Огонь подобный солнцу - Майкл Бонд

– Ты имеешь в виду Америку?

– В данный момент, да. Но и не только ее. В России, несомненно, то же самое.

– Конечно. – Развернувшись, полковник пошел дальше. – Как война все упрощает! Жизнь или смерть. – Полковник тяжело вздохнул. – Потом эта простота легко утрачивается. Слова теряют смысл.

– Я не верю словам.

Они свернули в темную немощеную улочку, в конце которой тускло светился подъезд высокого бетонного здания. Двери лифта были открыты, внутри пахло мочой.

– Моего дяди нет, – сказал полковник, – он уехал в Константин.

Квартира была большая, хорошо обставленная во французском колониальном стиле, с арабскими коврами. К аромату благовоний примешивался легкий запах требовавших ремонта канализационных труб. За окнами в капельках тумана мерцал ночной город.

– Я не знаю твоего имени.

– Джо.

– Пойдем, Джо, выпьем с тобой по стаканчику вина. – Когда они сели за маленький, покрытый пятнами столик в тесной кухне, он схватил Коэна за руку. – Я бы что угодно сделал ради мира.

При свете загаженной мухами кухонной лампочки Коэн обратил внимание на мутноватые глаза, черную щетину, неприятный запах изо рта, пожелтевшую нижнюю рубашку с выбивавшимися из-под ворота завитками волос.

– Мир – это ведь только слово, – сказал он, – оно ничего не значит само по себе.

Полковник, снова закурив, соскреб с губы прилипший табак.

– Еще мальчиком я как-то вечером учил французский, лежа перед камином. Моя мать что-то вязала, отец чинил седло для осла, а трое моих младших братьев играли возле меня. Вдруг мое внимание привлекла одна из страниц словаря. Там были разные слова: ложка, зеркало, дерево, и среди них было слово mort, как будто смерть была чем-то обыденным, вроде зеркала или ложки, и не более того. – Он выпустил дым вверх, стараясь не попасть Коэну в лицо. – Вот тогда-то я и понял, что значение в любом языке имеют только два слова: жизнь и смерть.

Он убрал вино и сполоснул в раковине стаканы. Затем проводил Коэна в комнату с плюшевыми занавесками и двуспальной кроватью, покрытой бархатным одеялом, и, тяжело ступая, вышел в коридор.

Отодвинув занавеску, Коэн посмотрел в окно на тихий город. По дороге в тускло падавшем свете фонаря прошел нищий с джутовым мешком через плечо. За ним вдоль бордюра в сточную канаву прошмыгнула крыса. Издалека донесся гудок парохода.

Дверь распахнулась. В длинной пожелтевшей нижней рубахе вошел полковник. Пройдя через комнату, он забрался в кровать. Стоявший в противоположном углу Коэн направился к двери.

– Я, так понимаю, сплю не здесь, – сказал он.

– Здесь, со мной. Ты что, боишься?

– Это не в моем духе. – Коэн почувствовал, как его лицо вспыхнуло от гнева. С ярко-красной подушки в оборках ему ласково улыбалась смуглая физиономия.

– На самом деле в этом нет ничего особенного, – сказал полковник.

– Это не по мне. – Натягивая рубашку, Коэн вышел в темный коридор и наткнулся на столик с цветком, который с грохотом упал на пол.

– Ладно, оставайся здесь. – Полковник соскочил с кровати. – Я буду спать в другом месте.

С нижнего этажа послышались сердитые крики. Коэн наклонился, чтобы поднять цветок; его очки выскользнули из кармана и упали. Он пошарил по полу руками и почувствовал на пальцах что-то липкое.

– Бесполезно. Здесь нет гостиниц, – послышался голос полковника. Он щелкнул выключателем, зажег свет, набросил на себя лиловый халат и прошел в гостиную. – Тебя схватят, mon ami. И на этом все закончится.

Коэн подошел к двери. Полковник встал сзади него.

– Посмотри, что у меня есть.

Взявшись за ручку двери, Коэн обернулся и увидел направленный на него маленький никелированный пистолет. Едва сдерживая раздражение, Коэн вздохнул, прикидывая расстояние между ними.

– Не валяй дурака. Я убил стольких, что не знаю, каким ты можешь быть по счету.

– Неужели вы убьете человека за то, что он не хочет с вами спать?

– Может, присядем? – Полковник указал дулом в сторону кухни. – Я уберу это. – Он включил на кухне свет. – Я бы хотел кое-что узнать. – Подойдя босиком к раковине, он достал стаканы, из которых они пили вино, и поставил их вместе с бутылкой на стол.

– Что вы хотите? – Коэн раздраженно вертел в руках очки. Одно стекло треснуло пополам, в трещину набилась грязь.

