Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

— Политика лишает мужчин сердца, — произнесла она, не дожидаясь его вопросов. — Они убьют его, а я ничего не могу изменить. Я умираю, когда его нет. Ему нужна моя помощь. Ему нужно все, что требуется человеку, но мне не разрешают с ним быть. Они запрещают мне это.

Мальчик не знал, что ответить. Она громко всхлипнула.

— И я, скотина, понимаю это. Я понимаю его. Так уж устроен человек. Если он что-то понял, он все прощает. Но что из этого выйдет? Он просто прогнал меня. Представь себе только, взял и прогнал.

Больше она ничего не сказала, и мальчик закрыл дверь.

Спустя несколько воскресений, лежа с матерью и отцом на поляне, он ел шницель и пил холодный чай.

Будто невзначай к ним приблизился Эрих. Они говорили с ним о том, о чем все говорили в такие дни, а потом отец и Эрих ушли собирать ягоды. Мальчик плелся за ними следом и, прежде чем Эрих вышел из леса на дорогу, догнал его.

— Я больше не увижу тебя?

— Справляйся обо мне у хозяина гостиницы, он скажет тебе, где я.

Они пожали друг другу руки. Первый раз в жизни мальчик ощутил, что мужчина пожал ему руку как равному. Отойдя на несколько шагов, Эрих остановился, достал из нагрудного кармана конверт и протянул мальчику письмо. «Для Хильды» — стояло на конверте. Почему Эрих отдал его мне, а не отцу? Мальчик спрятал письмо.

На обратном пути они молчали. Проходя мимо дома, где теперь жила Хильда, увидели свет в ее окне, и всем стало словно бы легче. Мальчик взял отца за руку.

На следующий день он отнес письмо. Оно было совсем коротким, Хильда пробежала его глазами, сложила, засунула в конверт и спрятала в кармане передника.

— Он разрешил мне писать ему, — сказала она и гордо улыбнулась, словно одержала победу.

С этих пор мальчик стал наблюдать за ней еще пристальнее. Хильда больше не плакала, но и не казалась такой счастливой, как в то время, когда пропадала на два-три дня. Ее чувства, вероятно, улеглись. Один раз, когда она дала ему отнести на почту письмо, он заметил в ее взгляде прежний блеск, но тут же на глаза ее навернулись слезы. Подтолкнув мальчика к порогу и закрывая дверь, она крикнула:

— Беги, беги скорей!

Он помчался на почту и бросил письмо в ящик, даже не взглянув на адрес. Об Эрихе она не упоминала. Лишь однажды, когда мальчик по неосторожности проговорился, что в воскресенье видел Эриха, она притянула его к себе и выспросила все подробности. Мальчик рассказал больше, чем было в действительности. Хильда слушала, обняв его за плечи, а когда он закончил, схватила его руку и прошептала:

— Эту руку он тебе пожал?

И, прежде чем мальчик что-либо понял, поцеловала его руку и на мгновение прижала к груди. Потом поцеловала еще раз. Он понял, как мало предназначался этот поцелуй ему. Хильда увидела, что мальчик не рад навязанной ему роли, что его юная мужская гордость задета. Тогда, обхватив его голову, она приблизила его лицо к своему и быстрыми поцелуями осыпала лоб, глаза, рот.

Эти поцелуи показались мальчику совсем другими, чем все те, которыми она награждала его до сих пор. Он долго их вспоминал. Перед сном пытался вызвать в себе то чувство, которое пронзило его в миг прикосновения. Чем дольше он раздумывал, тем яснее ему становилось, что в Хильде произошло нечто, чего он не может постичь. В нем зрела решимость постучать в ее дверь, но потом его вновь охватило сомнение. Он снова читал книгу о певице и в пятницу пошел к брату Марихен в тот час, когда девочка мылась в чане. Брат подманил его к замочной скважине, приоткрыл заслонку и дал ему заглянуть в кухню. Что за перемена произошла с Марихен! Она сидела в чане, закрыв глаза, вольготно откинувшись на край, руки, сложенные на коленях, покоились в воде. Можно было бы подумать, что девочка спит, но лицо ее озаряли отсветы сильных чувств. Брат закрыл заслонку.

— Опоздал, дорогой, — сказал он. — Она что-то поняла. Здесь нам больше делать нечего.

Мальчик растерялся. Он надеялся, что с Марихен удастся договориться и он пойдет к Хильде более знающим.

Брат девочки сказал:

— Я познакомился тут с одной. Она откалывает такие штучки, которых не вычитаешь и у певички.

Но мальчик не стремился это узнать. Он хотел, чтобы пятница поскорее кончилась, прошла бы суббота, а в воскресенье он, наконец, постучится к Хильде. В воскресенье, в полдень.

