Боевой 19-й - Михаил Булавин

— Кто здесь? .. — спрашивает человек, медленно преодолевая сопротивление. — Кто здесь? .. — повторяет он и, наклонившись, зажигает спичку. Кажется, что вслед за этим должен последовать выстрел. Перед нею офицер. Она увидела его и, вздрогнув, сказала с потрясающим спокойствием:

— В меня не надо стрелять!..

Офицер еще ниже .склонился над ней, и зажег вторую спичку.

— Почему вы думаете, что я в вас буду стрелять? .. Откуда вы это взяли?.. Кто вас обидел? — Он всматривается в женщину с белокурой головой и отшатывается. — Вы!.. Вы!.. — задыхается он. — Вы можете подняться? .. Нет? .. Тогда возьмите меня за шею.

Смутно вспоминает Надя голос этого человека, вспоминает, как днем он приказывал доставить ее в штаб и не трогать. Доверчиво кладет она ему руку на шею, касаясь колючего подбородка. Офицер одной рукой перехватывает ее талию, другой берет под колени и выносит на улицу. Надя слышит, как у него часто бьется сердце. Он останавливается, чтобы перевести дух, и снова идет широким шагом вдоль домов.

На углу одной ив улиц он останавливается около дома с большими, светлыми окнами.

— Здесь... Если можете, нажмите вот эту кнопку и держите, а то я боюсь уронить вас.

Через несколько секунд он внес Надю в госпиталь и, положив на диван, потребовал врача.

Худощавый, седой, с маленькой бородкой доктор, прищурившись, спросил:

— Чем могу служить?

— Окажите срочную помощь...

— Что с ней? .. — доктор подошел к дивану и оторопел. — В операционную! — тихо приказал он сестре и, высоко подняв голову, глянул на Быльникова строгим, осуждающим взглядом.

Затем он медленно подошел к столу и устало спросил:

— Как разрешите записать доставившего больную?*

— Это обязательно?

— Простите! У нас такой порядок, — не глядя на Быльникова, официально сказал доктор.

— Сотник Быльников.

Доктор, попрежнему не глядя на офицера, резко сказал:

— Можете идти.

Быльников молча повиновался. Он вышел, глянул на посеревшее небо и удивился. На смену ночи, хотя и робко, но уже шел рассвет. Посмотрев на угол госпиталя с освещенными окнами, прочитал название улицы и снова пошел бродить.

Все чаще и чаще он сталкивался со случаями дикой расправы над простыми мирными людьми, которых арестовывали только за сочувствие советской власти, затем пытали и расстреливали.

Это было противно его разуму, пониманию, И потому, что он не мог ничего изменить в этом хаосе и произволе и должен был выполнять то, что противно его чувству и разуму, он возмущался. В нем поднимался протест, и он сдерживал себя, чтобы не крикнуть: «Остановитесь! Что вы делаете?!»

Выйдя на главную улицу, он увидел, как к большому дому подкатил бронеавтомобиль. Пулеметы были повернуты в стороны. Вышедший из автомобиля офицер остановился и заложил руки назад...

Он был пьян и, раскачиваясь на длинных ногах в широких галифе и желтых крагах, улыбался и поджидал Быльникова.

— Э-э, дружище! Вы совсем забыли друзей. Послушайте, сотник, черт вас побери, мы вас ждали вчера, мы вас искали сегодня... Имею честь!.. — Он протянул Быльникову холодную, влажную руку.

— Здравия желаю, полковник, — щелкнул каблуками Быльников и с притворной развязностью спросил: — Как изволите себя чувствовать?

— О-о, вели-ко-лепно! Операция завершена. Тамбов наш. Еду на вокзал... Между прочим, зайдемте, — подмигнул он. — Тут знаете ли... — он поднес к губам три сложенных щепотью пальца и, чмокнув, выдохнул: —. 1 .изюминки!

— Мне нездоровится, полковник. Я сейчас с удовольствием проехался бы по. городу... Если разрешите, — указал он на автомобиль, — а потом — к вам.

Полковник Рокотов широко раскрыл глаза и покосился на Быльникова.

— Вы это серьезно, сотник?

— Ей-богу! — широко улыбнулся Быльников.

