не в силах пошевелиться. Чёртовы глаза. Как глупо. Глупо и обидно вышло…

Проходит минута, другая. Наконец спина его распрямляется. Снова мерный стук ложки по жести. Звук работающих челюстей.

Завтрак туриста, блин.

Завтрак диггера.

«Петербург… Ленинград, то есть — самый несоветский город Советского Союза. Его в этом смысле может переплюнуть только Таллинн. Две «н» на конце. Вот такая фигня».

Так, кажется, говорил Косолапый?

Ленинградская готика.

Зыбкость, серость, слякоть, туман, неопределенные, размытые контуры, мелкий дождь. Выплывающие из тумана дома. Выцветшие фасады. Статуя Медного всадника на громовом камне.

Гуляющий по ночам бронзовый Пушкин.

Забитый, теперь даже ночью, Невский проспект. Брошенные сгнившие иномарки.

За серым, наплывающим волнами туманом скрывается нечто страшное…