Олимп - Дэн Симмонс

— Это… не… возможно… — прохрипел Аид в тягучей, точно сахарный сироп, атмосфере.

— Умри, Смерть! — рявкнул мужеубийца и проткнул отцовским копьем олимпийское горло под черными, изящно изогнутыми пластинами шлема.

Золотая струя ихора медленно хлынула в воздух.

Отшвырнув разукрашенный черный щит, сын Пелея пробил клинком живот и позвоночник Аида. Уже расставаясь с жизнью, бог успел нанести удар, который свалил бы в море могучий скалистый утес. Угольное лезвие чиркнуло по груди героя и безобидно скользнуло в сторону. Мужеубийце не суждено было пасть от руки олимпийца — ни в тот, ни в иной день. А вот властителя мертвых душ ожидала гибель, пусть и совсем недолгая по человеческим меркам. Он тяжко рухнул на землю, и черные точки окутали тело, пока оно не исчезло в ониксовом урагане.

Манипулируя незнакомой нанотехнологией без всякого сознательного усилия, терзая уже покореженные квантовые поля вероятностей, быстроногий молниеносно покинул Медленное Время, чтобы влиться в битву. Зевс ухитрился оставить поле сражения. Прочие олимпийцы бежали, от страха забыв поднять за собой эгиды. Магия моравеков, накачанная в кровь поутру, позволила Ахиллесу пробить их слабые энергетические щиты, чтоб устремиться в погоню по склонам Олимпа.

Тогда-то он и начал рубить богов и богинь по-настоящему.

Но это было в первые дни войны. Сегодня, после погребального обряда, бессмертные не желают спускаться для битвы.

Гектор исчез, на троянской стороне фронта стоит тишина. Мужеубийца совещается с ахейскими капитанами, а также со знатоками артиллерии от моравеков, обсуждая план скорой атаки на Олимп.

Замысел прост. Ядерные и энергетические орудия моравеков активируют эгиду на склоне у подножия. Пелид и пять сотен лучших военачальников на тридцати транспортных шершнях пробиваются сквозь силовой щит примерно в тысяче лиг позади вулкана, устремляются к вершине и подпускают бессмертным «красного петуха». Тех из ахейцев, кто ранен или опасается драться с богами в самом логове Громовержца, шершни умчат обратно, как только исчезнет элемент неожиданности. Ахилл собирается оставаться, пока не обратит вершину Олимпа в пустынный склеп, а беломраморные храмы и жилища бессмертных — в горелые руины. В конце концов, когда-то, разгневавшись, Геракл в одиночку сокрушил крепкие стены Трои и взял город голыми руками. С какой же стати вулкан должен быть неприкосновенным?

Все утро мужеубийца ждал, что Агамемнон и его простоватый братец заявятся во главе оравы своих приспешников, чтобы вернуть себе власть над аргивской армией, снова втянуть людей в борьбу с такими же смертными и опять подружиться с коварными, кровожадными богами. Но до сих пор бывший главнокомандующий со взором собаки и сердцем оленя еще не показывался на глаза. Ахиллес не сомневается: весть о безжизненных городах — всего лишь уловка, чтобы подстрекнуть растревоженных и трусливых данайцев к мятежу. Быстроногий уже решил прикончить царя при первой попытке восстания. Его, рыжебородого юнца Менелая и любого, кто посмеет пойти за Атридами.

В общем, когда центурион-лидер Меп Эхуу, роквек, ответственный за артиллерию и энергетическую бомбардировку, отрывает взгляд от карты, которую они совместно изучают в ставке, и объявляет, что его бинокулярное зрение различило армию странного вида, возникшую из Дыры со стороны Илиона, Пелид не удивляется.

Впрочем, несколько минут спустя он все-таки разевает рот, когда Одиссей — самый зоркий среди командиров, собравшихся под хлопающим шелковым навесом, — вдруг произносит:

— Это женщины. Троянки.

— Хочешь сказать, амазонки? — переспрашивает Ахилл, выступая на солнечный свет.

Час назад Антилох, сын речистого Нестора, старый друг быстроногого по бесчисленным схваткам, примчался на колеснице в ахейский стан, рассказывая всем и каждому о приезде тринадцати троянок и клятве Пентесилеи вызывать Пелида на поединок и прикончить его еще до захода солнца.

Мужеубийца легко рассмеялся тогда, обнажив безукоризненные зубы. Можно подумать, он для того воевал десять лет, одержав победу над десятью тысячами троянцев и дюжинами богов, чтобы сдрейфить перед пустыми угрозами женщины.

Лаэртид качает головой.

— Их около двух сотен, и все в дурно пригнанных доспехах, сын Пелея. Амазонки здесь ни при чем. Бабы слишком толстые, низкорослые и старые, кое-кто — почти калеки.

— Изо дня в день, — кисло ворчит Диомед, сын Тидея, владыка Аргоса, — нас тянет все глубже в бездну безумия.

Тевкр, искусный лучник и сводный брат Большого Аякса, говорит:

— Не выставить ли пикеты, благородный Ахилл? Задержать этих бабищ, выбить у них дурь из голов, да и выдворить вон — мол, шагом марш обратно за прялки?

— Нет, — веско роняет быстроногий. — Пойдем и встретимся с ними лично. Ведь это первые женщины, дерзнувшие явиться через Дыру к Олимпу и нашему лагерю.

— Может, они разыскивают Энея и прочих троянских супругов, разбивших свой стан в нескольких лигах от нас? — предполагает Большой Аякс Теламонид, предводитель армии саламитов — той, что поддерживала левый фланг мирмидонцев этим ранним марсианским утром.

— Возможно. — В голосе Пелида звучит насмешка, легкое раздражение, но ни капли убежденности.

Мужеубийца шагает по берегу в бледных лучах марсианского дня, за ним чередою тянутся ахейские цари, полководцы и самые надежные из вояк пониже рангом.

А впереди на самом деле орава троянок. До них еще сто ярдов. Ахиллес останавливается в окружении пятидесяти с чем-то героев и ждет. Шайка приближается, лязгая бронзой и громко вопя. Быстроногий морщится: гогочут, словно гусыни.

— Видишь кого-нибудь из благородных? — обращается сын Пелея к остроглазому Одиссею, стоящему рядом, выжидая, пока грохочущая свора пересечет последние ярды багровой почвы, которые их разделяют. — Жену или дочь прославленного героя? Андромаху, Елену, Кассандру с неистовыми очами, Медезикасту или почтенную Кастианиру?

— Ни единой из них, — торопливо отвечает Лаэртид. — Достойных там нет, ни по рождению, ни по супружеству. Я узнаю одну лишь Гипподамию — здоровенную, с пикой и старым длинным щитом вроде того, с которым любит ходить на войну Аякс, — да и то, потому что разок она гостила у нас на Итаке с мужем, дальностранствующим троянцем Тизифоном. Пенелопа битых два часа водила ее по саду. Потом жаловалась: баба, дескать, кислая, как недозрелый гранат, и ничего не смыслит в красоте.

— Где же ей смыслить, когда своей нет? — Мужеубийца уже и сам отлично видит женщин. — Филоктет, отправляйся вперед, останови наших гостий, выясни, что им нужно на поле битвы с богами.