– Хочу услышать, что с тобой произошло. Моего дядю – хозяина этой квартиры – однажды спасло сиюминутное предупреждение. При французах он работал инженером на государственном заводе; когда французы стали уходить, они созвали весь алжирский персонал под предлогом обсудить передачу управления заводом в руки алжирцев. Это происходило в большой комнате. Там собрались все арабы, когда-либо работавшие на этом предприятии, все, кто был знаком с трубопроводами и электрокоммуникациями. В последний момент один из французов – друг моего дяди – предупредил его криком, и он успел нырнуть под стол как раз в тот момент, когда ворвавшиеся французские солдаты стали поливать всех из пулеметов... Мой дядя, заваленный трупами своих товарищей по работе, пролежал под тем столом пять часов. Потом ему удалось выползти через окно и пробраться домой, минуя французские патрули, которые стреляли в любого, кто попадался им на улице. Его жена пережила два ужасных потрясения: сначала, когда ей сказали, что он мертв, и потом, когда она открыла дверь и увидела его всего в крови, забрызганного мозгами убитых. – Полковник усмехнулся. – Французы сожгли все планы, чертежи и копии. Долгие месяцы в Оране ничего не работало и никто из оставшихся в живых не мог ничего исправить. – Он подался вперед вместе со стулом. – Может, и тебе есть, о чем предупредить?

– Кто меня послушает?

– Немногие. А вдруг ты умрешь раньше, чем расскажешь?

– Сначала я расскажу все своему другу. Он сделает это за меня. – Коэн встал. – Мне можно идти?

– Подожди. – Выйдя из кухни, он вернулся с белой шелковой рубашкой в руках. – Это подарок.

Коэн посмотрел на старый халат полковника, на выглядывавшую из-под него грязную нижнюю рубашку.

– Не надо.

– Тогда иди.

Он быстро спустился по лестнице, опасаясь услышать шум лифта или шаги за спиной. Уличный воздух был напоен ароматами гиацинтов, лимонов и моря, время от времени чувствовались зловонные запахи канализации. «Двенадцать дней, Пол. Я все еще с тобой».

Его шаги гулко раздавались по тротуару. Огни порта мигали за завесой тумана. Когда он проходил через прибрежный бульвар, ему бросилось в глаза, что окна «Елисейских полей» все еще светились. Повернувшись к ним спиной, он перелез через противоциклонное заграждение. Между двух складов возвышалась груда старых автомобильных покрышек, в центре он разглядел одну, достаточно большую, чтобы на ней можно было растянуться. «Воистину, отдавая, мы обретаем. Это сказал святой Франциск. Тогда, может, получая, мы отдаем. А я становлюсь кем-то несуществующим для всех, кроме себя, тем, кто довольствуется объедками, кого нет, и кому больше ничего не надо».

Положив под голову Noces, он лег на потертую резину среди крысиного помета и, с отвращением вдыхая вонь маслянистой грязи, заснул.

Один раз он проснулся, чтобы смахнуть с уголка рта таракана, и снова уснул. Ему приснилось, что он лежит в густом лесу. Из темноты к нему подобрался медведь и, встав на дыбы, навис над ним. От боли и ужаса он закричал. Полоснув по нему, медведь исчез. Он с трудом приподнялся, держась за грудь, – шаги, удаляясь вдоль стен склада, растворились в тишине. Шею жгло, она была липкой. Бумажника не было. Он пошарил в грязи под покрышками, встал и, прищурившись, стал вглядываться в темноту. Ему был слышен лишь плеск волн о сваи и доносившееся издали одинокое тарахтение грузовика на подъеме. Пот струился по животу, собираясь у пояса широкой, темной и липкой полосой. Он потер шею – боль прорезала горло и грудь. Он сел и почувствовал дурноту.

Боль исходила от глубокой раны на шее через все правое плечо. Кровь сочилась сквозь пальцы и, стекая по руке, капала на землю. Взяв в здоровую руку кусок доски, он побрел по проходу между стенами склада, пытаясь уловить звук шагов или дыхания, или шороха одежды.

Глава 13

Нагруженные поддоны громоздились над ним, как заброшенные дома, сквозь них тянуло холодом и запахами сырой парусины, просмоленного дерева и мазута. Пройдя немного вперед, он вновь прислушался – ни звука. Дойдя до бульвара, он остановился. Сквозь волнистый туман мерцали огоньки «Елисейских полей». Вернувшись к покрышкам, он обыскал все вокруг, но бумажник и тибетский мешочек с «вечным снегом» бесследно исчезли.

Кровь текла уже не так сильно. Надо было бы взять рубашку. Отбросив обломок доски в сторону, он пересек бульвар. Светящиеся часы в окошке бензоколонки показывали 3.35. Вновь почувствовав дурноту, он присел на ступеньку перед дверью. Клочья тумана покачивались, как вуаль на ветру, на фоне портовых огней. Жирная крыса, выскочив из темноты, обнюхала его ногу и убежала. Осторожно поднявшись, левой рукой он вытащил содержимое правого кармана. Семь динаров. Совсем ничего.