Ведущий в погибель. - Надежда Попова

Курт шагнул чуть в сторону, бросив взгляд поверх его плеча, и приветливое лицо миловидной девицы, стоящей у огромного накрытого стола, утратило существенную часть своей благожелательности.

— Ма souriselle[34], — проворковал фон Вегерхоф, поспешно прошествовав к ней и взяв за руку. — Я полагал, ты сегодня обедаешь в своей комнате.

— Скучно, — поморщилась та. — Надоело. Но ведь и ты, вижу, велел накрывать на двоих?

— Извини, mа choute[35], но обедать тебе все же придется у себя, — сокрушенно возразил стриг. — У меня деловая встреча.

— Снова? — возмущенно начала она, и тот мягко, но непреклонно развернул ее за плечо в сторону двери.

— Извини, — повторил он, настоятельно подтолкнув девицу к выходу. — Это очень важно. À ce soir, ma petite chatte[36].

— Но к ужину ты освободишься? — многозначительно уточнила та уже на пороге, и фон Вегерхоф улыбнулся:

— Ну, разумеется. Ужин пройдет в точности согласно планам.

Девица плотоядно закусила губку. Фон Вегерхоф щелкнул зубами. Курт покривился.

— Какая гадость, — вынес вердикт он, когда дверь закрылась. — У этой помеси грызуна с кошкой не все дома, или она лечится кровопусканием?

— Занятно; а о знании языков меня не предупреждали, — заметил стриг, усаживаясь во главе стола, и он, пристроившись рядом, отмахнулся:

— Нет знаний. Tout peut arriver[37], как говорил наш наставник по безоружному бою, а посему я не упускал возможности выяснить, что именно он и прочие instructor’ы бормочут под нос, передавая нам свои умения. От вышеупомянутого наставника, правда, в памяти осталась все больше одна фраза — «cela ne vaut rien»[38].

— Произношение хромает, — приговорил фон Вегерхоф, — но если поработать…

— К чему?

— Tout peut arriver, повторяя слова твоего наставника.

Сказанное хозяином дома Курт пропустил мимо ушей — он смотрел на блюдо перед собою, всерьез решая, следует ли выбирать выражения или лучше всего высказать оному хозяину все то, что сейчас вертится в мыслях.

— Ты смеешься, — выговорил он, наконец, оторвав взгляд от запеченных улиток, выложенных на тарелке с издевательским изяществом.

— Ты обязан это попробовать, — не скрывая глумливой улыбки, возразил тот. — Во-первых, как знать, в какую ситуацию ты попадешь в будущем, и не придется ли употреблять чего похуже; начинай привыкать. Во-вторых, тебе предстоит жить некоторое время в обществе тех, кто будет посмеиваться над тобой, глядя, как ты давишься и кривишься. Вопреки всеобщему мнению, ульмцы вполне осознают, скажем так, непривычность сего блюда, а также тот факт, что требуется определенное волевое напряжение, дабы отведать его впервые, и всякого, неспособного на это, будут почитать слабым. Ну, а в-третьих, Гессе, это действительно вкусно.

— Где вы берете эту дрянь такой ранней весной? — поинтересовался Курт, нехотя опустив взгляд снова в блюдо перед собою.

— Из подвала, — с готовностью пояснил стриг. — Разводятся в больших бочках; если поддерживать нужное тепло, они прекрасно переживают зиму. Правда, сейчас они много дороже, нежели будут через месяц-другой; ко всему прочему, в «Риттерхельме» их готовят и подают неправильно. Вкусно, но немного не то. Мой повар выдерживает их над углями на решетке, отчего они приобретают неповторимый аромат, какого не добьешься просто в печи. А кроме того, к этому блюду полагается одно дополнение, — с видимым удовольствием продолжил фон Вегерхоф, указав гостю на крохотную серебряную тарелочку с тонкими, прозрачными, как стекло, ломтиками лимона. — Enchiridium[39] для новичков: аккуратно подхватываешь улиточку вилкой, потом на ту же вилку накалываешь дольку… И самое важное — после всего этого глоток темного пива. Попробуй. Не пожалеешь.

— Говорить о деле ты, судя по всему, не станешь принципиально, пока я этого не сделаю, — пробурчал Курт недовольно, с омерзением выуживая плотный комочек из раковины. — Придется.

— Ну, как? — уточнил стриг, когда он, готовясь к приступу тошноты, проглотил кисловатый кусок, почти не жуя.

— Странно, — вынужденно сознался Курт, не спеша делая глоток терпкого горьковатого пива. — Однако, должен признать, не столь омерзительно, как я ожидал.

— Сказать, что очень вкусно, самолюбие не позволяет?

