Наследие - Мэттью Фаррер

Она понизила голос, договаривая фразу, и бросила взгляд на сервитора, опасаясь, что он мог записывать ее слова. Остальные поняли ее мысль и начали опасливо озираться в поисках подслушивающих устройств.

— Забудьте, — выплюнуло существо, которое было Петроной. — Это была глупая ложь, они сказали ее, чтобы убедить себя в том, что контроль в их руках. А теперь слушайте меня, вы все. Слушайте, как они слушают, как все они будут слушать, как мы будем…

Внезапно тощее тело содрогнулось и на миг неподатливо застыло, и растрескавшаяся кожа в углах его рта начала сочиться каплями густой желтой жидкости.

— Не думаю, что у меня есть много времени, — прохрипел он, когда сервитор убрал жидкость антисептической подушечкой, — а это значит, что и у вас тоже. Эти дерьмоеды снаружи думают, что сделали мне подарок. Предполагается, что я разрыдаюсь и скажу, как рад вас видеть. Предполагается, что я забуду, забуду все, что они…

Петрона судорожно скорчился и закричал пронзительным голосом. Он кричал почти тридцать секунд, прежде чем справиться с болью и заговорить снова. К тому времени на ткани под его ногами появилось мокрое черное пятно, и воздух наполнился тошнотворным кислым запахом экскрементов.

— Они думают, я забыл все, что они сделали. Думают, все ушло, как я должен был уйти. Ха! Ха! — от смеха он снова закашлялся. — Должен был умереть, но по-прежнему жив. Должен был вылечиться и измениться, вместо этого превратился в опухоль. Червивая опухоль, вот кто я такой. Ха! Если я могу испортить что-то одно, то могу испортить и другое. Испортить весь этот план. Не следовало рождаться сыном шлюхи, но даже если она была шлюхой, я все равно отомщу за нее.

Голос Петроны изменился, как будто он говорил сам с собой, и у его речи появилось пугающее, медлительное, неразборчивое звучание, которое то пропадало, то снова появлялось.

— Нильс, о чем ты говоришь? Пожалуйста, скажи нам, что с тобой случилось! — голос Атис срывался. — Кто такие «они»? Что ты от нас хочешь?

Она отдернулась, когда Петрона резко перевел взгляд на нее.

— Ах, маленькая Атис. Ты никогда не хотела пофлиртовать со мной, даже в мои лучшие деньки, да? — Петрона с трудом заставил свое лицо улыбнуться ей. В его рту недоставало пяти зубов, две пустые лунки все еще кровоточили. — Однако же, приятно видеть, что теперь ты делаешь, что тебе скажут, девчонка. Ну все, нет больше времени на любезности. Идите сюда, вы все, идите ко мне, детки. Настало время папочке Фраксу объяснить, чего ему от вас надо.

И фигура на кровати залилась лающим смехом, когда младшие офицеры, выжившие члены круга тех, кто когда-то считал себя друзьями и сослуживцами Нильса Петроны, придвинулись к нему, чтобы слушать.

— Куда это еще ты собрался? — резко спросила Бехайя, и Д'Лесте мысленно проклял себя за то, что ощутил вину. Он все время повторял себе, что ему не за что чувствовать себя виноватым. Эти процедуры были, мягко говоря, экспериментальными, все об этом знали и все равно позволяли Диобанну их делать. Откуда им было знать, что проклятый шестеренок решит вдруг исчезнуть именно тогда, когда он нужен был флотилии — точнее, распорядителям флотилии, хотя это одно и то же — чтобы поддерживать их преемника в стабильном состоянии?

Он повернулся к ней лицом.

— Они либо уставятся на нашего чудо-мальчика и проторчат там целую вечность, — сказал он, — либо их затошнит, и они выбегут оттуда через минуту. Так или иначе, глупо стоять тут всем троим. Не настолько все плохо, чтобы главный апотекарий вольного торговца дожидался кучку прыщавых младших офицеров, как какой-то треклятый лакей. У меня есть чем заняться, пока мы не приехали, и я думаю, что и вам не мешало бы посмотреть на себя, как вы стоите тут и позволяете этим людям собой распоряжаться, и призадуматься о достоинстве собственного положения.

По их лицам сложно было что-то прочесть, но он решил, что смог задеть их. Когда сомневаешься, атаковать или нет — атакуй.

И, в любом случае, у него действительно были дела. Он кое-что придумал. Если Диобанна можно было сбросить со счетов — и, как нехотя признал Д'Лесте, так это, видимо, и было — это означало, что их гамбит с дополнительно модифицированной кровью, скорее всего, не сработал. Но он считал, что с достаточной дерзостью и умением он, вероятно, сможет исправить эту ошибку.

