Наследие - Мэттью Фаррер

Мэттью Фаррер

НАСЛЕДИЕ

WARHAMMER 40000®

Сорок первое тысячелетие. Уже более ста веков Император недвижим на Золотом Троне Терры. Он — Повелитель Человечества и властелин мириадов планет, завоеванных могуществом Его неисчислимых армий. Он — полутруп, неуловимую искру жизни в котором поддерживают древние технологии, ради чего ежедневно приносится в жертву тысяча душ. И поэтому Владыка Империума никогда не умирает по-настоящему.

Даже в своем нынешнем состоянии Император продолжает миссию, для которой появился на свет. Могучие боевые флоты пересекают кишащий демонами варп, единственный путь между далекими звездами, и путь этот освещен Астрономиконом, зримым проявлением духовной воли Императора. Огромные армии сражаются во имя Его на бесчисленных мирах. Величайшие среди его солдат — Адептус Астартес, космические десантники, генетически улучшенные супервоины.

У них много товарищей по оружию: Имперская Гвардия и бесчисленные Силы Планетарной Обороны, вечно бдительная Инквизиция и техножрецы Адептус Механикус. Но, несмотря на все старания, их сил едва хватает, чтобы сдерживать извечную угрозу со стороны ксеносов, еретиков, мутантов. И много более опасных врагов.

Быть человеком в такое время — значит быть одним из миллиардов. Это значит жить при самом жестоком и кровавом режиме, который только можно представить.

Забудьте о достижениях науки и технологии, ибо многое забыто и никогда не будет открыто заново.

Забудьте о перспективах, обещанных прогрессом, о взаимопонимании, ибо во мраке будущего есть только война. Нет мира среди звезд, лишь вечная бойня и кровопролитие, да смех жаждущих богов.

ПРОЛОГ

На заре их лорда и повелителя отнесли к деревьям, и вместо обычного утреннего горна в залах космического корабля прозвучал единственный негромкий погребальный звон. Те, кому было предписано следовать за катафалком, прошли за ним на оранжерейную палубу, идя среди мятной травы высотой по колено, где утренний воздух был напоен пением насекомых. Этих существ свезли с дюжины миров, отобрав за красоту звуков, производимых ими как по отдельности, так и в хоре, и хотя лорд был слишком близок к смерти, чтобы их расслышать, он был бы рад этим песням в свои последние часы.

Гайт стоял во втором ряду от катафалка, склонив голову, и белая льняная ткань его накидки сияла, как летнее облако, на краю его поля зрения. На нем, как и на всех остальных, была белая мантия с черным платком, и его лицо, как и у всех, было раскрашено сложными, изгибающимися книзу траурными узорами. Краска была смешана с анестетиком, который лишал лицо чувствительности и не давал ему ощущать теплый искусственный ветер, но он все равно мог осязать траву, прикасающуюся к ногам и босым стопам. Он стоял, глядя на траву внизу и на свои переплетенные пальцы, и теперь, когда пришел миг, к которому все они готовились, его разум был пуст и спокоен. Он был рад этому ощущению — он слишком устал от эмоций за прошлый год.

Они стояли и ждали. Два старших медика в черных капюшонах стояли по обе стороны катафалка. Из всех присутствующих двигались только они, следя за движениями своего диагностора, серебряной копии человеческого сердца с похожими на паучьи лапки механическими руками по бокам, которая плавно парила взад-вперед над головой лорда.

Время шло. Пение насекомых умиротворяюще вторило нежному шелесту тщательно запрограммированного ветра в ветвях деревьев.

И наконец, по прошествии неведомого срока, Гайт моргнул, увидев, как медики приняли сигнал от диагностора и отослали его, после чего машина уплыла прочь. Присутствующие в безмолвном унисоне шагнули назад, повернувшись спинами к катафалку и телу на нем. Все как будто одновременно вздохнули. Никто не плакал, не падал на колени и не рвал на себе волосы, они просто расслабились, словно сбросив груз. Все уже слишком хорошо и слишком давно знали, что скоро случится, и не могли отреагировать иначе.

Разум Гайта был по-прежнему тих и пуст от той же усталости, которую он чувствовал в остальных. Что-то закончилось, что-то продолжалось, и теперь они могли вернуться к собственным жизням. Пока что достаточно было просто стоять в теплом неподвижном воздухе оранжереи, погрузившись в размышления, но вскоре должны были начаться перемены.

Их лорд и повелитель, вольный торговец Хойон Фракс, умер. Настала пора проложить курс на Гидрафур.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Они шли рядом, арбитр и жрец, дружески прогуливаясь под громадным склоном улья. Прохладный влажный ветерок покачивал клетки, висящие на скрипучих цепях над их головами, и время от времени о мостовую неподалеку от них стучал дождь выделений.

