Синдром Феникса - Алексей Слаповский

— Да, — сказал Виктор после паузы. — Так и было. Рассказывай, Сергей.

Сергей рассказал.

Последнее поручение было: отвезти энную сумму в Москву некоему министру, чтобы тот кое в чем помог Сарайской области и ее губернатору, что одно и то же. Абы кого с такими поручениями не посылают. Шумакину дали двух сопровождающих, крепких парней из личной охраны губернатора. Остановились они в сарайском представительстве: губерния имеет в Москве свой особняк. Виктор должен был назначить министру встречу, причем министр требовал, чтобы никаких свидетелей. Предположительно, свидание должно было состояться ночью где-то на глухой улочке в окрестностях представительства. И как раз этой ночью здание загорелось. И Виктор бесследно исчез. Вместе с деньгами. И неизвестно, успел ли он передать деньги или нет. Вопрос этот очень волнует губернатора Затыцкова и других приближенных к нему людей.

— Боитесь, не передал? — спросил Виктор. — Сбежал с деньгами?

— Боимся — передал. Суть в том, что министр через неделю после пожара угодил под следствие. Разгребают до сих пор, нашли много наличности — в чемоданчиках деньги лежали и в сейфах, будто в камере хранения. Некоторые чемоданы он даже и не открывал, зараза! А дело ведут такие умельцы, что докопались до происхождения уже многих денег, и у многих больших людей — большие неприятности. Затыцков ждет — вот-вот очередь дойдет до него. Одна надежда, Виктор, что ты эти деньги проиграл. Любил ты это дело, но, правда, играл всегда только на свои.

— А я это знала, — утирая слезы, вступила Ксюша, — и позаботилась. Подумала — вдруг тебя занесет, вдруг все проиграешь, я тебе на крайний случай в куртку, в воротник, где капюшон, зашила десять тысяч. Позвонил бы мне, а я бы сказала. Ты их нашел?

— Нашел… А почему меня в розыск не объявили?

— Какой розыск? — удивился Сергей. — Наоборот, мы всем говорим, что ты тяжело болеешь и дома лежишь. Потому что, пока насчет денег не выяснили, лучше, чтобы никто ничего не знал. Пробовали, правда, в московских казино выяснить, был ли где-то большой проигрыш в это время, но они разве скажут! Так что, Виктор, очень надо вспомнить, куда делись деньги. Если успел отдать — плохо, если проиграл — тоже плохо, но уже лучше. А самый замечательный вариант — если бы у тебя их украли. Мы охранников допросили, конечно, и всех прочих. Безрезультатно. Ну? Не помнишь?

— Я насчет своей жизни ничего не помню, а ты — деньги! — раздраженно сказал Виктор.

— Одно с другим связано, — примирительно улыбнулся Сергей.

— А я никого не убил в своей жизни? — задал неожиданный вопрос Виктор.

Сергей даже засмеялся:

— Ну ты спросил! Успокойся, как ни странно, никого не убил.

— А что ж странного?

— Да ничего. Просто в твоем окружении мало людей, которые никого не убивали. Всем приходилось — либо лично, либо при посредстве.

— Хорошее окружение! — иронично отозвался Виктор.

— Время такое было, — списал на время Сергей, как списывают и все прочие.

Виктор задавал еще вопросы.

— Я строителем работал когда-нибудь?

— Нет.

— В футбол играл?

— Разве только в детдоме. На физкультуре.

— Животные в доме есть?

— У тебя на них аллергия. В смысле — на кошек и собак.

— Да? Не замечал. И лошади не было?

— Нет. Ты сроду на лошади, насколько я знаю, не сидел, — отвечал Сергей.

— А что мы тут разговариваем? — спохватилась Ксюша. — У нас самолет вечером, в восемь часов! Собирайся, Витя!

— Что, и билет взяли?

— Конечно.

— По какому документу?

— По паспорту, — Сергей выложил на стол паспорт. — Восстановить с нашими связями — плевое дело.

Виктор раскрыл его, рассматривал.

— А кто такой Мушков? — спросил он.

— Понятия не имею, — сказал Сергей. — Ксюша, ты не знаешь?

— Никогда не слышала. А кто это, Витя?

— Сам не знаю.

Татьяна пошла в хлев — задать корма Тишке.

Сказала ему:

— Ну все, хватит. Сегодня же приглашу Митрюхина, пусть тебя режет. Хоть ты и хороший, а все равно свинья. А свинье свинская участь, понял? Сожрут тебя. Обидно? А почему? Чем ты лучше других? Других свиней режут, а тебя до старости кормить? До естественной смерти? И кому от этого польза? Тем более — станешь старый, будешь болеть, мучиться, а тут чик по горлу — и даже не заметишь. Митрюхин хорошо режет, ты не бойся. Он, говорят, не ножом и не топором, а такое у него длинное шило. Он им сунет в сонную артерию — и все. И отправишься в свой свинячий рай, прости меня, Господи. Надо, что ли, лампу опять проверить…

Она долго уже отсутствовала.

