Боевой 19-й - Михаил Булавин

— Нажимай! — крикнул Паршин. — У переезда бронемашина!

— Вижу!

У открытых дверей бронемашины с четкой надписью «Каледин» стоял офицер в чине сотника и курил папиросу. Внезапно он приветственно поднял руку и помахал мчавшемуся эшелону.

«Странно»! — удивился Паршин и ответил на приветствие. Поезд проскочил переезд без единого выстрела с обеих сторон.

— Что бы это могло значить, а? — спросил Паршин.

— Черт его знает... — пожал плечами Устин. — А нашарахать бы мог.

— Случай, должен вам сказать, прелюбопытный, — заметил машинист.

— Да-а, — задумался Паршин. — А город все-таки продан предателями.

XIII

Быльников открыл тринадцатую страницу своего письма к жене.

Он его прочитал и вдруг почувствовал такое отчаяние, что не мог взять себя в руки. Он вскочил и в приступе ярости разбил флягу с вином. Потом, успокоившись, сел и убористым почерком написал:

«Если бесчинствуют офицеры, то что говорить о казаках, о нижних чинах. Донцы возродили старые казачьи традиции и дедовские обычаи «ходить за кафтанами да дуванить чужое добро». Они забыли, что охотятся не за купеческими стругами, бросая клич «сарынь на кичку», а за мужичьим скарбом, что это не туретчина XVII века, а русская земля и что грабят-то они русский народ, породивший казачество. И не сегодня, так завтра народ могучей рукой осадит скакуна, добытого у того же мужика, и скажет он родному сыну: «А ну, слазь с коня, окаянный сын, я тебя породил, я ж тебя и убью, подлая собака...» И близок час!»

Быльников закрыл дневник и, склонившись над ним, долго сидел задумавшись. Перед ним проходит вся его так незадачливо сложившаяся жизнь — вереница скучнейших лет, когда год кажется десятилетием. Да. Вера была права. Он помнит, как она плакала и просила его остаться, потому что любила. Она не пошла за ним, любя родину сильнее. И любовь эта выше и прекраснее. А он болтал о каком-то долге. Жестокое и непростительное заблуждение. Быльников резко встал и прошелся по комнате. Непонятная сила еще удерживала, не пускала его, словно ступал он по клейкому полу, с трудом отрывая от пола ноги. «Ну хорошо, — соглашался он и задавал себе вопрос: — Но что же дальше?» И когда ему нарисовался переход на сторону красных как логическое завершение 'его размышлений, он испугался и удивился. Но лишь’только ему представилось,- как все это может -произойти, юн засмеялся. Предприятие было заманчивым, но страшноватым, и осуществить его не так-то легко.

«Допустим, что я подговорю казаков, но это долгая и небезопасная история. А если увести с собой пол-сотни якобы в разведку? Дело тоже рискованное».

Идея о побеге взволновала его и стала приобретать все более и более ощутимые формы. На душе стало легче, и сам он весь преобразился. Итак решено. Он заручится согласием двух-трех казаков, а те сами найдут охотников среди своих товарищей, уже давно истосковавшихся по дому. К таким он присмотрелся. Это ординарец Кучумов и казак Додонов. Надо действовать немедля и быстро.

— Кучумов! — позвал он казака.

Казак d лукавым лицом и хитроватыми глазами вскочил в комнату и остановился перед сотником.

— У тебя есть водка?

— Никак нет, господин сотник, — улыбнулся Кучу мов.

— Ну и не надо... Ты всегда улыбаешься, тебе, должно быть, очень весело.

— Никак нет...

— Садись Кучумов. Садись! Я тебе приказываю.

Казак сел.

— Ты вот, Кучумов, не хочешь воевать... — начал Быльников.

— Никак... — попытался вскочить казак.

Быльников удержал Кучу.мова за гимнастерку.

— Да сиди ты... тараторка. «Никак, никак...» Вчера ты с казаками был на постое в одном доме. Соседка рассказала, что хозяин — коммунист, ушел с красными. Ты возмутился: «Мы уйдем, а придут красные, и доносчику не поздоровится» — и пообещал о доносе рассказать хозяевам.

Улыбка исчезла с лица Кучумова.

— Успокойся, казак. Нас никто не слышит, и о нашем разговоре никто не узнает. А теперь расскажи, что вчера вершил хорунжий Назаров?

