Мурзук (сборник) - Виталий Бианки

Наконец совсем ошеломили граждан подробности встречи с волком самого вожака базарной стаи – Карабаша. Об этой встрече в один голос рассказывали двое очевидцев – ночные сторожа. Волк пробежал мимо них, но они, вооруженные одними колотушками, не решились его остановить. «За волком, – рассказывали сторожа, – целой оравой гнались собаки. То одна, то другая из них нагоняла его и набрасывалась. Но зверь оборачивался, быстро, куда попало, наносил собаке удар зубами – и прибавлял ходу. А раненая собака с воем отставала и больше уж не кидалась на него».

Сторожа видели, как впереди волка выметнулся из-за угла Карабаш, и решили, что теперь-то уж непрошеному гостю пришел конец: громадный волкодав ринулся ему навстречу и загородил путь. Однако волк и не думал сворачивать – бежал прямо. И когда он был уже в нескольких шагах от пса, Карабаш вдруг круто повернул и отскочил в сторону. Он пропустил мимо себя зверя, даже не сделав попытки его остановить.

Ночь была очень светлая, сторожа действительно могли видеть все эти подробности. Не доверять их вполне согласным рассказам нельзя было. И вот, едва только весть о странном поступке Карабаша докатилась до окраин, оттуда пополз нелепый, жуткий слух.

Темные жители окраин шептали друг другу на ухо, что пес отступил не зря: волк-де был не простой. А одна древняя старуха-знахарка – бабка Секлетея – так прямо во всеуслышание заявила, что совсем это не волк был, а нечистая сила. И тут же, хрипя и кашляя, старуха изрекла темное пророчество: быть над городом беде!

В центре города люди образованные встретили суеверный бред старухи смехом и шутками, да так, посмеявшись, скоро и забыли ту тревожную ночь и волка.

Жизнь людей вошла в привычную колею, опять потекла спокойно, однообразно и скучно.

Во всем городе одна только Тайка долго не могла забыть странного поступка Карабаша.

Случайная встреча с лохматым другом на базаре была для нее большой радостью. Теперь девочка почти не расставалась с ним.

Скоро после того, как Тайка потеряла своего щенка, на нее с матерью посыпались несчастья. Избу пришлось продать. Денег хватило ненадолго. Потом пошли по миру: матери становилось все хуже, она уже не могла работать. Весной мать свалилась на улице и больше не встала.

Тайку из милости взяли к себе дальние родственники. Они плохо обращались с сиротой. Ей часто доставались тумаки, пощечины и попреки, что она даром ест чужой хлеб. Тайка была непокорная и смелая девочка. Она убежала от родственников и стала жить одна.

По дворам подавали плохо. Нередко приходилось ей засыпать голодной, притулившись где-нибудь в развалинах старых домов. На базаре беспризорникам жилось сытней. Но там хозяйничала артель Садрейки. Садрейка девчонок не любил за то, что ревут и воровать не хотят, в артель свою их не принимал и с базара гнал. Тайке удавалось пробираться на базар тайком от мальчишек.

Так было, пока Тайка не встретилась с Карабашем. С этого дня разом все изменилось. При нем никто не смел ее пальцем тронуть: волкодава мальчишки боялись как огня. На задах у лавочек Тайка устроила себе домик из пустых ящиков и поселилась на базаре. Она быстро обучила Карабаша тем фокусам, которые он знал щенком: «служить», держать кусочек хлеба на носу, ходить на задних лапах. Она заставляла его проделывать эти фокусы перед базарной толпой – и люди охотно кидали ей медяки: им нравилось, что громадный и страшный пес так послушен маленькой девочке.

Тайка всегда теперь была сыта сама и досыта кормила Карабаша и его подругу – серую овчарку. Овчарка скоро тоже привыкла к ней и даже подпускала ее к слепым еще своим щенятам.

Щенков было пять. Один из них больше всего нравился Тайке: у него была такая же большая темная голова на сером теле, как у Карабаша. Чуть у него прорезались глаза, он стал уже играть, и Тайка часами возилась с ним.

Лето стояло жаркое, дожди выпадали редко. В домишке из ящиков хорошо было бы жить Тайке, если б не страх: она боялась милиции.

Беспризорникам часто приходилось удирать от милиционеров. Тайка им ни разу еще не попадалась, но от мальчишек слышала, что взрослых они запирают в тюрьму, а ребят – в детдома. Что такое детдом, она хорошенько не знала. Мальчишки рассказывали, что оттуда не вырвешься. Там, говорили, заставляют вставать, ложиться, есть по звонку, мести и мыть полы, мыться самим. Не дают ни драться, ни курить, ни купаться, когда захочется, и велят работать.

