Маловероятно (ЛП) - Шен Л. Дж.

Справедливое замечание. Я ускоряюсь.

Я вымок до нитки, гравий с хрустом проседает под ногами. Эта погоня не просто погоня, потому что мои ноги двигаются, а мысли мчатся в одном направлении.

Моя.

Животная идея, грубая, дикая и глупая, но я никогда не прикидывался очень смышленым человеком.

В миг, когда снова встретил Рори под люстрами того банкетного зала, по которому она плыла как сказочная фея, я знал, что разрушу ее жизнь, хочу я того или нет.

Но стать для нее кем-то важным — теперь совсем другое дело. Я не подозревал, что таковое возможно. Теперь знаю.

Я догоняю Рори и преграждаю ей путь на главную улицу. Все заведения в миле отсюда и уже закрыты. Да и бежать от проблем все равно что гнаться за ними. Куда бы и с какой скоростью ты ни направился, они все равно с тобой.

— Отпусти меня! — орет Рори. Дождевые капли стекают с ее носа, ресниц, уголков красивого и грустного рта. — Пожалуйста, оставь меня в покое. Больно. Все ужасно болит. — Она начинает рыдать, падает на колени и повержено опускает голову.

Я кладу на ее макушку ладонь, шестым чувством понимая, что Рори нуждается в прикосновении. Не знаю, как я это понял. С Рори я просто действую.

Увидев ее в Нью-Йорке, я в ту же секунду ощутил порыв накинуть на нее свое пальто, потому как знал, что она всегда мерзнет. Сейчас делаю то же самое. Снимаю охотничью куртку и набрасываю Рори на плечи, откидывая ее мокрые волосы за спину, чтобы они не мешали согреться.

— Почему все так по-дурацки? — у Рори дрожит голос. — Ты вдовец. Моя сестра мертва. Она ненавидела меня всей душой, а теперь я вынуждена жить с этим до конца своих дней. И я даже отцовский голос слушать не могу без истерик. Смерть повсюду. Даже в день нашей встречи я была на кладбище. Словно мы связаны болью. Каждая минута в твоем доме рвет меня на части, а я устала чувствовать себя истерзанной.

Я поднимаю ее на руках, хоть она и сопротивляется и снова оседает на землю. Дождь бьет по лицу. На мне только футболка, и я знаю, что завтра поплачусь за свою самонадеянность, но сейчас меня это не волнует.

— Не говори так. — Я стираю пальцами ее жгучие слезы, будто под дождем это важно. Но это важно. Для меня.

— Почему?

Потому что ты единственная, благодаря кому я чувствую себя живым.

— Да, куда ни взгляни, всюду смерть. Но и жизнь тоже. Тебе нужно просто присмотреться.

— С чего вдруг тебя стало это волновать? Ты говорил, что Кэтлин в Дублине, — пытаясь отстраниться, упрекает Рори.

— Она в Дублине, — хриплым голосом говорю я, чувствуя, как горят уши. — Похоронена на том же кладбище, о котором ты только что говорила. Рядом с твоим папой.

— Мал, Мал, Мал.

Рори вбирает в себя все эти эмоции, а их много.

Она тонет в них, а я не могу ее вытащить. Только время в силах.

— Нет. Прошло восемь лет. Жизнь продолжается.

— Мне нужно уехать. — Она суматошно оглядывается и кусает губу.

Я приподнимаю подбородок Рори, чтобы она взглянула на меня.

— Ты доведешь дело до конца, принцесса.

— Теперь я принцесса? Да что тут происходит? Это… это неправильно. И нечестно по отношению к Каллуму.

— Отказаться от такого предложения было бы нечестно по отношению к тебе.

— Пообещай мне, что будешь вести себя хорошо, — говорит Рори. — Скажи, что перестанешь быть таким злобным. Но еще… — Она морщит носик. — Но еще пообещай, что не будешь излишне не злобным. Признай, что договор на салфетке всего лишь ошибка юности, что не станешь преследовать меня. Каллум такого не заслуживает.

Я качаю головой.

— Прости.

Я не договариваю, что не могу — или не хочу — соглашаться на все ее условия, или что Каллум просто не походит на подходящего для нее парня. Рори для него слишком несовершенна.

Но никогда не скажу ей такое в лицо. И несовершенство ее в хорошем смысле. Каллуму нужна Барби, с которой он сможет играть в идеальный дом. С Рори он не справится.

— Сейчас пора возвращаться.

— Зачем? — вскрикивает она.

— Затем, что нам еще два месяца нужно опекать Ричардса, и терять голову не выход. Тем более из-за того, что на радиостанции, которая понимала, что Рождество закончилось, без видимой причины крутили песню твоего заурядного почившего отца, которого ты знать не знала.