Она знала, что Георгий, то есть Виктор, будет ее разыскивать, чтобы проститься. И зайдет сюда.

Она знала, как поступить.

Если он сейчас уйдет от нее, все помня о ней, это больно. Пусть уйдет без памяти. Ты человека помнишь, он тебя нет — это все равно что человек умер. А об умершем можно лишь тосковать, но нельзя надеяться на его возвращение. Тосковать Татьяна была согласна, надеяться — нет. С ума сойдешь.

Она разожгла лампу.

Увидела в щель: Виктор идет к хлеву.

За ним, ни на шаг не отставая, шла Ксюша.

— Татьяна! — окликнул Виктор.

Татьяна промолчала.

Виктор открыл дверь, заглянул, увидел Татьяну, вошел.

А Ксюша, зажав нос, закричала:

— Виктор, выйди оттуда! Ты провоняешь весь! Ужас!

И, не в силах стерпеть запаха, отбежала от хлева.

— Ну что ж, Таня… — сказал Виктор.

— До свидания, всего хорошего, — заторопилась Татьяна. — Вы бы забрали все свое. Машину, другие вещи. Велосипеды у пацанов можете взять в счет денег.

— Не стыдно тебе? Ты знаешь, я бы остался… Но каждый человек должен жить своей жизнью, а не чужой.

— Зачем вы мне это говорите? Не надо мне ничего говорить! Слава богу, не дура, все понимаю! — говорила Татьяна, не поворачиваясь к Виктору.

Лампа стояла перед нею на ящике, из форсунки выбивалось небольшое пламя.

Татьяна схватила лампу, подкачала несколькими резкими движениями, направила на Виктора, тот отшатнулся. Она подскочила ближе, почти опаляя лицо.

Виктор ударился спиной о стену, осел. Закрыл глаза.

Все, как обычно.

Татьяна погасила лампу, ждала.

Тихонько постучала Виктора по щекам.

Он открыл глаза.

— Здравствуйте, — сказала Татьяна. — Объясняю: вы потеряли память. Оказались здесь, у посторонней женщины, то есть у меня. Но вам повезло, вас нашли ваша жена и ее брат. Они вас ждут.

— Хватит дурить, Татьяна, — сказал Виктор. — Все я помню. Какие-то эксперименты проводишь. Зачем?

— Чтобы ты меня забыл. Хотя — и так забудешь.

— Таня… Ты не представляешь, как я благодарен…

— Слушайте, езжайте уже! — закричала Татьяна.

Виктор не понял ее грубости, даже слегка обиделся. Он просто не знал, что нет для женщины ничего нестерпимей, чем благодарные слова мужчины при уходе. Когда он ругается на пороге, проклинает и обвиняет во всех грехах — это понятно, это обидно, но не оскорбительно. А когда вот так вот рассусоливает — дескать, ты славная, хорошая, но… — убить хочется. И задать вопрос: если я такая славная и хорошая, чего же уходишь?

Ехали в машине (Сергей нанял такси до самого аэропорта), сидели в зале ожидания, летели в самолете — Виктор все спрашивал и спрашивал, желая узнать о себе как можно больше. А Ксюша не сводила с него глаз и постоянно держала его за руку, что Виктору было не только не стеснительно, а очень даже наоборот: он видел, что все окружающие смотрят на Ксюшу — хороша женщина! Стройная, стильная, голову держит высоко, а глаза той самой глубокой голубизны и загадочности (с темноватыми тенями на веках, что делает их еще глубже), какая заставляет мужчин чуть ли не скрежетать зубами: “Почему не моя?!”.

Прилетели.

На автомобиле с затененными стеклами отвезли Виктора под Сарайск, где было его поместье в элитном поселке — среди прочих таких же теремов.

— Неплохо живешь, а? — спросил Сергей зятя.

Виктор оглядел дом и пространство перед ним: дорожки, елочки, декоративный пруд. Ему понравилось. Спросил только:

— Сам делал?

— Ты-то? Ты, извини, хоть и детдомовский, а не приспособленный ни к чему. Гвоздя вбить не умеешь. Если и работал руками, то когда своим дзюдо занимался. Ладно, отдыхай, наслаждайся, а завтра я к тебе целый консилиум привезу. Лечить тебя будем. Новейшими методами.

Ксюша при слове “наслаждайся” даже вздрогнула.

Она ждала ночи.

Она надеялась, что ночь все поставит на свои места.

И все было, в общем-то, славно, хорошо, бурно. Но когда утром Сергей, живший в этом же доме на третьем этаже, спросил томно-утомленную и сладко потягивающуюся сестру с родственной фамильярностью:

— Ну, что? Накушалась секса? — она ответила:

— Накушалась. Но как-то все по-другому. Будто с чужим мужчиной переспала.