Больше милиционеров Тайка боялась только бесов. Бесов она никогда не видала, но много слышала о них от других беспризорников. Теперь, когда кормильцем и защитником ее стал Карабаш, Садрейка принял ее в свою артель. Каждый вечер беспризорники собирались под крышей у больших базарных весов.

Садрейка был мастер рассказывать про страшное. Он был грамотный, выменивал у одной базарной тетки книжки на ворованные вещи и пересказывал их ребятам. У тетки все книжки были про нечистую силу, колдунов, талисманы и клады.

Садрейка знался и с бабкой Секлетеей, знахаркой: она давала ему иногда какие-то таинственные поручения. От него Тайка и услыхала зловещее предсказание старухи, что над городом стрясется беда. Садрейка толковал ребятам, что бес, прибегавший в волчьей шкуре, еще вернется в город – и тогда начнется. Что начнется, Садрейка не говорил, но от этого было только еще страшней.

И часто, засыпая в домике из ящиков, Тайка прислушивалась к ночным звукам: не началось ли уже в городе?

Глава вторая

Началось

Лето перевалило уже за половину, когда над городом действительно стряслась беда.

Началось с базара.

Раз вечером беспризорники по привычке собрались у весов. Пришла и Тайка. Долго ждали Садрейку. Взошла уже луна, а его все не было. Наконец из мглистой тьмы показалась его сухая, перехваченная ремнем фигура. Он шел через площадь шатаясь. Лицо у него было совсем белое. Садрейка подошел к весам и молча опустился на землю. На вопросы он не отвечал и скоро заснул.

Ребята сбились в тесный кружок и начали свои рассказы под Садрейкин храп. Вдруг храп оборвался, Садрейка вскрикнул и вскочил на ноги. Глаза его горели. Отбиваясь руками и ногами, он кому-то кричал:

– Джок![17] Джок! Сгинь! – хотя никого рядом с ним не было.

Припадок длился несколько минут, и ребята порядком струхнули.

Наконец Садрейка снова повалился на землю. Он очнулся и тихим голосом стал жаловаться, что ему снятся страшные сны, что кто-то и сейчас давит ему на грудь. Он глубоко и трудно вбирал в себя воздух и порывисто, толчками выпускал его из себя и вдруг вскрикивал раз, и два, и три. Ребята не решались подойти к нему; боялись и расходиться по своим логовам.

Через час Садрейка попросил пить. Тайка сбегала на речку с кружкой. Садрейка набрал полный рот воды и хотел глотнуть, но судорога пробежала у него по лицу, глаза выкатились. Он поспешно выплюнул воду и оттолкнул от себя кружку. У него опять начался припадок. Придя в себя, Садрейка горько расплакался и стал просить сходить за бабкой Секлетеей.

Побежали за знахаркой. Она пришла, ругаясь.

Тайка видела ее в первый раз. Бабка Секлетея оказалась низенькой, сгорбленной старухой. На ней был черный платок, покрывавший ее с головы до ног. Все лицо избороздили морщины, толстый, бурый нос качался на нем, как курдюк[18], и блестели пьяные глазки.

Знахарка присела у голых до колен, исцарапанных и грязных ног Садрейки и велела принести ей ковш воды. Когда Тайка протянула ковш, старуха схватила ее за руку и начала бормотать. Тайка стояла ни жива ни мертва. Она слышала каждое слово колдуньи. Слова эти были ей непонятны и страшны.

– На море, на окияне, на острове на Буяне, – бормотала старуха, – стоит крута гора Сион-матушка, на крутой горе растет дуб-стародуб, под тем дубом-стародубом лежит цепь железная, обвита вокруг дуба, к этой цепи привязан старый бес, собака. Ой ты, собака, старый бес, унимай свой лютый гнев, свою ярость, свой кусачий зуб! Если кусишь раба Божия Садрейку в белое тело, пустишь свою черную слинь в горячую кровь, то сам и уймешь, всякую болезнь выгонишь, а ежели не уймешь своего кусачего зуба, то приду к тебе я, раба Божия Секлетея, с жезлом стальным, с билом железным изгоню…

Старуха не успела докончить: Садрейка ногой вышиб у нее из рук ковш, закричал и забился в судорогах.

Бабка проворно отскочила.

– Силен бес, силен! – заговорила она, сама, видно, жестоко перетрусив, и, крестясь и отплевываясь, стала пятиться в темноту.

Никто не решился ее остановить, спросить, как быть с больным. Под утро ребята, больше всего боявшиеся, что Садрейку увидят милиционеры, решили спрятать его с глаз. Они перетащили больного в избу с провалившейся крышей. Дверь снаружи приперли колом. По двое и по трое дежурили около избы и поглядывали в щелки.