Всем смертям назло - Вадим Давыдов

— Ну, ничего особенно нового в нём нет, — засмущался Ладягин. — Обыкновенная трубка Рентгена, только на основе радиоактивно заряженного изотопа серебра. А то, что не терпится – совершенно верно вы заметили. Вот только меня весьма заинтересовали его рассуждения насчёт богов, которые больше не нужны…

— Напрасно, Владимир Иванович, — Гурьев усмехнулся. — Это всё сиреневый туман, пургой, знаете ли, навеяно. Все эти боги-титаны-атланты-драконы, весь этот дух масонов с розенкрейцерами, все эти розы и шипы, крестики-нолики, молоточки-циркулёчки – это всё тоже бесами напридумано, чтобы бедных глупых человечков запутать. Вся эта теософщина с блаватщиной – вы только посмотрите, с чего начиналось масонство и чем закончилось, когда полезло сапожищами в египетские болота, в гости к Торам и Озирисам. Тот же опиум для народа, только в другой упаковке. Тоньше смолотый, специяльно для антиллихентов. Это наш чёртик-коминтерн так цену себе набивает, намекает, что неплохо бы его месячишко-другой порасспрашивать. Пока мы будем внимать ему, разинув рот от восторга перед его древними и глубокими познаниями, он и зацепится. Это как раз очень понятно и настолько примитивно, что даже не смешно. Вы можете быть совершенно уверены, что он завтра и не вспомнит, о чём молол языком вчера. Это сущность такая – откуда уж там в нём прочные связи, в газообразном-то нашем.

— Какие вы слова умеете найти, Яков Кириллович, — нежно сказал Матюшин, погладив усы. — Прямо слушал бы и слушал. А, батюшка?

— Да вам проповеди с амвона провозглашать, Яков Кириллович, — улыбнулся и отец Даниил. — Могли бы превосходную карьеру выстроить.

— Спасибо, господа, я подумаю над вашим предложением, но несколько позже, — невозмутимо кивнул Гурьев и снова повернулся к Ладягину: – Давайте приступать. Как раз тут полный комплект руководящего состава.

— А княгинюшка?

— Не думаю, будто это зрелище – для женских или детских глаз, — разом стёр улыбку с лица Гурьев. — Советую всем присутствующим быть готовыми ко всякого рода неожиданностям.

— Вы знаете, какого?!

— Всякого, — отрезал Гурьев. — Георгий Аполинарьевич, смените, пожалуйста, катушку в киноаппарате. Мало ли что.

— Слушаюсь.

Наконец, все приготовления закончились. Ладягин, перекрестившись, взялся за рубильник:

— Ну… С Богом, господа!

Сгрудившись у стеклянных линз перед экранами, они смотрели на оконечность трубы излучателя, напоминавшую иллюминатор глубоководного батискафа, только непрозрачный. Осоргину показалось, что он слышит басовитое гудение электромоторов, хотя это, безусловно, было иллюзией. А в следующую секунду тело Ротшильда затряслось – это было видно даже на отвратительном зернистом изображении, создаваемом экраном. Это продолжалось совсем недолго, а затем – изображение пропало вообще.

— Спокойно, — сказал Гурьев. — Спокойно. Пока – никакой паники. Подождите ещё минуту, Владимир Иванович. И выключайте.

В полной тишине караульного помещения раздавался только один звук – мерный стук запущенного одним из дежурных офицеров метронома. Наконец, вечная минута истекла, и Ладягин выключил рубильник. Прошло около трёх минут, прежде чем изображение с камеры вновь проступило на экранах. Собравшиеся вглядывались в него, хотя там по-прежнему мало что удавалось разглядеть. Гурьев выпрямился:

— Всё. Пойду, взгляну, что происходит. Георгий Аполинарьевич, смените опять катушку в аппарате и срочно отдайте отснятое в проявительную. Я никаких особых надежд не питаю, однако, возможно, киноаппаратуре повезло больше.

— Яков Кириллович…

— Всё в порядке, господа. Ну, насколько это вообще возможно в данной ситуации.

— Вы думаете, он… уничтожен? Мёртв?

— У нас есть только один способ это проверить, — кивнул Гурьев, направляясь к двери.

Близнецы «молчали». Пожалуй, это была единственная по-настоящему хорошая новость. Поскольку в остальном ничего хорошего не было.

Ротшильд лежал, завалив голову набок. Поза не оставляла никаких сомнений – Виктор мёртв. Что называется, мертвее не бывает. Вместо цветущего лица уверенного в своём могуществе, богатстве и интеллекте мужчины, каким был Ротшильд ещё несколько часов назад, на Гурьева смотрела искажённая мучительной гримасой маска из серо-жёлтой, покрытой старческими пигментными пятнами, кожи. Кожа на шее тоже опала, обнажив торчащий кадык. Ввалившиеся щёки и виски, закатившиеся глаза, фиолетовые губы – за несколько минут барон Натаниэль Виктор лорд Ротшильд постарел на несколько десятилетий. Гурьев мысленно содрогнулся, представив, какие ужасные ощущения сопровождали кончину этого человека – наверняка последние секунды казались ему вечностью. Вздохнув, он расчехлил фотоаппарат.