В этом конце авеню Соляр мосты, соединяющие громадные городские стеки, срослись в сплошную крышу над заполненными грузовиками дорогами внизу. Она была уродлива, горбата — большая часть мостов изначально строилась в форме арки — и представляла собой лоскутное одеяло из рокрита, зернистого асфальта, плитки и черепицы. Там и сям виднелись неровные промежутки между мостами, которые не имело смысла застраивать, и даже на таком расстоянии Шира Кальпурния слышала доносящийся сквозь них непрекращающийся рев транспорта внизу.

Шлепок по ткани над головой напомнил ей, что сегодня ее должно волновать скорее то, что находится вверху, и она подняла взгляд. Полог, который несли на шестах шестеро невозмутимых дьяконов из Собора, был вышит религиозными сценами и эмблемами Экклезиархии. Плотный ком грязи приземлился прямо на изображение ангела Императора, благословляющего боевой флот. Кальпурнии требовалось все больше и больше усилий, чтобы не дать своему отвращению проявиться на лице.

— Еще чуть-чуть, и мы уйдем от них, — сказал преподобный Симова, поняв ее мысли. — Видеть это, конечно, немного неприятно, но ведь человек, который вел бы себя как подобает, там бы и не оказался. Пачканье священного образа — это всего лишь еще один проступок, за который им придется заплатить.

Когда группа подошла к краю моста, дьяконы с пологом удалились, и они стали рассматривать сцену наверху.

Кальпурния понимала, почему для этой демонстрации епарх выбрал именно авеню Соляр. Это было место, внушающее благоговение. Здесь, у подножия Босфорского улья, столицы мира Гидрафур, в медное небо с бледной полосой орбитального Кольца тянулись самые высокие и самые неприступные из башен громадного нижнего города. Классическая имперская архитектура имела собственный стиль и особую цель: она существовала как символ неумолимой мощи и вечного величия. Отвесные стены, угрожающие выступы и строгие лица статуй на башнях-небоскребах вокруг внушали смирение всякому, кто поднимал на них взгляд. Подобный дизайн можно было проследить вдоль всей авеню, что превращало ее в огромный глубокий каньон, наполненный шумом машин, который отражался от высоких зданий громовым эхом.

А перед ними, еще более величественный и высокий, тянулся склон самого Босфорского улья, ярус за ярусом, стены и контрфорсы, сверкающие окна и отполированные статуи, крутой зигзаг Восходящей дороги, идущей до самых стен Августеума на вершине горы. Отсюда нельзя было разглядеть шпили дворца Монократа и Собора Восходящего Императора, но великая громада улья и без того была впечатляющим зрелищем.

На этом поражающем воображение фоне клетки умалялись, превращались в кучку мушиных пятнышек. Они висели на длинных черных цепях, как фонарики на гирляндах, и каждое звено этих цепей было таким широким, что Кальпурния могла бы просунуть в одно из них кулак, не прикасаясь к краям. Их удерживали на месте балки, прикрепленные на стены небоскребов рабочими Министорума. Металл все еще был гладким и светлым, заклепки и замки на дверях клеток сверкали новизной. Постановление епарха, по которому были повешены эти клетки, вышло менее двух недель назад.

— В этой традиции есть нечто такое, что пробуждает в некоторых кающихся самое худшее. Я был с епархом во время его пребывания в суб-епархии Фафан, и там была та же самая проблема. Так что… — он сделал жест, взмахнув серо-красным рукавом. Кальпурния поглядела налево.

У подножия выгнутого дугой моста было установлено что-то вроде узких трибун, и когда Кальпурния посмотрела на них, ей пришлось подавить улыбку. Тридцать чиновников Экклезиархии в темно-красных и белых как кость рясах, надзиратели кафедральной Палаты Ордалий, теснились по десятеро на одной скамье, почти плечом к плечу, в одинаковых позах: руки скромно сложены на коленях, лица смотрят вперед с неподдельной внимательностью. Возле каждого из них стоял маленький треножник, на котором покоился медный футляр размером не больше, чем обойма пистолета, и из каждого футляра пристально глядел единственный немигающий металлический глаз. Все глаза смотрели на отдельные клетки, и у всех людей на трибунах правый глаз был заменен гнездом для кабеля связи — кожа вокруг глазниц все еще была красной, так как операции произвели недавно. Она снова скрыла улыбку: как только она их увидела, на ум сразу пришли орнитологи-любители, которые точно также, подобравшись, сидят в укрытии и разглядывают стаю каких-то редких птиц, что чистят перья прямо перед ними.