Деревянные актеры - Елена Яковлевна Данько

Сторож бросил Геновеву и почесал за ухом.

— Ну что ж, посадим его в холодную, а завтра отправим в Тольц, там разберутся… — зевая сказал стражник.

Он толкнул меня в темный чулан и запер дверь. Я упал на охапку соломы и, сжимая в руках растрепанную Геновеву, раздумывал: за что они меня схватили?

Мальчик с обезьяной

Я проснулся на заре. Сквозь маленькое оконце брезжил свет. За дверью слышались голоса.

— Как, еще один? — спросил стражник.

— Ну да, тот самый. Я поймал его, когда он кур воровал у старого Штрумпфа, — ответил незнакомый голос.

— А это кто? Сущий чертенок!

— Обезьяна. Видишь, он ее за деньги показывает. Ну и народ! Вчера одного с куклой поймали, сегодня другого с обезьянкой… оба черномазые…

— Такое уж их дело…

Дверь отворилась, и стражник втолкнул в чулан оборванного мальчишку. Он с размаху упал на солому рядом со мной и захныкал, размазывая грязь по лицу. На его плече, крепко уцепившись за рваный ворот, сидела серая обезьянка. Матросы привозили таких из дальних стран и разгуливали с ними по докам Венеции. Обезьяна смотрела на меня блестящими, как пуговички, глазами, хлопала красноватыми веками и маленькой темной ручкой поправляла свой ошейник. Потом она тоже захныкала и полезла к мальчишке под куртку. Он оттолкнул ее и сказал по-итальянски:

— Пошла прочь, Бианка!

Я взглянул в измазанное лицо мальчишки и ахнул: Пьетро! Да, это был Пьетро из театра Мариано, лукавый Пьетро, наш вечный обидчик, — но как же я обрадовался ему на чужой стороне!

— Пьетро, миленький, откуда ты? Куда идешь?

У меня даже голос оборвался от радости. Пьетро взглянул на меня и усмехнулся. Он, казалось, ничуть не удивился нашей встрече. Потом он отвернулся и заворчал:

— Черти… Привязались ко мне с какой-то брошкой… Дурак я, что ли, брошки воровать, — за это и повесить могут…

— Да как ты сюда попал? Мариано тоже здесь? Почему вы не подождали нас в Падуе? Знаешь, мы хотели вас догнать по дороге в Тироль, мы везде про вас расспрашивали… Куда вы пошли из Виченцы? — засыпал я Пьетро вопросами.

Пьетро презрительно подернул губами.

— Мы вовсе не заходили в Виченцу. Мариано нарочно соврал на постоялом дворе, будто мы идем в Виченцу, чтобы след запутать.

— Чтобы след запутать? — ахнул я.

— Ну да. Ты думаешь, нам больно хотелось с вами связываться? Мариано то и дело говорил: «Как бы мне избавиться от этих щенят!» Денежки вашего синьора Гоцци он еще в «Белом Олене» прокутил! — с удовольствием рассказывал Пьетро, насмешливо поглядывая на меня.

— Куда вы пошли потом?

— Мы жили в одной деревне у брата Мариано, поджидали, пока из Венеции придет старый Якопо со своей скрипкой. Ведь без музыки нельзя давать представление. Ну, когда Якопо пришел, мы тронулись в путь. Были в Швейцарии — хорошо заработали.

— Значит, театр Мариано здесь теперь?

Пьетро сразу помрачнел и выругался.

— Почем я знаю, где его черти носят! Мариано бросил меня, как собаку. Хорошо еще, что обезьяну мне оставил!

Тут Пьетро рассказал, как он заболел горячкой и Мариано оставил его у одной старухи, а сам уехал. Пьетро выздоровел и пошел по деревням, показывая свою обезьянку. Ему хочется вернуться на родину. Ему надоела до смерти чужая сторона. Обезьянка пляшет, кувыркается, представляется пьяной и умеет притворяться, что умерла. Но им мало подают. Живут они впроголодь.

— Вчера одна важная барыня с маленьким барчуком смотрела-смотрела на обезьянку, заставляла ее кувыркаться целый час, а знаешь, что подала? — медный грош! А Бианка любит сахар… — Обезьянка глухо закашляла, поглаживая себя по мохнатой груди.

— Я про вас обоих слыхал. Знатно живете, у немца работаете… — прибавил Пьетро и с недоброй усмешкой оскалил зубы. — А уж твоя сестра… — Он махнул рукой.

— Моя сестра? — удивился я. — Ты слышал про мою сестру?

Передо мной встали бледное лицо и черное платье Урсулы, какой я видел ее в последний раз. Это был праздничный день. Урсула пришла навестить меня. Я плакал, побитый теткой Теренцией. «Не плачь, Пеппо, потерпи еще, — сказала Урсула, — а потом я возьму тебя к себе, и мы будем жить вместе». Тетка Теренция крикнула ей, чтобы она замолчала. Она — сама нищая, и пусть лучше не ходит сюда и не говорит глупостей! Урсула ушла, и с тех пор я ее не видели

— Что? Что ты знаешь про мою сестру? — уцепился я за Пьетро.

— Якопо рассказывал… — нехотя оказал Пьетро.

— Ну, ну, что рассказывал?

Пьетро вдруг обозлился.

— Да что ты пристал? Ничего я не знаю…

Тут дверь распахнулась, и вошел молодой стражник, а за ним другой, бородатый и угрюмый, с шрамом на щеке. Они связали нам руки за спиной и вывели нас на улицу. Там уже суетился толстый сельский сторож.

— Ведите их, не спуская глаз. Вы мне ответите, если они убегут. Да не забудьте сказать господину судье, что одного преступника я сам поймал своей рукой, я — отставной капрал Вурцель! — кричал он, прыгая вокруг нас.

— Да замолчи ты, старый хрен! —сказал бородатый, и сторож замолчал. — Ну, ребята, шагом марш! Между собой не разговаривать!

Мы пошли по дороге. Я раздумывал: знает ли Пьетро что-нибудь про мою сестру, или он соврал? Мне вспомнилось, как мы с ней сидели на пороге и ели вареные бобы, когда еще отец был жив. Урсула пела и смеялась. От домов падали густые, прохладные тени. Я любил мою сестру. Я был на чужой стороне, вокруг меня все были чужие люди. Как бы мне допытаться, что знает Пьетро?

Я не очень беспокоился о нашей участи. Геновеву у меня не отобрали, а это было самое главное, все остальное — пустяки. Я придерживал подбородком ее деревянную головку, торчавшую из-за борта моей куртки, и думал о моей сестре.

Озябшая Бианка, спрятавшись на груди у Пьетро, выглядывала из-за его плеча и смотрела на меня жалобными глазами.

Мы прошли мимо постоялого двора с резным крыльцом. На его вывеске было написано: «Альтдорфская гостиница». Значит, я ночью забрел в Альтдорф вместо Нейдорфа.

За решеткой

— Батюшки, никак это мальчишку мейстера Вальтера ведут! — воскликнул веселый