ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 ) - Пантелеймон Кулиш

православными и кроткою проповедью домашнего благоустройства. Этим он

уничижал, в глазах порядочных шляхтичей и мещан, невежественную и запальчивую

толпу православных монахов и попов, заключавшую в своем составе чрезвычайно мало

людей, не то что благовоспитанных, но хотя бы чуждых общему на пограничьях пороку

пьянства.

Напротив Кунцевич апостольствовал в Белоруссии посредством казуистического

принуждения к перемене веры. Иезуиты поддерживали при дворе его казуистику и

подавали королю к подписанию мандаты против мещан, сопротивлявшихся введению

унии, как против нарушителей общественного спокойствия. С ним было страшно

17

130

.

состязаться на суде и мирянам, и духовенству. Всюду имел он благоприятелей,

задобренных, или же фанатизованных иезуитами. Искусно и вместе дерзостно

„подводил ОБ под криминалъ^ непослушных своим распоряжениям, по внешности

законным. Даже православная проповедь, утверждавшая народ в религии предков,

истолковывалась им, как поджиганье черни к мятежу. Искренно веруя в святость

римского папы, как Христова наместника и главы церкви, он, как бы в подражание

политике немецкого императора, домогался изгнания из государства всех отвергающих

единство двух церквей.

Ни православная, пи союзная с нею протестантская ипляхта не смела тягаться с

Кунцевичем за церковные имущества. Правда, земские послы вопияли на сеймах, что

приходские церкви противившихся унии мещан стояли запечатанными; что изгнанные

из приходов священники скитаются в нищенстве; что православное богослужение

отправляется в шалашах; что и самые шалаши подвергаются разрушению от униятов;

что городской народ, разлученный с приходскими священниками, собирается для

общественной молитвы под открытым небом в поле; что православным мещанам

запрещают рыть могилы рядом с могилами предков; что погребенных по

православному, без униятского священника, выбрасывают из гробов; что многие, из-за

гонений на православный обряд, остаются некрещенными, и вступают в брачное

сожительство без церковного благословения. Но королевская партия отделывалась —

то отсрочками, то обещаниями, то публикациею сеймовых постановлений, которые по-

старому оставались мертвою буквою, а православная церковь между тем пустела и

уничтожалась.

Полотск, древнерусский Полтеск, сделавшийся притоном иезуитов еще во времена

Иоанна Грозного, сильно пропагандировал сочиненную иезуитами унию, и в

Смоленске, уступленном Польше царем Михаилом, появились уже православные попы,

готовые идти по следам отступника Кунцевича.

В этот критический момент малорусского православия, когда знаменитые слова

Иоанна III о Киеве и других отчинах московских государей обращались в ничто,

Москва была поддержана в своей церковно-государственной политике появлением

среди царских советников двух важных деятелей. С Запада прибыл в столицу

ростовский митрополит Филарет Никитич Романов, с Востока— иерусалимский

патриарх Феофан.

Отец избранного на царство в 1612 году Михаила Романова?

.

131

в монашестве Филарет, сделался июльским пленником в 1609 году вместе с

братьями Шуйскими и другими знатными московскими людьми. Он был заключен в

Мариенбургской крепости, и только по Деулинскому договору получил наконец

свободу. Один из на ших историков, повторяя письменные предания Смутного

Времени, выставляет в характере ростовского митрополита черты двуличности и

изменчивости, которых отнюдь не замечает в „святоиамятномъ* князе Василии. Но он

забыл упомянуть, что в 1618 году, когда в Деулине шли переговоры с польскими

уполномоченными, Филарет Никитич прислал из своего заточения наказ: чтобы для

освобождения его из плена не уступали Полякам ни одной пяди русской земли. На наш

взгляд, один этот поступок достаточно говорит о нравственном темпераменте

церковно-государственного подвижни ка. Филарет Романов, после девятилетнего

плена, воспользовался переменою обстоятельств не так, как это сделал бы человек,

способный к двуличности и изменчивости. Он помышлял не о собственном

благоденствии, а о такихъ' великих делах, как подъем на русском Юге приниженной

папистами православной церкви. Проведя столько времени среди иноверцев, он лучше

прежнего знал, как поддержать падающее в земле Мономаха православие.