Кучумов попробовал улыбнуться, но мигом смахнул улыбку и опасливо осмотрелся. На лбу выступили крупные капли пота.

— У реки Сосны из нагана расстрелял двух коммунистов, их баб изнасиловал.

— У тебя есть дети, жена?

— Есть.

— А хотел бы ты их видеть?

— Да, — вздохнул казак.

— Вот видишь, Кучумов. Значит, войну надо кончать?

— Да кубыть так.

— Так, Кучумов.

— А еще слыхал, — осмелел казак, — господин Назаров сбирается взять с полсотни казаков, захватить барахлишко да податься на До-н.

— Ах, -вот оно что! Любопытно, любопытно! — нервно засмеялся Быльников. — Ну, иди. Только, — он нахмурился и погрозил пальцем, никому ничего не болтай.

— Спаси бог!

Казак выбежал на улицу громко стуча сапогами.

Быльников открыл четырнадцатую страницу своей тетради и записал:

«Вчера хорунжий спросил у захваченного в плен краснотрмейца: «Когда мы перебьем вас? Когда вы устанете воевать, будь вы прокляты?!» Тот ответил: «Лес ножом не вырубишь. Мы только начали, а кончим, когда от вас ничего не останется. Уж это будет только так. Вас все менеет и менеет, а нас все прибывает»/

Время чертовски быстро движется. У меня для размышления не остается досуга, в то время как Кучумов не утруждает себя размышлениями. У него все сложилось в процессе войны. Он лучше видит и лучше знает. Ясно, что воевать он не хочет и не будет. Он ждет минуты, когда рука, схватившая и ведущая его, ослабнет и разожмется. Он вырвется и, смеясь, пойдет на нас. Это и будет конец...»

Быльников услышал грузные шаги казака, захлопнул тетрадь и положил ее в сумку.

— Что тебе? — удивился сотник, увидев Кучумова.

— А вот — принес, — ответил казак и поставил на стол бутыль со спиртом, которого хватило бы на компанию заправских кутил.

— Это ты откуда столько?

— В Ельце-городе казаки завод трошки пощупали, — ухмыльнулся Кучумов.

Быльников налил спирту себе и Кучумову.

— Ну, смотри, Кучумов, все, что ты узнаешь или услышишь о казаках и о хорунжем Назарове, докладывай мне. — Быльников помолчал, нерешительно трогая стакан, затем пристально посмотрел в умные карие глаза казака. — Узнай, кто из станичников настроен бросить войну и... на кого вообще можно положиться.

Кучумов больше не вскакивал, не говорил «слушаюсь». Он молчал, тихонько постукивая сапогом об пол.

Быльников подн51Л стакан.

— Пей, казак!

Кучумов выпил, не моргнув глазом.

— Все, как вы сказали, будет исполнено точно. Дозволите идти?

— Иди.

С тех пор к Быльникову часто захаживал Кучумов.

Мягко качается черный фаэтон с закрытым кузовом, и вслед за ним безмолвно скачут всадники. Каменисты и пыльны шляхи, проторенные Батыем и Тамерланом. Невесел, мрачен путь генерала.

Километрах в трех от Ельца — Черная Слобода. Там остановился штаб генерала Мамонтова. Туда в черном фаэтоне приехал генерал.

В просторной комнате с полом, окрашенным в желтый цвет, прохладно и светло. На розовой стене висит большая карта Российской империи и портрет Деникина. Карта исколота булавками по всем параллелям и' меридианам. Видимо; она пережила не одного полководца. Сейчас на ней синими флажками отмечается рейд конного корпуса Мамонтова. Путь извилист. На столах топографические карты-десятиверстки. Стучат машинистки и поминутно гудит военно-полевой телефон «фонопор».

Мамонтов медленно подходит к карте и, перекатывая из одного угла рта в другой папиросу, зорко вглядывается в карандашные линии, которыми отмечен несложный стратегический маневр. Путь к Таловой флажками не обозначен. Там левой колонне корпуса Богучарская дивизия дала жестокий отпор. Колонна повернула на Тамбов. Так был изменен путь. После Тамбова пали Козлов, Лебедянь, Раненбург, но все это было не то, о чем помышлял Мамонтов. В Ельце, на горе Аргамачской, генерал приказал установить орудия и открыть по вокзалу огонь. Станция разрушена и сметена с лица земли, но и это не принесло удовлетворения рассвирепевшему генералу.