Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Его „пациенты“ — трупы, и то, оказывается, им не довольны. Живых не любит, а пошёл в медицину, и даже кандидат медицинских наук. А я мечтаю стать врачом — и у меня нулевые шансы. Вот бы с ним поменяться: его к Пузачу, а мне иметь дело даже с плохими пациентами. Ведь я и есть тот самый „плохой пациент“! Куда уж хуже — после язвенного кровотечения специально пойти туда, куда не советуют врачи и где они обещают мне гибель». Эти мысли были по ходу маршрута, который шёл уже на полную катушку! Приходилось стараться поспевать за впереди идущими альпинистами. За ними двигались две худосочные сорокалетние тётки. «А это что за „шваль“ такая?» — спросил я у брата еще в самом начале. «Ты посмотришь потом на эту шваль, как они легко пойдут. Они были уже на Пике Ленина, одна из них, кстати, тоже из мединститута, преподаёт на кафедре физики», — заступился брат за «шваль». «Можно уже начинать сдавать вступительные экзамены», — подумал я. Действительно, «шваль» передвигалась довольно быстро. За три часа прошли километров двадцать — полпути, и наши альпинисты, наконец, объявили получасовой привал. Я побежал искать уединённое место в горах, где можно было бы проверить, не «кровлю» ли я. Убедился, что нет, и сердце радостно забилось, я повеселел — 20 км прошел без кровотечения! Обрадовал и брата. Поев консервы, запив чаем, приготовленным в кастрюле на костре, отправились дальше. Эти альпинисты были безжалостными тварями. Они шли быстрым темпом, тропы становились всё уже, а мы выше поднимались. Шёл мелкий дождь, и тропы становились всё более скользкими — мокрая глина. «Костяшка» уже давно сдохла, хилый маленький «рюкзачочек» болтался в разные стороны на её худосочных бёдрах, сверху в такт тряслась ее головка.

Зато Петя нёс и свой рюкзак, и её, и вскоре «костяшка» исчезла из поля зрения, а с ней и Петя пропал. «Где они?» — спросил я у брата. «Первые потери, — пояснил он, — пошли обратно, наверное». Мне тоже хотелось «обратно» — упасть на землю, застучать ножками, заплакать: «никуда я дальше не пойду!». Но сзади меня, шаг в шаг, шли участники маршрута по бездорожью. Я был как бы посерёдке, а впереди другие. На узкой тропе некуда свернуть или остановиться. Тебя сзади поджимают и гонят вперёд. Старался не смотреть под ноги вниз. Внизу была бездна, как будто из самолёта смотришь. На твоём уровне горы, внизу бездна, скалы, и река бурлит глубоко внизу. Было бы красиво, если бы не страшно. Странным образом, смертельная усталость, одолевавшая поначалу, исчезла, и я шёл, как автомат с мыслью: «дойти»! Прошло уже пять часов, как мы шли и шли, поднимались всё выше. Страшно было подумать, как будет обратно вниз спускаться. Подъём был крутым — твоя голова на уровне пяток впередиидущего. Вот и объявлен последний привал. Подошли к крутому песчаному подъёму, к горе высотой, как мне показалось, не менее одного километра! Мы уже были на высоте двух километров. Альпинисты сжалились и сделали ещё один короткий привал. Поели очень мало и мало пили. Мучила жажда! Через 15 минут двинулись вверх, и тут я понял, насколько брат оказался прав. Эти тётки — «шваль» — пёрли вперёд, как будто шли по равнине. А один альпинист на костылях, в гипсе, прыгая на одной ноге, поднимался выше и выше. За ним шла его собака, и та язык