Млава Красная - Вера Камша

Олончане попали под перекрёстный огонь, и, хотя артиллерии у выскочивших из леса не было, пехотинцы попятились, оставляя убитых и душераздирающе кричащих раненых: драгунские штуцера били издалека, и били метко.

Лес извергал из себя новые и новые эскадроны, мызу окружали со всех сторон.

Пожилой майор так и не дождался полковника Аксельсена. Достойный сей муж сгинул, словно его тут никогда и не было.

Командир муромских егерей успел подумать о жене, о сыне, о трёх дочках-бесприданницах, успел мысленно взглянуть им всем в глаза и попрощаться – перед тем как отдать приказ «Вперёд!» и броситься обеими ротами прямо на храпящие морды баварских коней.

Дружный залп в упор почти расчистил олончанам дорогу, но рассвирепевшие драгуны тоже навалились, шпоря коней и в свою очередь разряжая пистоли с карабинами. Черноплащные всадники врезались в неглубокое русское каре, и бой превратился в бойню.

Майор отбил один выпад, другой, вогнал саблю в бок баварца, и в этот миг что-то очень сильно ударило в правый висок. Ударило, обожгло и опрокинуло, вмиг залив взор темнотой.

Не прозвучало ни последних слов, ни последнего проклятия. Даже последней мысли – и той не было. Мир просто погас и исчез, а что случилось после – нам, живущим, знать не дано.

…В плен из олончан не сдался никто. Последних сопротивлявшихся, уже не рискуя и не суясь под окровавленные штыки, прусские кавалеристы деловито расстреляли издали.

Драгунский полк из дивизии фон Пламмета, поддержанный ливонцами, без особых потерь взял Лабовскую мызу; беспорядочно отходящий авангард Второго корпуса оказался рассечён надвое.

Глава 7

Граница с Ливонией. Млавское приречье

Окрестности селения Заячьи Уши

30–31 октября 1849 года

Жуткий и страшный день тридцатого октября кончался, уступая место ночи, когда Росский с Фаддеем добрались, наконец, до Заячьих Ушей. Канонада отдалилась, почти что стихла, и Фёдор Сигизмундович мрачнел, ненавидя эту внезапную тишину, – она означала, что артиллерия фон Пламмета выполнила свою задачу и более не имеет целей. Сегодня не имеет… Деревня со смешным, невесть откуда взявшимся названием оседлала холмистую цепь, протянувшуюся с юга на север. Погода продолжала портиться, снег смешивался с ледяным дождём, и это было хорошо: хмарь сделает немногочисленные дороги почти непроходимыми, и уж тем более непроходимыми станут болотистые леса в окружающих Заячьи Уши низинах.

– Некуда им деваться, – вслух пробормотал Фёдор Сигизмундович, окидывая взглядом пустые поля.

А и в самом деле, на что мог рассчитывать пруссак? На Млаву он привёл, конечно, не одну только пресловутую наёмную дивизию, которая так и не увидала Африки. Дивизий здесь, самое меньшее, три – Пламметова, млавенбургская и ревельская, да ещё и подкрепления из Кралевца. Но каковы ловкачи! Переправить «чёрных волков» со товарищи аж из Испании, и ведь никто весть так и не подал! Куда только смотрели Таубертовы прознатчики, рассыпанные, если верить молве, по всей Европе! Видать, или не рассыпаны, или далеко не так хороши, как принято считать.

В общем, проморгали баварских драгун да тирольскую пехоту, а раз проморгали их, могли проморгать и иных. И кабы не ещё больше оказалось против нас, думал, вглядываясь в тянущуюся к небесам колоколенку, Росский, чувствуя, как всё сжимается внутри. Может, и не три дивизии, а и все четыре, если не пять. И это тебе не капказские головорезы, не вечно мятежные сородичи-лехи, это Европа, усвоившая жестокие уроки, ей Буонапарте преподанные…

Фон Пламмет начал первым, рискнул по-крупному и, похоже, сорвал куш. Конечно, Росский не мог воспарить над полями и лесами, приходилось судить лишь по звукам канонады, а тут и ветер, и снег – но главное угадывалось. Пруссаки наваливались полком на батальон и батальоном – на роту. Наверняка ударили по сажневцам у фольварка Аттельбейн, откуда к Заячьим Ушам шла дорога, и, если югорцы не выдержали… Тогда ничто не помешает фон Пламмету опрокинуть передовые русские части, лишить корпус управления – и хорошо ещё, если Шаховской со всем штабом в плен не угодит. Наверняка понесли тяжёлые потери суждальский и олонецкий полки, несладко пришлось муромским егерям, чудо, если спасут орудия конноартиллеристы Карпина. Но, чтобы развить успех, наёмникам – и тем, кто с ними, – придётся брать эти самые Заячьи Уши. Придётся брать, чтобы вырваться на простор из топей и непролазных, залитых сейчас водой по пояс ольшаников. Конечно, есть ещё обходная дорога на Кёхтельберг, но она уводит далеко на север, почти к самому озеру, петляет по прибрежным холмам и сливается с главным трактом уже возле самого Плескова. Второй корпус двигался по большаку, у которого и приютилось селение. И потому, если баварцы возьмут-таки деревеньку, перед Пламметом откроется прямой путь, можно бить на марше растянувшиеся русские колонны, по-прежнему атакуя сотню – тысячей.

