Макс Хавелаар - Эдуард Дауэс Деккер

— ... господин, я только сказал кливону, что молодой господин — дитя из царского рода.

— Тина тоже так думает!

Адипатти посмотрел на головку мальчика и в самом деле заметил на ней «усер-уееран», то есть двойную макушку, которая, согласно существующему на Яве поверью, предназначена для ношения царской короны.

Поскольку этикет не позволял в присутствии регента предложить место джаксе, последний простился и ушел, а оставшиеся некоторое время не касались в своей беседе вопросов «службы». Но вдруг регент спросил, не могут ли быть уплачены деньги, причитающиеся сборщику податей.

— О нет, — сказал Фербрюгге, — господин адипатти знает, что это невозможно, пока не будет утвержден отчет.

Хавелаар играл в это время с Максом, что, однако, не помешало ему заметить неудовольствие, отразившееся на лице регента после ответа Фербрюгге.

— Подождите, Фербрюгге, не будьте так педантичны, — сказал он и велел позвать из конторы писца. — Мы уплатим ему следуемое, а отчет, наверно, будет в свое время утвержден.

Когда адипатти ушел, Фербрюгге, строго придерживавшийся правительственных предписаний, сказал:

— Но позвольте, господин Хавелаар, это невозможно. Отчет помощника контролера должен быть представлен в Серанг для утверждения... а что, если не все сойдется?

— Тогда я доложу свои, — сказал Хавелаар.

Но Фербрюгге все же не понял, откуда такая снисходительность к сборщику податей. Скоро писец вернулся с несколькими бумагами. Хавелаар подписал их и велел поторопиться с выплатой.

— Фербрюгге, я скажу вам, почему я это делаю. У регента нет ни гроша в кармане, его писец мне это сказал. И, кроме того, дело ясно: деньги нужны ему самому, и сборщик намерен дать их ему взаймы. Я скорее предпочту на свой страх и риск нарушить формальности, чем оставить в затруднительном положении человека его лет и его ранга и звания. Кроме того, Фербрюгге, в Лебаке совершается немало злоупотреблений властью. Вы должны бы это знать. Известно вам это?

Фербрюгге молчал. Ему было известно это.

— Я знаю это, — продолжал Хавелаар, — я знаю это! Разве господин Слотеринг умер не в ноябре? Что же, через день после его смерти регент созвал народ для бесплатной обработки своих сава. Вы должны были бы это знать, Фербрюгге. Было это вам известно?

Фербрюгге это не было известно.

— Как контролер, вы должны были бы это знать. Мне все известно, — продолжал Хавеллар, — вот месячный отчет районов, — он показал на пачку бумаг, полученных им во время собрания, — посмотрите, я их еще не разбирал, здесь есть, между прочим, списки туземцев, согнанных для работы на регента... Что же, правильны эти сведения?

— Я их еще не видел.

— И я не видел, и все-таки я вас спрашиваю, правильны ли они? А правильны ли были отчеты и за предыдущий месяц?

Фербрюгге молчал.

— Я вам скажу: они были неверны. На работы для регента было созвано втрое больше народа, чем это допускается правилами; подобных искажений в отчетах не следовало бы терпеть. Ведь правда то, что я говорю?

Фербрюгге молчал.

— Да и отчеты, полученные мною сегодня, лгут, — продолжал Хавелаар. — Регент беден, регенты Бандунга и Чанджура — члены рода, главой которого он является. Он — адипатти, а регент Чанджура — только томмонгонг, а между тем доходы адипатти вследствие непригодности Лебака для разведения кофе и из-за отсутствия дополнительных поступлений не дают ему возможности соперничать по блеску и пышности с простым демангом в Преангере, который должен бы держать ему стремя, когда он садится на лошадь. Правда это?

— Да, это верно.

— У него нет ничего, кроме жалованья, из которого еще делаются вычеты в счет аванса, выданного регенту правительством, когда он... вы знаете?

— Да, знаю.

— Когда он захотел построить новую мечеть, для чего ему нужно было много денег; к тому же многие члены его семьи... вы знаете?

— Знаю.

— Многие члены его семьи, —собственно говоря, эта семья не местного происхождения и потому не пользуется почетом у народа, — вечно пристают к нему, как бродяги, и вымогают у него деньги... верно это?

— Да, — оказал Фербрюгге.

— А когда его касса бывает пуста, что случается нередко, то они от его имени отбирают у населения все, что им понадобится... не так ли?

— Верно.

— Итак, вы видите, я хорошо осведомлен. Но об этом потом. Регент стареет, он уже несколько лет охвачен стремлением задобрить подарками духовенство. Он тратит много денег на путевые расходы паломников в Мекку, которые приносят ему оттуда всякий хлам, вроде реликвий, талисманов и джиматов[95], верно?

— Да, это правда.

— Вот почему он так беден. Деманг Паранг-Куджанга — его зять. Там, где самому регенту стыдно по его рангу что-либо брать, там деманг, — впрочем, не он один, — оказывает адипатти услугу, вымогая у нищего населения деньги и всякое добро, и сгоняет людей с их собственных рисовых полей для работ на сава регента. Он же... Я хотел бы думать, что ему это не нравится, но нужда заставляет его прибегать к подобным средствам. Верно все это, Фербрюгге?

— Да, это правда, — сказал Фербрюгге, который чем дальше, тем больше убеждался в проницательности Хавелаара.

— Я знал, — продолжал Хавелаар, — что у него в доме не было денег, когда он заговорил со сборщиком податей о расчете. Вы слышали сегодня утром, что я намерен исполнять свой долг; несправедливости я не потерплю! Видит бог, не потерплю!

Он вскочил; в его последних словах прозвучало нечто совершенно новое, совсем не похожее на его тон во время вчерашней официальной присяги.

— Однако, — продолжал он, — я буду исполнять свой долг с мягкостью, я не буду слишком тщательно разбираться в том, что уже произошло; но то, что будет происходить начиная с сегодняшнего дня, лежит на моей ответственности. Об этом буду заботиться я, так как надеюсь прожить здесь долго. Понимаете ли вы, Фербрюгге,