высунула, а он нет. Примерно через час, наконец, поднялись! Открылась картина, которую и в кино не видел. Заснеженные горы, несмотря на лето! Горы по кругу, а в центре, как в чаше, голубое озеро, ясное, солнечное небо! Спустились к озеру, разбили палатки. Я, конечно, опять испытал свой желудочно-кишечный тракт, и опять успешно — не «кровил»! Затем, после еды, чая, погуляв вокруг озера, не рискнул купаться в нём, как эта «шваль», а расположился у костра. Малкин заиграл на гитаре, его компания ему подпевала песни Высоцкого. Было интересно, почти как на комсомольских стройках коммунизма, которые я не любил и не принимал участия. Ночью в горах звёздное небо, как будто в космосе находишься — романтика. Спал крепко. Наутро, после консервов и чая, стали собираться в обратный путь. Так и оказалось, что назад было страшнее, хотя и быстрее. Я не знал, как приступить к спуску. Брат посоветовал делать, как другие это делают. А они становились на пятки — и их несло, как на лыжах с трамплина, по песчаному спуску вниз. От страха тоже решился, и меня понесло вниз, как по снегу! Через 5 минут был уже внизу, хотя поднимались на эту гору около часа. Затем путь дальше по тем же тропам, только было страшнее, но был уже какой-то опыт. Без всяких привалов, за пять часов добрались до посёлка Каратаг, с которого начинали свой путь, и дальше до чайханы. Я никогда так не хотел пить, как сейчас! Выпил три чайника, по одному литру, зелёного чая. Все отправились домой, а мы с братом — в общежитие. Брат пользовался успехом не только на работе, но и в общепите. Мы часто обедали в кафе «Лола» у кинотеатра «Ватан» и раздатчицы, в особенности одна из них — «кровь с молоком», плотно сбитая, крепыш, лет 35 — ложила ему в тарелку двойную, если не тройную, порцию мяса. Мне тоже кое-что обламывалось, благодаря нему, но в меньшем количестве. Он шутил, веселил их, они смеялись и хорошо кормили. Конечно, он это делал не для хорошего питания, а по своему добродушию и остроумию, но делал это он не со всеми. Некоторых он даже мог облаять: в прямом и переносном смысле! Каждый получал, что заслуживал. В особенности наглые были продавщицы в продовольственных магазинах, и в особенности, в мясомолочных отделах — там, где больше калорийности, жирности, и где население больше от них зависело. Они старались подсунуть кость, вместо мяса, или обвесить, или обсчитать, а чаще и то, и другое и третье! Брат их ловил на этом, они «открывали на него пасть», а одна так её открыла, что стала похожа на злую собаку! Брат на неё внимательно посмотрел, затем, выгнув шею и глядя исподлобья, резко гавкнул в её сторону! Продавщица опешила, испуганно вздрогнула, нервно отскочила от прилавка. Это только его подзадорило, и он уже, как крупная овчарка, стал звучно поливать её раскатистым лаем! Слышно было на весь магазин, и не только! Ему хорошо давалась имитация — пантомима. Он умел любое животное изобразить, и поэтому, войдя в роль, он не только лаял: он рычал, скалил зубы и при лае, как собака, дёргался, наступая на прилавок! Все испуганно смотрели, а продавщица, не выдержав натиска, просто сбежала внутрь бытовых помещений. Только тогда, он постепенно успокоился и, наконец, перестав лаять, засмеялся. Засмеялись, облегченно, и все вокруг. Он всем объяснил, что с продавщицей поговорил на её языке.

