Заговор по-венециански - Джон Трейс

— То боги радуются нашей добыче, — говорит он. — Довольно, Арантур, не утомляй гостей речами. Пора бы уже одарить их нашими сокровищами. Я повелел своим мастерам изготовить отдельно для каждого из вас, друзья, свою вещицу. У моего благородного друга Кави даже есть список — кому что принадлежит.

Недра земли опять рокочут.

На этот раз никто не обращает внимания на грохот — всех поглотил мелодичный перезвон, с которым раздается на руки серебро.

Кави начинает с наименьших даров не столь важным гостям:

— Для меня честь вручить вам эти подарки. Сперва моему старому другу Арту из Таркны я рад преподнести вот этот перстень-печатку. На нем искусно выгравированы его инициалы…

Прочие нобили аплодируют Арту. Он начинает пробираться сквозь толпу, но…

До стола не доходит.

Деревянные подпорки комнаты трещат и расходятся.

В потолке образуются дыры, сквозь которые в комнату проникает свет. Аплодисменты сменяются молчанием. Гости, раскрыв рты, застывают от страха.

Потолок рушится им на головы. Нобили заслоняются руками от камней и деревянных обломков.

И вот уже под ногами расходится пол.

Раскрывается, подобно ловушке, внизу которой — подземный мир мертвых.

Руки цепляются за края обвала, но мягкая почва осыпается, и люди падают в пропасть.

Из дыры долетают крики и эхо; нобилей уносит смертельный поток каменных осколков.

По всем шести шахтам проносится шквал ревущего пламени, порожденный взрывом горного газа.

И те, кто пережил обвал, заживо сгорают в страшном огне.

А чуть поодаль на холме стоит Ларс и наблюдает, как от приисков в закатное небо поднимается грибовидное облако из пыли и черного дыма. Помощники постарались на славу, ловко запустив огонь в шахты, наполненные вредоносными подземными газами.

Опершись на разбитое колесо повозки, Ларс взвешивает в руках серебряные таблички и улыбается. Такой улыбки и Песна не постеснялся бы. «Врата судьбы» — ключ к великим вещам, и Ларс сохранит их даже ценой собственной жизни. Пока новый господин не будет готов их принять.

Capitolo XXXII

Тетия все еще без сознания, когда Венси приносит ее в дом Латурзы.

Старый целитель опасается худшего.

Такую обильную кровопотерю девушка вряд ли переживет.

Венси бежит за своим сыном, а в хижину врываются помощники и прочие доброжелатели. Уложив Тетию на грубое ложе, Латурза хватает ткани и котелок с водой, непрестанно булькающий на огне.

— Спасибо вам! Спасибо! Время уйти и дать мне работать. Освободите место.

Лекарь хлопает в ладоши, выпроваживая зевак, словно гонит прочь стадо набежавших невесть откуда гусей.

Остается одна только деревенская швея Кафатия, ровесница Тетии. Она помогает омыть тело раненой.

Старик изучает рану на животе. Пусть меч и не задел утробу, лекарь знает: спасти, скорее всего, не получится ни мать, ни ребенка.

— Здесь! Здесь подотри! — показывает старик Кафатии, а сам оглядывает рану на правой руке Тетии. — Да помогут нам все боги! Такую рану простому смертному не зашить и не залечить.

Он перетягивает бицепс Тетии пеньковой веревкой, в то время как помощница раздевает девушку и промывает рану у нее на животе.

И рана теперь четко видна лекарю.

Глубоко зацепило.

Слишком глубоко, чтобы спасать роженицу. Латурза подносит морщинистую руку к ее губам, чтобы проверить: дышит ли еще?

Дышит, но едва-едва.

Позади раздаются шаги. Кто-то заслонил свет.

Это Венси встал на пороге.

На руках у него тело сына.

— Он еще жив, Латурза! Тевкр не умер! Исцели его поскорее!

И старый воин кладет сына рядом с невесткой. Но Латурза даже не смотрит на авгура.

— Венси, твой сын мертв. Позволь же мне спасти Тетию.

— Нет! Спаси его, Латурза! Спаси моего сына.

— Друг мой, — отвечает старик тихо и с теплотой в голосе, — твой сын погиб. Он уже с богами, которым так верно служил.

Слезы стекают по лицу Венси.

— Хотя бы осмотри его. Заклинаю тебя, — просит он.

Латурза берет его за руки.

— Венси, мне не надо осматривать Тевкра, я и так знаю: он мертв! Прости, но уже ничего не поделаешь. Теперь позволь хотя бы заняться его женой и ребенком.

Тетия открывает глаза.

Боль охватывает все ее тело, и здоровой рукой девушка тянется к лекарю.