События церковной унии в Польше и Смутного Времени в Московском Царстве

разобщили было Русский мир с восточными патриархами. Но лишь только Москва

оправилась после своего Разорения, снова сделалась она упованием турецких Славян и

Греков, а восточные патриархи опять стали помышлять о возобновлении с нею

сношений. Общим собором избрали они иерусалимского патриарха Феофана для

путешествия к „единому православному царю* и для устройства „обоих пределовъ*

(Русской Земли), как говорится об этом в современном московском сказании. Опасно

было путешествие, как это мы видели на Греке Никифоре, и трудно было выполнить

задачу его. Но, по словам московского сказания, товарищи патриарха видели в Феофане

„воеводу крепка и сильна, могуща тещи путь от Востока до Запада, ни оруженосцев, ни

броней мужеских, но токмо едино слово Божие во устех имуща, могущее разорити

тверди неодолеваемыя*.-Неодолеваемыми для Москвы твердями были, в данном

случае, иезуитские происки, отделившие посредством унии одну русскую церковь от

другой и устремившие южных Русичей, под польскими знаменами, на Русичей

северных-

Первым делом Феофана было заместить московский патриарший престол,

остававшийся праздным с 1612 года после Гермогена, о

132

.

котором, как и о Филарете, тот же историк собрал в одно месиво современные

россказни, но который явил себя героем-мучеником веры и народности в самый

опасный для России момент её борьбы с Польшею. Никто не мог наследовать

великодушному Гермогену достойнее того, кто, будучи царским отцом, готов был

скорее умереть в заточении, нежели купить свободу уступкою врагам хотя бы одной

пяди Русской земли. воссев на патриаршем престоле, Филарет Романов сделался новым

органом великой мысли русского воссоединения, которая проявилась уже во времена

Иоанна III так выразительно, что не могла исчезнуть ни в эпоху безумия Грозного, ни в

Смутное Время, порожденное кознями Бориса Годунова с одной стороны и Римской

Курии с другой.

Утраченные документы тогдашней деятельности Москвы по этому предмету, без

сомнения, заключали в себе указания на способы, которыми была обновлена связь,

державшая в совокупности всю древнюю Русь, разъединенную уделами. Уцелело

только свидетельство, что малорусских Козаков расспрашивали в Москве о работе

римской политики. Для нас очевидно, откуда шли расспросы. Царствование Михаила

Феодоровича имело характер теократический. Патриарший престол стоял тогда рядом с

царским, к вопросы иностранной политики делались вопросами церкви. Начавшаяся в

Западной Европе тридцати летняя воиина не могла оставить без своего влияния Москву

Романовых. Погром Чехов на Белой Горе, публичные казни чешских борцов за веру,

сожжение всех чешских книг и рукописей среди Праги, запечатавие всех иноверче ских

церквей в годовщину сожжения Гуса и многочисленная эмиграция чешских

утраквистов по фанатическим узаконениям Фердинанда II — должны были

вдохновлять вернувшагося из польского плена Филарета на противодействие папскому

главенству в Малороссии.

Хотя козаки отозвались о королевской нетерпимости исчужа, но к ним, как видно из

последовавших явлений, приступили с новыми расспросами и к расспросам, без

сомнения, присовокупили внушения. Козацкия сердца был доступны, если не той

религии, которая выражает себя делами милосердия, то—религии ужаса перед

карающим Божеством. На них, как мы догадываемся, подействовали в Москве с этой

стороны. Окруженный почетом в царском обществе, Феофан мог возыметь на атамана

Одинца и его товарищей такое могущественное влияние, какое римский

первосвященник оказывал на жестокосердых рыцарей католичества. Еще вчера

Ш

чуждый интересам православной церкви полудикий наездник мог сделаться сегодня

ревностным её слугою и козацкие послы, хлопотавшие в Москве о войсковых

интересах своих, могли вернуться к своему гетману с миссиею церковною, а

недовольные

королев

ским правительством козаки-шляхтичи, на зло