Затем он пригласил директора магазина и попросил организовать короткое собрание коллектива, для разъяснения производственной ситуации. Директор был перепуган, магазин на 5–10 минут закрыт, и брат произнёс в кабинете директора речь перед персоналом: как нужно работать, не хамить, не мошенничать, не лаять на покупателей, т. е. жить по библии! Продавцы, молча, слушали, директор от их имени извинился, поблагодарил и попросил: чуть что, сразу ему сообщать о нерадивости продавцов! Мы получили хороший кусок мяса, а главное удовольствие. В этом магазине нас потом «узнавали» и изображали глубокое уважение, при наших посещениях! Вскоре нас «узнали» и в других магазинах города, куда ступала наша нога! А так как, мошенничали и хамили везде, а наша гордость и унизительное положение не позволяли давать плевать себе в лицо, то мы разработали систему действий в зонах советской торговли! Брат затевал скандал, я стоял, как бы, со стороны — посторонний, а затем присоединялся, как тоже один их покупателей, не имеющих к брату отношения. Это усиливало эффект, так как часто, именно покупатели подхалимничали, и чтобы получить лучший кусок мяса, становились на сторону продавцов. Они говорили, например: «Ну что вы пристали, и мешаете работать продавцу! Где ему взять на всех хорошее мясо!». Обычно такие покупатели затем сожалели о содеянном, мы их обрабатывали, как в магазине, так и на улице. В особенности нас разозлила одна, лет 45–50-ти, по виду общественница — «член профкома». Мы забирали у сапожника наши, видавшие виды, туфли после ремонта и попросили, чтобы он исправил свою халтурную работу. Уж очень грубо, нахально и не уважительно, обошёлся он с нашей хоть и потасканной, но всё же дорогой нам обувью! Набойки, которые он сделал, выпирали наружу. Сапожник с неохотой согласился, а эта, сзади нас стоявшая «месткомовка», пошло скривив ротик, и выпучив губки, как задний проход на унитазе — вывела: «Что вы пристаёте к человеку?! Как ему для вас, сорванцов, новую обувь сделать!». Она имела в виду, скорее всего — оборванцев! Мы подождали, пока она свои туфли получила и демонстративно, молча, пошли за ней, преследуя её по пятам. Она испуганно озиралась, было время обеденного перерыва. Дойдя до своего места работы, как оказалось — министерство лёгкой промышленности, она вынуждена была войти в здание. Остановилась у кабинета без всякого обозначения. Как и предполагали, оказалась мелкой чиновницей. Провозившись у плана расположения кабинетов, мы с братом ткнули пальцем на кабинет зам. министра, посмотрели номер и этаж, а затем, демонстративно, глянув на эту общественницу и тихо друг другу сказав: «К нему пойдём», — стали подниматься по лестнице к «зам. министра». Побледневшая «профкомовка» поплелась за нами. Пришлось действительно зайти в приёмную зам. министра, перед этим кивнули ей злорадно головой, мол: «мы тебе сейчас создадим авторитет!», и «победоносно» пройдя в приёмную, закрыли за собой дверь. Секретарши не оказалось, и поэтому могли спокойно минут 10 подождать в приемной, а затем выйти, потирая руки от сделанного дела — отмщения. «Общественница» всё ещё стояла в коридоре и испуганно глядела на нас. «Теперь вы идите к зам. министра, — сказали мы ей, — он вас у себя ждёт!». Она пробормотала, что не хотела нас обидеть и поплелась в приёмную зам. министра. Мы тем временем ушли из организации, не желая мешать работать важному учреждению. На улице весело смеялись, хотя и понимали, что это наше положение нас толкает на такие действия, и лучше энергию тратить на более полезные дела. Хотя это и было признаком нашей жизнеспособности и стремления занять более достойную нишу в этом мире. Мы считали, что этого заслуживаем. Хоть и рассчитались, как могли, с этой сапожной защитницей, но в ушах неприятно звучало это её: «сорванцы». Мы чувствовали себя неуютно из-за того, как одеты. Если бы у нас был вид алкашей, то всё было бы нормально, да и она бы побоялась такое ляпнуть. Поэтому брат заявил: «В чём-то эта сука права, такие туфли уже не несут к сапожнику! Будем их сами ремонтировать». «Но у нас в роду, вроде, не было сапожников!» — сказал я. «Значит, будут — мы первые! Я примерно знаю, как это делать, — сказал брат, — ещё пацаном наблюдал в Бердичеве, как сапожники это делают. У них есть такое шило, как вязальная спица. Они прокалывают ею кожу обуви, а затем нить протаскивают этим крючком». «Нужно покупать инструмент?» — спросил я ехидно. «Не переживай, сделаю на заводе, — не обратил брат внимания на моё ехидство, хотя тут же добавил. — Посмотри на свой правый туфель, с боку он уже порвался, скоро стопа будет вылезать наружу». — «Поэтому я хожу осторожно, как при вывихе сустава».