Теперь Рори смотрит на меня, и в ее зеленых глазах плещется все мировое горе.

— Для чего я здесь? — спрашивает она. Тихо. Сурово. Как преподавательница.

В ее голосе слышится угроза, и я хочу высосать эту угрозу из ее рта и собрать языком остатки яда. Но поцелуи подождут. Если поцелую ее сейчас, не смогу остановиться, а мне завтра утром рано вставать. Я дал клятву, которую намерен хранить. И к черту Рори, Эштона, Райнера и весь мир в целом.

— Что еще за вопрос? — Я веду большим пальцем по ее щеке к уголку рта.

Она разрешает мне. Сама того не осознает, но разрешает.

Прощай, пижон.

— Я про то, почему ты не противился? Когда заметил меня в том банкетном зале, почему решил, что работать друг с другом будет умно? И почему ты так на меня злишься? Что тебе от меня нужно, Малаки? — Рори бьет кулачками меня в грудь, отпихивает и стучит ногой по луже между нами.

Дождь все идет, но нам плевать. Рори опять трясет, и на сей раз не от холода. Она выгибает спину, уголки губ расслабляются, и все ее тело буквально кричит: «секс, секс, секс». Я стою перед ней и, когда она снова набрасывается на меня, принимаю на себя удары.

— Сдавайся, — шепчу я. — Я хочу чтобы мы оба сдались, Рори, как ты и обещала восемь лет назад. — До того, как жизнь растоптала все, что у нас было.

— Но договор пропал. Его больше нет! — возражает она.

— Вот что тебе нужно? Листок бумаги? — спрашиваю я.

— Бумага — важная вещь. Брак тоже лист бумаги.

— Да, но люди разводятся.

Рори качает головой:

— Договора больше нет.

Я поднимаю ее и молча веду домой.

Рори

В кое-то веки я просыпаюсь посреди ночи, чувствуя тепло.

Моргаю припухшими веками и оглядываюсь. Темно хоть глаз выколи. Я лежу на чем-то проваливающемся, скрипят пружины. Я в кровати. В кровати Мала.

Ого.

От паники в горле пересыхает, и внезапно я покрываюсь холодным потом. Я же не могла переспать с ним после истерики из-за отца. Ни за что.

Я провожу рукой по матрацу за своей спиной и понимаю, что в кровати больше никого нет. Уф.

Не до конца убедившись в этом, я поворачиваюсь набок лицом к открытой двери, ищу на ощупь на тумбочке телефон — его туда положил Мал. Откуда-то я это знала. Включаю фонарик и направляю его в сторону гостиной.

Он подсвечивает силуэт Мала. Тот лежит мускулистой гладкой спиной ко мне. Под тонкой тканью футболки виден рельеф его мышц.

Я помню его аромат под дождем: мужской запах кожи и пряных сигарет, и Мала.

А потом сказанные им слова снова не дают мне покоя.

Он хочет, чтобы мы сдались.

Вопреки всему… я знаю, что должна сражаться.

Мне с таким трудом удалось его забыть.

В этот решающий миг тело вспыхивает огнем, как и много лет назад.

Я выключаю фонарик и кладу телефон обратно на тумбу, но на ней что-то лежит — мягкое, но хрустящее. Я снова включаю фонарик и направляю на находку.

Когда я вижу ее, сердце замирает.

Маловероятно...

Наш договор.

Та салфетка.

Здесь. В целости и сохранности.

Мал ее оставил.

Началось.

ПРИМЕЧАНИЕ ОТ САЛФЕТКИ

Я в курсе, ладно?

Я и сама не подозревала, что сохранюсь до этих времен, не говоря уже о том, что получу дополнительное эфирное время. Но вот она я, перед вами. И мой дружок Мал холил меня и лелеял. Если вам интересно: пятно от кетчупа высохло и со временем побледнело.

В остальном я чувствую себя просто прекрасно. Пару лет назад немного испугалась, когда меня нашла мать Мала и выкинула в мусорное ведро (как я и предрекала — стоило купить в тот день лотерейный билет). Вернувшись домой, Мал все перерыл. Я слышала, как он в ужасе бормотал: «Нет, нет, нет». К тому моменту я лежала на дне мусорного мешка. Мал перевернул все верх дном и стал рыться в мусоре. Говоря метафорическим языком, я глазам своим не могла поверить. Чтобы вернуть меня, он буквально коснулся мусора. И не просто мусора: остатков еды и мокрой бумаги, и упаковок с острыми краями, и мусорной жижи. Мал все бормотал: «нет, нет, нет». Я подумала, что он сейчас заплачет.