— А я не могу. Не могу, сотник. Я выдохся.

Он качнулся взад и вперед и вдруг крикнул в открытую дверь бронемашины:

— Мисютин! До вокзала. Поедет сотник. Возвра: титься через тридцать минут. — И обратившись к Быльникову: — Езжайте, и мы вас ждем. Отдельный кабинет. Шесть персон...

Рокотов стоял, покачиваясь, и’ помахивал рукой.

Быльников мчался по дороге к железнодорожному переезду...

Полковника Рокотова он знал с тех пор, как тог прибыл с представителем английской миссии Честером, о котором в трезвом виде отзывался весьма восторженно, а спьяну ругал самыми похабными словами. Впрочем, трезвым полковника Быльников видел редко.

«Вы хороший малый, сотник, — говорил он Быльникову, — но у вас не хватает предметного мышления. Вы все плаваете в «эмпиреях».

Когда сотник, сохраняя осторожность, спрашивал что-нибудь у Рокотова, тот нараспев отвечал: «Живем мы в буйной стороне» — и делал непонимающее лицо.

О, если бы сотник Быльников знал, о чем думают солдаты, с которыми он едет в бронемашине, он приказал бы им, и они помчались бы по полям прямо, не сворачивая с пути, туда, где можно было бы освободиться от гнетущей душевной боли.

Автомобиль остановился у переезда. Быльников вышел и увидел движущийся эшелон с красноармейцами.

Несколько раз Паршин бросался в контратаку и, теряя бойцов, отступал на исходные позиции. На орудийные выстрелы противника дивизионная артиллерия не отвечала, вызывая открытое возмущение среди бойцов.

— Сейчас бы картечью по ним, проклятым, хоть для острастки, оно куда бы легче, а то, скажи, чистая беда. Нажимают и нажимают, ну, никакого отбоя от них нет, — говорил Зиновей.

Устин, соглашаясь, кивал головой.

Ночью из артиллерийского дивизиона пришли лазутчики. Обескураженные, они ,чсообщили, что командир дивизиона с бывшими офицерами ушли к белым. Вместе с ними бежал комбриг Соколов. Снаряды окончились, и стрелять нечем. Паршина мало удивила эта новость. Он только сжал челюсти и гневно проговорил:

— Эх, растяпы!.. За чем смотрели? ..

Белые вскоре подтвердили предательство бывших офицеров. Смело врываясь на станцию, они кричали:

— Э-эй, краснопузые!.. Сдавайтесь! Чем стрелять будете?

— Для вас найдем! — мрачно отвечали бойцы и меткими выстрелами ссаживали крикунов.

Рассветало. Стрельба с обеих сторон утихла. Видимо, белые готовились к новой и последней атаке.

Паршин подошел к Устину и тихо спросил:

— Как с патронами, товарищ Хрущев?

— Маловато. Думаю, один раз отобъемся, а в другой — как бы нас живыми не сгребли.

— А мы в штыки!..

— Нештр так. Только мало нас.

— Пройдемтесь, товарищ Хрущев.

Устин оставил у пулемета Зиновея и пошел вслед за Паршиным. Тот вполголоса разговаривал с бойцами.

.— Товарищи, настал момент, когда нужно быть крайне осторожным. Тишина такая не спроста. Противник знает нашу слабость, в любую минуту может атаковать нас с фланга и зайти в тыл, а патронов у нас — с гулькин нос. Передайте по цепи, что сейчас мы будем отходить на станцию. Товарищ Хрущев остается со вторым взводом для прикрытия и, по мере нашего продвижения, отходит сам. Предупреждаю: без крайней нужды не стрелять. Беречь патроны. Соблюдать тишину. Все, товарищи.

Через час, когда рота погрузилась в вагоны, Петр

и Устин подошли к паровозу. Машинист выглянул в окошечко и, сделав руки лодочкой, спросил:

— Отправляемся, товарищ командир?

— Без сигнала. Скорость со станции не более пятнадцати километров. Давайте.

Поезд плавно тронулся с места, двигаясь среди товарных составов.

Вот он миновал стрелки, вышел на главный путь.

— Нажимай! — крикнул Паршин. — У переезда бронемашина!