Латурза срывает с Тетии остатки окровавленной одежды. Наклоняется и раздвигает бледные, ослабшие ноги, а про себя молится — умоляет Талну, богиню деторождения, помочь. Оборачивается к Венси и, слабо улыбнувшись, говорит:

— Показалась головка ребенка. Я вижу дитя.

Глаза Тетии вот-вот вылезут из орбит. Сама она ревет раненым зверем.

Латурза помогает младенцу, бережно ухватив его пальцами за податливый череп.

Тетия не дышит, она задыхается. Воздуха недостает, но она готова употребить последние его капли на то, чтобы родить ребенка на свет. Чтобы обезопасить его.

Лекарь замечает, что лицо ее побледнело, как у почившего, а глаза подернулись молочной поволокой — как у ослепшего мужа.

Показались плечики ребенка. Вот он вышел по пояс.

Из горла Тетии вырывается нечеловеческий крик. Девушка опускает голову. Ноги разгибаются. Тетия умерла.

На мгновение все в хижине замирают. И только Латурза успевает опомниться.

— Венси! — кричит он. — Бери ее за ноги. Согни ей ноги в коленях. Быстрее!

Великан Венси делает как сказано, и Латурза подхватывает ребеночка под мышки и не спеша вытягивает.

Младенец выскальзывает из тела умершей матери, а за ним кровавой змей тянется пуповина. Все взгляды моментально устремляются на малютку. Мальчик. Он молчит и не дышит.

Венси понимает, что целителю нужно место. Выхватив нож, он перерезает пуповину и убирает тело невестки с пути Латурзы. Мертвая Тетия прижимается к Тевкру.

Латурза переворачивает ребенка личиком вниз и сует костлявый палец ему в рот, пытаясь достать язычок.

Маленький круглый животик раздувается и вроде готов уже лопнуть, как вдруг…

Из горлышка и ноздрей вырывается маленький фонтан жидкости и слизи.

Но крика по-прежнему нет. Мальчик только прерывисто дышит, посапывает, словно зверек, нюхая воздух.

Латурза улыбается.

— Ты стал дедом, Венси. Этот маленький человек родился прежде срока, но дышит неплохо.

— Дай мне его, — протягивает руки Венси. — Мою кровиночку, наследника.

Латурза бережно передает дитя на руки деду.

— Осторожнее. Ребенок очень слаб. Я пока найду во что его запеленать.

Венси целует внука. Ребенок совершенен, разве что под левым глазом у него родимое пятнышко в виде слезинки. Поцеловав внука еще раз, Венси сгибает сыну руку, как если бы тот обнял жену, и кладет ребенка между родителями.

— С рождением тебя, а это — твои отец и мать. Ты их никогда не увидишь, но будешь помнить о них. Я позабочусь, чтобы и твои потомки их помнили.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Capitolo XXXIII

Площадь Сан-Марко, Венеция

26 декабря 1777 года

На закате канал Сан-Марко превращается в бесконечный поток пролитого кьянти.

Куртизанки, чьи лица скрыты под масками, осторожно высаживаются из лодок на берег. В прорези бархатных моретт[26] мерцают жадные взгляды; сами куртизанки молчат, ведь шпенек, благодаря которому маска и удерживается на лице, приходится зажимать зубами.

Кое-кто из них молод и прекрасен. Кое-кто стар и болен. Богатые женщины одеваются нищенками, а нищенки одалживают пышные наряды, чтобы провести ночь в кругу благородных господ.

В Венеции можно быть кем угодно. Здесь все дозволено. И нет ничего определенного. А сегодня первый день после Рождества. День святого Стефана. Начался карнавал. Самый развратный праздник всего несколько часов как наступил и уже заявляет о своих правах во весь голос, будто новорожденный.

Впереди шесть месяцев полной вседозволенности. Музыки. Искусства. Плотских утех. И кое-чего пострашнее. Кое-чего темнее, смертельнее.

Площадь Сан-Марко уже превратилась в танцевальную арену. Вышитые узорами одежды, карнавальные плащи с капюшонами и сверкающие новые костюмы кружатся в морозном зимнем воздухе; струнные оркестры играют, и люди смешиваются в толпу, флиртуют. Вивальди мертв, но музыка Рыжего Священника стала еще популярнее, чем при его жизни. В одном из кафе девушка-скрипачка играет «Бурю на море», и группа молодых людей на время останавливается послушать. Затем они идут в сторону площади Сан-Мозе, где стоит королевский игорный дом и где в эту ночь они спустят почти все свои деньги.

За весельем следит лодочник — мужчина в бледной длинноносой маске.

Он в центре праздничной круговерти, однако частью ее не становится.