Смерть пришла на «Ганн-Люктис» ближе к концу путешествия, когда корабль тщетно пытался пробить себе путь сквозь громадную грозовую тучу психической силы к мимолетному проблеску спокойствия, который померещился Йиморе где-то впереди. На него обрушилось давление, сокрушительное давление, от которого астропаты корабля выли и вцеплялись ногтями в свою одежду и кожу, умоляя о седативах и выкрикивая молитвы. Домаса Дорел чувствовала это варп-глазом, словно ее тыкали пальцем в лоб, и закрыла его филактерией с гексаграмматическими письменами, сделанными прорицателями ее дома на Терре. Они были написаны чернилами для татуировок на полосках ее собственной клонированной и выделанной кожи. Обычно это помогало. Но сейчас толку от них не было.

Смерть пришла, когда корабль вырвался из грозовой тучи, словно выброшенный катапультой в пространство за ней, но то был не тихий проход, как казалось раньше, а тугой водоворот энергии, вращающийся в измерениях, неподвластных никаким человеческим чувствам. Корабль закрутило, Йимора отчаянно пытался найти выход, поле Геллера рябило под натиском разрывного течения, которое било его, сжималось на нем, как будто кусало его. Поле прогибалось все глубже и глубже, а потом, менее чем на сотую долю секунды, в которую по всему осажденному корпусу «Ганн-Люктиса» зазвучали сирены и колокола, оно отключилось.

Смерть пришла в этот крохотный промежуток, пока Варрон Фракс стоял в дверях своей каюты и смотрел, как жена удерживает кричащего и бьющегося сына. Даже самый невежественный рабочий на корабле знал хотя бы на примитивном уровне, что имматериум каким-то образом резонирует с эмоциями — он притягивается ими, питается ими и питает их в ответ. Варрон и Ксана были готовы к сновидениям варпа, знали, что ждет их в сне, произнесли правильные молитвы и повесили печати чистоты по углам своей кровати. Но Дрейдер, должно быть, не уделял должное внимание, когда читал свои молитвы, и позволил словам исказиться, и через какое-то время после того, как они задернули шторы его кровати, он выбросил маленькую оловянную аквилу, которую ему дали в качестве оберега. Может быть, он играл, может, просто не подумал или почувствовал какую-то мимолетную обиду. Варп-сны и так были дурной штукой, но, как Варрон помнил со времен жизни во флотилии, для юного разума они были еще хуже. А для юного разума, который не понимал, что к ним надо быть готовым, они должны были быть гораздо страшнее. Он вспомнил, как вальяжно бросил тогда, на Гунарво, «переживет несколько скверных ночей, да и привыкнет», и у него к горлу подкатил комок.

— Иди, — сказала Ксана. — Я о нем позабочусь. Он проснулся, но сон его так напугал, что он сам еще этого не понимает. Я буду с ним. А ты иди.

Варрон закрыл дверь. В коридоре его ждал Рика, который стоял, привалившись спиной к мозаике с изображением резвящихся нимф и херувимов, какими тут были покрыты все стены. Он теребил конец одной из своих имплантированных вокс-панелей, как делал всегда, когда нервничал. В тот момент снова заревели сирены, и оба содрогнулись от внезапного шума.

Смерть появилась на свет на «Ганн-Люктисе», внутри восстановившегося поля Геллера, которое отрезало ее от прекрасного, теплого, текучего имматериума снаружи. Она обнаружила, что родилась без сознательного усилия со своей стороны: в тот миг, когда поле мгновенно отключилось, эта сущность быстро и безболезненно опустилась в чей-то разум, словно искра, проскочившая между электродами, а потом очутилась в сухой, холодной, слепящей смирительной рубашке вселенной, среди разумов, заточенных в мясе, которое тараторило и трепыхалось.

Существу не понравилось поведение мяса, поэтому оно сделало некоторые вещи, подсказанные инстинктом, и мясо приняло новые формы и иным образом расположилось в этой чудовищно тесной клетке из измерений, и его поведение прекратилось. Ему не нравилось, что здесь оно может двигаться не всеми известными ему способами, но оно обнаружило, что может делать разные вещи, чтобы менять эту маленькую физическую вселенную, куда его занесло. Оно могло разделять вещи и разрушать их, и оказалось, что рвать и ломать гораздо приятнее, чем манипулировать мягкой материей варпа. И тогда оно пошло искать другое мясо, чтобы сломать его, мясо, из которого так весело выскакивали мелкие капельки духа и развеивались в ничто, когда оно на них давило.