А там, глядишь, откроется и мягкое подбрюшье корпуса, растянувшиеся беззащитные тылы, провиантские обозы, фуры с огнеприпасами, походные гошпиталя и всё прочее, без чего немыслима война. Горько, но не смертельно для командира корпуса потерять полк; однако что он станет делать, оставшись без солдатских сухарей да крупы? Пока подтянут из глубины Державы новое – этак и настоящая зима настанет…

Тьфу, пропасть. Росский сплюнул, покрутил головой.

– Гляньте-ка, барин, наши вроде как! – подал голос Фаддей.

На самой окраине Заячьих Ушей, возле серых плетней и серых же бревенчатых сараюшек, застыла группа всадников.

– Наши, наши, – кивнул Фёдор Сигизмундович, подгоняя усталого коня.

Молодые поручики его полка, конечно, не могли усидеть под крышей.

– Господин полковник! Фёдор Сигизмундыч! – встретили его с Фаддеем. – Что такое? Что случилось? Почему стрельба?

– Всё в порядке с нами, господа, всё в порядке, – поднял руку Росский. – Целы мы. Выбрались. А вот наши…

На него воззрились, глядя во все глаза. Молоды ещё. Правда, пороху уже успели понюхать на Капказе, но есть и те, кто успел побывать лишь на стрельбищах.

– Германские наёмники фон Пламмета и ливонцы перешли Млаву. Авангард корпуса, – Росский сделал паузу, заставляя себя вытолкнуть из гортани проклятые слова, но произнести «разбит» так и не смог, – в тяжёлом положении. Сколько мы потеряли – неведомо. Но суждальцев, олончан и боюсь, что даже муромцев как организованной силы скорее всего уже нет.

Никто не шелохнулся, не вздохнул.

– Я думаю, Пламмет к утру поймёт, что к чему, и полезет на нас. В Кёхтельберге ему делать нечего, войск там нет, и ливонцы скорее всего это знают. У них глаз на нашем берегу хватает. Заячьи Уши обойти можно, но трудно. И артиллерию по болотам не протащишь. Хотя герр генерал показал, что воевать умеет, так что не думайте, будто полезет в лоб, и только в лоб. Весёлая нам предстоит ночка… Следуйте за мной, господа. Получите необходимые приказания.

Гвардейские гренадеры оказались не единственным полком, застрявшим в Заячьих Ушах. Медленно, увязая в непролазной грязи, к деревеньке весь день выходили колонны Володимерского полка – уже из Четвёртой пехотной дивизии: на марше у Шаховского всё перепуталось, пока сам именинник кутил на Лабовской мызе, далеко опередив вверенные ему войска.

Под снегом и дождём мрачные, злые гренадеры копали землю. Обозы с шанцевым инструментом отстали, как и положено, пришлось, по словам одного из ротных командиров, «прибегнуть к реквизициям у обывателей». Впрочем, мужички из Заячьих Ушей, едва прослышав, что «лявонь» перешла Млаву, сами наперебой предлагали помощь: в русских сёлах, выросших после Северной войны на отошедших к Державе землях, соседей недолюбливали, хотя дальше дело не заходило. До сегодняшнего дня.

Ни топоров в достатке, ни заступов, ни кирок. Только то, что роты несли на себе и что сыскалось у местных. Тем не менее Заячьи Уши окружило кольцо заполненных землёй фашин, дорогу перекопали глубоким рвом, вдоль края огородов насыпали вал. Уже почти ночью из млавских лесов появились несколько выбивающихся из сил запряжек с лёгкими орудиями – всё, что осталось от конноартиллерийской бригады Карпина. Четыре уцелевшие пушки-шестифунтовки вывел совсем юный поручик, он же доставил и знамя бригады – Карпин, как и положено настоящему командиру, не пожелал бросить орудия, лишившиеся конной тяги по милости прусских штуцерных, заняв с добровольно оставшимися офицерами круговую оборону. Что случилось дальше, несчастный поручик не знал. Он держал в подрагивающей руке кружку с водкой и плакал, не стыдясь слёз. Он стыдился другого – что остался жив.

Офицеры гренадерского полка выслушали рассказ мальчишки в мрачном молчании. Орудия потеряны, бригада – целая бригада! – парадным маршем отправилась на небеса. И едва ли лучшая участь постигла муромских егерей. Немцы наступали зло и решительно, били в слабые места, смело обходили сопротивлявшиеся до последнего роты, врезаясь всё глубже и глубже в расположение Второго корпуса. То здесь, то там в чащах вспыхивала перестрелка – там ещё дрались, видно, остатки передовых полков.