Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Завуч оказался незлым и сговорчивым. Он не видел никаких помех для моей защиты в Душанбе, раз семейные обстоятельства, как мы объяснили, не позволили мне это сделать в Бердичеве. «Приходите через неделю, — сказал он мне, — будет консультант-инженер. Он вам выдаст тему дипломного проекта, и под его руководством будете готовить проект. А через 3 месяца примерно состоится защита. Мы вас включим в списки». — «Ну вот, — решил брат, — будет у тебя душанбинский диплом! Вместо украинского языка второй лист будет на таджикском. Вместо „машинобудивный тэхникум“ будет написано, точно не знаю, но примерно: „технике ба машин, ба кор мекунат“». — «А кто будет этот проект мне делать? — спросил я перепугано. — Ты ведь знаешь, там — в Бердичеве, я нанял хорошего инженера». — «Будем вместе делать», — успокоил брат. Через неделю мы с ним вновь пришли и встретились с моим руководителем, которого он, как оказалось, немного знал, и тот знал брата. «Вот! — удивился я его способностям. — Уже всех знает в солнечном Душанбе!».

Был сентябрь, но ещё сильно припекало, +38 градусов, пыль, выжженная зелень, но все же не +42, что было ещё пару недель назад. Мой руководитель оказался опять евреем по фамилии Спектор — толстенький, розовый, как поросёнок, маленький, и была надежда, что не окажется большой свиньёй! Он себя вёл не заносчиво, дал тему и велел регулярно с ним советоваться и показывать, что сделал. И мы принялись с братом за работу. Кроме этого, в наши обязанности входило нанести воды, вёдер десять из водопроводной колонки за сто метров, т. к. в доме-кибитке, естественно, не было водопровода; вылить, соответственно, вёдер десять помоев, что и понятно — сколько принесли, по закону сохранения энергии, столько и вынести необходимо; закупиться в магазине и на базаре. Жена брата занималась домашним хозяйством, а её мама на кухне мешала ей им заниматься. Оставалось ещё где-то один-полтора месяца до родов. Мы с братом в свободное время беседовали о политике или литературе. Тёща брата тут же вспоминала, что вёдра пустые, а помойные — полные, и в холодильнике пусто. И мы отправлялись на исправительно-трудовые работы! По дороге брат говорил: «Вот сука старая! Как она мне надоела! Я бы её попёр, но жене будет легче, когда родит, хотя и не уверен, но пусть жена сама решает». С неимоверными усилиями я сделал дипломный проект, вернее, мне его делал в основном брат, а я удивлялся его знаниям. Всегда думал, что он такой же тупой в машиностроении, как и я, а оказалось не совсем так. Я больше наблюдал, как он делал, он только требовал, чтобы я хотя бы знал, что делается. Пришлось мне взять больничный лист для «творения» дипломного проекта. Вернее, я десять дней просто не ходил на работу, и когда Пузач, обнаглев, спросил, где я был, ответил ему: «В цехе!». Он сказал: «Я вас не видел!». На что я ему ответил: «Я вас тоже не видел!» — что и соответствовало действительности. Он в наглую потребовал у меня справку — оправдательный документ! Пришлось идти в поликлинику, вспомнить Бердичевский машиностроительный техникум, как я когда-то умело брал эти справки. История как бы повторилась: теперь в виде комедии! Тогда в Бердичеве я брал справки у моего родственника, двоюродного брата бабушки. И здесь тоже была родственница, в этой поликлинике, на «медгородке» около мединститута. Тётя Эмма была здесь начальником — председателем ВКК, а значит, решала все спорные вопросы по нетрудоспособности! Моя задача была до этого не дойти, т. е. до неё. Был опыт, как брать больничные листы, плюс хороший язвенный анамнез — всегда можно изобразить обострение. «А ид?» (еврей?) — спросил меня сидящий рядом парень лет 28-ми. «Точно! — ответил я. — Как удалось догадаться? Неужели похож?!». — «Я тоже», — признался он. «И я, вижу», — успокоил я его. «Да?! — удивился он. — А меня все принимают за грузина!». — «Они дураки, поезжай на Украину — тебя там не перепутают!». — «А ты оттуда?» — спросил он. «Именно!» — согласился я. «А я местный, — пояснил он, — как у вас говорят — бухарский». — «А как у вас говорят?» — спросил я. «Просто еврей, — засмеялся он, — ягуди на таджикском». «Хоть не жид!» — подумал я. На бухарского он действительно не был похож. Почти блондин, вернее, светлый шатен, голубые глаза. «Роберт! — представился он. — Работаю учителем физкультуры в школе. Да вот уже месяц плохо с сердцем, и никто не знает, что за болезнь?» — пояснил он. Коротко его расспросив, поставил ему диагноз: невроз сердца. «А ты что — врач?» — спросил он. «Нет, но хочу им стать». — «Ну, становись поскорее — буду у тебя лечиться. А сейчас я пока пойду к председателю ВКК, — указал он на дверь, за которой находилась моя тётя Эмма. — Она тоже ничего не понимает, — заверил он, — но мне нужно больничный лист продлить, а уже больше месяца — нужна её подпись. Без неё не имеют права продлевать». Я ему, конечно, не сказал, что он к моей тёте пошёл. «Подожди меня, — предложил он, — пойдём затем ко мне в гости». После того, как я взял больничный лист, а он продлил свой — пошли к нему. Он оказался гостеприимным и разговорчивым. После чая у него дома познакомил со всеми бухарскими евреями на Путовском базаре, рядом с которым он снимал глинобитную кибитку, окружённую забором. «Приходи ко мне всегда в гости, в любое время суток», — как истинный «грузин», предложил на прощание он. «Хорошо, — пообещал я, — в следующий раз приду к тебе в три часа ночи». Не предполагал тогда, что так оно когда-то и случится.