Вернувшись в «караулку», Гурьев в ответ на невысказанный вопрос присутствующих кивнул.

— Вы это предвидели, — с ноткой осуждения в голосе проговорил священник.

— Да, отче, — Гурьев поднял на него свой взгляд. — Не то чтобы предвидел – предполагал. Выдающийся экземпляр. Просто хрестоматийный пример. Достоин быть занесённым в анналы. Всё начинается с жажды справедливости, потом – масонские игры, плавно переходящие в увлечение коммунизмом и мистикой одновременно, потом парочка убийств во имя великих целей – и пожалуйста вам, готовенький контейнер для беса. Получите и распишитесь.

Отец Даниил хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. Гурьев кивнул:

— Ладно. Владимир Иванович, вы можете заняться, чем у вас там запланировано. А лучше всего – отдохните, выпейте граммов сто – сто пятьдесят водки. Георгий Аполинарьевич и вы, Евгений Алексеевич, — Гурьев посмотрел на второго дежурного офицера, — проводите господина Ладягина и составьте ему компанию. Я сейчас вызову вам смену – надо заняться делом. Телом. Вадим Викентьевич, Николай Саулович – операцию осуществляем в соответствии с планом, у нас ещё семнадцать часов с минутами.

— Ничего не меняем?

— Нет. Зачем? — Гурьев пожал плечами. — Вот только его подопечными из Кембриджа мне придётся срочно заниматься. Но это мы оставим до момента, когда подготовим все материалы.

— Не хотите поручить это мне? — прищурился Матюшин. — Не всё же в кабинете штаны просиживать.

— Да помилуйте, вы же только что из Андорры вернулись, — улыбнулся Гурьев. — Впрочем, если хотите – отговаривать не стану. Займитесь. Определите вероятности, посмотрите, есть ли подходы. Только не забывайте, Бога ради: это не шпионы и не марионетки, а настоящие юные британские патриоты, искренне ненавидящие свой буржуазный образ жизни и саму свою принадлежность к правящим слоям общества. Интереснейшее явление, надо заметить. И деньги им предлагать ни в коем случае нельзя, хотя теоретически мы, конечно же, можем их купить оптом и в розницу. Справитесь, Николай Саулович?

— Я учёл свои прошлые ошибки, Яков Кириллович, — усмехнулся Матюшин. — Было, как вы знаете, время подумать. Да и вас, в общем, в симпатиях к империалистам-капиталистам трудно заподозрить.

— Несомненно. Надеюсь на вас, Николай Саулович – второго шанса нам с вами никто не предоставит, — кивнул Гурьев. — И ещё: примите к сведению, что двое из них, имена я позже назову, — определённо гомосексуалисты. — Увидев на лицах Карташева и Осоргина отчётливо обозначенное отвращение, он радостно кивнул: – Ну да. Мы – все в белом, а они – растленные негодяи, жиды и педерасты. Господа, это физиология. Химия. И мы с вами не в духовной семинарии, а на войне. Учитесь пользоваться, а пылать благородным негодованием будете после победы. И когда вам показывают или рассказывают что-нибудь донельзя омерзительное, — улыбайтесь. Тренируйтесь. Поначалу улыбки у вас будут стеклянно-идиотские, но постепенно соответствующие мышцы лица обретут надлежащую гибкость. Понятно?

— Так точно.

— Это радует. Товарища Немецкого[30] отправьте по назначению – картина маслом «Всё смешалось в доме Облонских» будет именно сейчас прекрасно смотреться в нашей галерее. Он, конечно, не Ротшильд, но и недооценивать его не следует.

А с господином Быстролетовым,[31] подумал Гурьев, я пообщаюсь позже – если он объявится. Этот персонаж может оказаться весьма интересен, уж больно биография пёстрая. В конце концов, лучше сменовеховец, чем коминтерновец, и два природных русских человека, один из которых – авантюрист штучного разбора, а второй – такой же, но со специфическими навыками, всегда сумеют договориться. Жаль только, что бывший граф действительно быстро летает: вербовщик – не резидент, на одном месте не сидит. Это было бы весьма занимательно – нельзя такого специалиста упускать.

— Все они одним миром, — проворчал Карташев.

— И не разочаруйте меня – я вас выпускаю на сцену самостоятельно, можно сказать, впервые, — проигнорировав его реплику, добавил Гурьев. — Андорра – это так, рабочий прогон, ни одного выстрела.