— Вкусно, — сдался он. — Fateor[40]. И даже доем до конца… Как я понимаю, я только что видел того единственного человека, который знает, кто ты такой? Возможно, не мне тебя учить, однако же, не кажется ли тебе, что это несколько… неосторожно? Женщины существа переменчивые, и как знать…

— Эта — не проболтается, — возразил фон Вегерхоф уверенно. — Даже если не брать во внимание тот факт, что она влюблена в меня до потери памяти, она искренне полагает, что, случись что, встанет на костер вместе со мною, а это, согласись, стимул неплохой. О моей службе в Конгрегации ей, разумеется, не известно.

— Это что же — твоя заначка, чтобы не бегать на охоту лишний раз? — покривился Курт. — Что-то вроде бутылки на полке? И что ты станешь делать с этой бутылкой, когда по ней пойдут трещины?

— Что-то от меня ускользает тайный смысл твоих иносказаний. Что ты подразумеваешь под этим?

— То, что со временем молодая любовница с извращенными наклонностями становится старой нянькой-кормилицей. Что ты будешь делать, когда ей стукнет лет сорок? Выгнать — начнет болтать; продолжать прежнюю линию… — Курт передернулся. — Бр-р… Я понимаю, что ты и сам не мальчик, однако сомневаюсь, что тебя особенно привлекают ровесницы.

— Ну, так долго я ждать не намереваюсь, — разъяснил тот уже менее охотно. — Выдам ее замуж; это довольно просто. Первое — познакомить ее с тем, кто ей точно придется по душе. Второе — напомнить о традиционных женских мечтах; муж, семья, пироги, дети… Ну, а третье — сделать так, чтобы она захотела сменить загадочного вечного любовника на вполне понятного, родного и близкого мужа. Наскучить же женщине настолько, чтобы она возжелала от тебя уйти — несложно. После чего ею же совершается долгий тяжелый разговор, бурное прощание, и все остаются довольны. От упреков в мою сторону удерживает тот факт, что она ушла сама, переполненная даже, быть может, чувством вины по этому поводу; от желания откровенничать — страх перед Инквизицией.

— Отработанная схема?.. А какого мнения отец Бенедикт о твоих вычурах?

— А о твоих? — парировал стриг. — Я, замечу, кроме, как ты выразился, бутылки на полке нахожу в происходящем и простые удовольствия, без которых коротать вечность, согласись, довольно тоскливо.

— И много попадается таких мышек, тяготеющих к роли пайка?

— А тебе — неужто мало встречалось любительниц парней со Знаком? Отчего, думаешь, инквизиторы имеют такой успех у дам?.. Кроме того, — продолжил фон Вегерхоф серьезно, — я уже упоминал, что данный процесс не столь тривиален и прост, как кажется. И, чтоб ты знал, жертва испытывает не меньшее удовольствие, хотя и несколько иного характера; в том случае, разумеется, если не стоит цели вызвать страх и усугубить боль намеренно.

— Откуда тебе-то знать? — не сдержав откровенной неприязненности, бросил он, и стриг тяжело усмехнулся:

— Не забывай — я сам через это прошел.

Курт умолк, глядя в как-то незаметно опустевшее блюдо перед собою. Вообразить фон Вегерхофа в роли жертвы не выходило, и представить себе, каким он мог быть человеком, тоже не удавалось никак.

— Да, верно, — с усилием выговорил он, наконец, подняв взгляд. — Как это случилось?

— Все не оставляешь надежды меня расколоть? Бесполезно. Слишком мало пива для откровений… Попробуй, — возвратив в голос прежнюю беззаботность, предложил стриг, — постная телятина. Если после этого ты не скажешь, что мой повар волшебник…

— Хозяин — стриг, повар — колдун, — пытаясь вторить беспечному тону фон Вегерхофа, подсчитал Курт. — Меня здесь явно недоставало… Ну, что ж; в таком случае, я готов выслушать еще массу приятных новостей. Как я понял вчера, обнаруженное тобою тело — не единственное из того, что известно тебе и не известно городским властям?

— Не единственное, — согласился тот. — Сегодня, когда ты, наконец, способен думать о деле, расскажу все с самого начала, и начнем думать уже вместе… Итак, примерно два месяца назад, в середине января, в Регенсбурге произошел забавный incident. На улице местные головорезы прижали к стене некоего субъекта, однако субъект оказался упрямым и со своими богатствами расставаться не пожелал, посему головорезы вполне разумно рассудили, что забрать оные богатства у трупа будет куда легче. Субъект поднял крик, на который примчалась городская стража. Головорезов повязали, однако до того момента кто-то из них успел-таки пырнуть субъекта ножом. Истекая кровью, тот поразительно активно противился попыткам стражей оказать ему помощь, на вопрос о том, в какой дом или гостиницу его препроводить, отнекивался и темнил, при упоминании о враче забеспокоился… Когда до парней в шлемах дошло, наконец, что дело нечисто и надлежало бы, вообще говоря, доставить субъекта в местную тюрьму, тот достал что-то из потайного кармана и сунул в рот.