А пока что в техникуме назначили день защиты дипломного проекта. Со стороны моего руководителя — Спектора, я любви не чувствовал. Но брат сказал, что с председателем комиссии — евреем Беккером, и заместителем председателя, тоже евреем — Шустером — он договорился: защита должна пройти гладко. Она и началась точно в назначенное время. Я, как и в Бердичеве, развесил свои чертежи. В этот раз мне предстояло от евреев защищаться! Брат сидел в зале и переживал. Увидев во главе длинного стола двух евреев, от которых предстояло защищаться, я понял: кто-то из них — Беккер, а кто-то — Шустер. А дальше кто-то задал мне первый глупый вопрос, на который я, конечно, не ответил. Затем второй глупый, но ехидный, последовал от одного из евреев: Шустера или Беккера. Затем третий — от Беккера или Шустера. А дальше мне было уже всё равно! И мне вскоре разрешили идти. «Спектор нагадил! — сказал брат по дороге. — Он написал плохую рецензию». «Да и остальные два еврея тоже подгадили!» — добавил я. «Да, суки! — согласился брат. — Херово было мне на это все смотреть!» — заключил он. «А-а-а-а — не защитили!» — злорадно повторила тёща, как будто мы оба с ним защищались.

Я ушёл из дому. Через забор жила еврейская семья, с которой я успел познакомиться: моя одногодка по имени Майя — студентка университета; её папа — участник войны; её мама — спрятавшаяся в годы войны в Средней Азии от Украины. Они ко мне относились с уважением и надеждой, в особенности, папа Майи. Я сказал, что не защитил диплом. «А что же ты не сказал раньше, что защищаешь? — „обиделась“ Майя. — Председатель комиссии в техникуме — отец моей лучшей подруги Беккер Вали». — «Не знаю, как Валя, но её папа мне очень не понравился!» — ответил я Майе. «Абрам Семёнович — чудесный человек!» — возразила Мая. «Я в этом сегодня убедился», — подтвердил я. «Ты недоверчивый и циник! — деланно обиделась Майя, затем рассмеялась. — Хотя и часто прав!». — «Всегда прав!», — скромно поправил я. «И самоуверенный», — добавила Майя. «Вот этого могло бы быть побольше!» — самокритично возразил я. «С тобой тяжело, — заключила она, — ты замечаешь только плохое». — «Я замечаю то, что надо исправлять у людей, в том числе, и у меня». — «Как же надо исправлять?» — спросила Майя. «Если бы мне дали такое право, я бы многих исправил, и, в первую очередь, старика Беккера. Я бы его отправил на перевоспитание, ну хотя бы на год, на Украину. Там бы он понял, что с евреями нужно дружить и не зазнаваться, а здесь он себя вообразил советским патриотом — „объективным антисемитом“. Он старается доказать, что ему всё равно, кто перед ним: еврей или таджик, и поэтому в первую очередь ударяет по евреям!». — «Нельзя так строго судить людей! — менторским тоном сказала Майя. — Наверное, ты не очень хорошо подготовился?». — «Ты просто не понимаешь значения защиты дипломного проекта в техникуме. Это чисто формальный процесс, главное — это вывесить на доске чертежи, а объяснительную записку с расчетами передать в комиссию. Все остальное проходит чисто формально — никто не читает эту записку и не слушает тебя. Если могут задать вопрос, то только „Где собираетесь работать?“. Затем говорят: „Хорошо, поздравляем вас с успешным окончанием техникума!“ — попытался я вразумить Маю. — Я первый в стране дважды дипломант всеукраинских и всетаджикских конкурсов артистов машиностроительного жанра!» — гордо, как мог, закончил я.

Когда через забор вернулся домой, брат был озабочен и раздражён — тёща злая. «Что, речь шла обо мне? — понял я. — Ну, ясно, твоя тёща надеялась, что я защищу и уеду, а теперь думает — буду ещё раз защищать дипломный проект — стану дипломантом всеукраинского и дважды всетаджикских конкурсов артистов эстрады».