В воскресенье, ближе к полудню, он вымыл лицо и руки, причесался и направился к дому, где жила Хильда. Ее окно было занавешено белой полотняной шторкой. Она еще спит, подумал он, это хорошо.

На темной прохладной лестнице никого не было. Мальчик вспомнил, как однажды, года два назад, он уже стоял перед дверью женщины. Я тогда был еще совсем ребенок, подумал он. Это было жарким утром в каникулы. На пригорке за соседним домом не было видно ни души. Только трава, деревья, кусты. Тишина, сюда долетали лишь слабые отзвуки суматошного мира. Мальчик сидел под березой и читал. В доме напротив, наверху, почти под самой крышей, открылось окно и какая-то женщина с рыжеватыми волосами, перегнувшись через подоконник, закрепила ставни. На ней была ночная рубашка с глубоким вырезом. Он почти не знал ее, но каждый раз здоровался, и женщина дружелюбно отвечала. Как-то даже подала ему руку, и он почувствовал, что кончики ее пальцев шершавые (она работала в ювелирной мастерской, шлифовала стекло). Запрокинув голову, женщина подставила лицо солнцу, потом принялась расчесывать волосы, ласковыми движениями проводя по ним гребнем. Закончив, почистила расческу, осторожно сняла волос, упавший на грудь. Мальчик смотрел на женщину сверху, с пригорка, и мог заглянуть в ее квартиру. В глубине комнаты видна была смятая постель. Женщина отложила расческу, заколола волосы (под мышками у нее были темные пятна) и отошла от раскрытого окна. Мальчик сбежал с холма вниз, вошел в дом, поднялся по лестнице. Постучал. Женский голос спросил:

— Кто там?

— Это я, — ответил он и услышал, как в двери поворачивается ключ.

Перед ним стояла женщина, какой он ее только что видел в окне. Она взглянула на него с удивлением и спросила, зачем он пришел. Мальчик пытался придумать отговорку, но тут его рот сам собой произнес правду. Он сказал, что видел ее в окне. Она пригласила его войти. Кровать была не убрана, на смятой белой простыне — отпечаток тела. Женщина все еще была в ночной рубашке, но это не смущало ее. Она подошла к буфету, взяла тарелку, поставила ее на стол, положила на тарелку леденцы и кусочки шоколада. Она присела к столу и пригласила мальчика, он взял леденцы, она шоколад. Он неотрывно смотрел на нее.

— Ты часто глядишь в мое окно?

— Да, — ответил мальчик.

Помолчали. Она позволила ему смотреть на себя, перекатывая во рту кусок шоколада. Потом спросила об отметках, о каникулах, о родителях. Он все так же пристально глядел на нее и отвечал. Она посмотрела ему в глаза — он надеялся, что теперь-то она воспримет его таким, каким он сам ощущал себя в эту минуту. Но она спокойно обсасывала своими красивыми округлыми губами шоколад с пальцев, а он смотрел на нее и желал, чтобы она подольше это делала. Поблагодарив его за визит, она сказала:

— Приходи когда захочешь, поболтаем о том о сем.

И встала. Мальчик тоже поднялся, отломил кусок леденца и положил его обратно на тарелку, а потом подал женщине руку. Она обняла его за плечи и повела к двери. Он ощущал, как под рубашкой движутся ее бедра. Когда за ним закрылась дверь, он почувствовал: минуту назад он был близок к тому, чтобы в его жизни произошло нечто великое, прекрасное и неведомое, но, не успев изведать этого, он был отринут в пустые будни детского бытия. И все же по лестнице он спускался уже другим человеком.

На этот раз все будет иначе, подумал мальчик и постучал. Затем осторожно припал ухом к двери. Там было тихо. Он постучал еще раз, очень негромко. Наконец заспанный голос спросил:

— Кто там?

Мальчик сказал, что пришел забрать отцовы воротнички. К двери приблизились шаги. Щелкнул ключ, зазвенела цепочка, отодвинулся засов, повернулась ручка — перед ним стояла Хильда.

— И чего ты в такую рань? — спросила она, распахнув перед ним дверь и прошла назад, в комнату.

На ней был только старый выцветший купальный халат. Она прошла в угол комнаты, он не спускал с нее глаз и в это мгновение вдруг почувствовал, что в комнате есть кто-то третий. Мальчик обернулся.

На кровати сидел мужчина. В рубашке с закатанными рукавами, безволосая грудь обнажена, на ней — татуировка. Мальчик съежился, будто от удара. Чужак гордо осклабился, словно совершил нечто похвальное, постучал сигаретой о ноготь большого пальца, чтобы уплотнился табак (сигарета была из самых дешевых), и сунул ее в рот. Потом чиркнул спичкой и, раскуривая сигарету, произнес:

— Ну-с, молодой человек! — и небрежно протянул мальчику руку, не вставая с кровати.