Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Отравился?

— Отдал душу за минуту, а то и меньше. Вместе с ядом он закусил также клочком бумаги, который, благодарение Богу, стражи догадались таки из него выковырнуть. Половину он все же успел сжевать, остались в целости лишь несколько неполных фраз, прочтя которые, городские власти обратились в местное отделение Конгрегации. Написано было следующее: «Это последнее предупреждение. Полагаю, вы…». Это — уцелевшие первые две строки. Далее: «… все прелести вашей новой жизни». Следующие строчки расплылись и искрошились, после чего: «… Император не будет…», «… один из его…», «… стриг…», «… выбора у вас нет…», «… позор рода фо…» и, наконец, «… аши люди в Ульме с вами свяжутся».

— С первого взгляда улов неплохой, — задумчиво заметил Курт. — Кому-то предлагается оценить «все прелести» положения, в которое он попал — надо думать, на это ему было отпущено некоторое время. «Фо…» — скорее всего, «фон»; «Император», «один из его»… Один из его подданных; возможно, прежде там упоминался даже титул. «Стриг»… Один из родовитых подданных Императора — стриг?

— Судя по перехваченному письму — так.

— Но ведь это подстава, — возразил Курт убежденно. — Написано на бумаге, не на пергаменте; допустим, чтобы легче было уничтожить, случись что. Но — не шифрованное? Не переданное с гонцом, не имеющим представления, что везет? Не через голубя «… нашим людям в Ульме»? Вот так, открыто, простым и ясным немецким языком?.. За милю разит провокацией.

— Разумеется, — усмехнулся фон Вегерхоф. — Leurre[41], провокация или, как ты весьма самобытно выразился, подстава. Сколь бы ни была Конгрегация еще молода и не обучена многим премудростям, а все же кое-какие достижения в ее истории имеются; и уж коли даже следователь-выпускник не пишет донесений иначе, чем с использованием Евангелия, и только так — то предположить, что наши противники станут вести себя иначе, просто глупо. Умнее будет допустить, что у них в разработке либо уже использовании такие шифровальные системы, о которых в Конгрегации не знают и даже не умеют вообразить и перед которыми «Tawil»[42] — головоломки для детей.

— Id est[43], там, — кивнув в потолок, уточнил Курт, — всерьез это представление не восприняли?

— Восприняли, отчего же, — пожал плечами стриг. — Конечно, дезинформация видна насквозь, и вполне понятно, что ни для кого в Ульме эта записка не была предназначена, а обречена была попасть в руки Конгрегации… Однако ведь нельзя же попросту бросить ее в очаг и забыть. В любом случае следует проверить, что и как. Проверить надо даже самую безумную мысль, хоть даже и мысль о том, что господа малефики зарвались и потеряли всяческое соображение о безопасности и осторожности. И если хоть часть этой инсценировки — правда, быть может все, что угодно. К примеру, как тебе такое истолкование уцелевших строчек: «… Император не будет…» доволен, узнав, что… «один из его…» подданных предатель (вор, убийца, ненужное вычеркнуть). Нам нужен (или на нас должен работать, или вами должен быть убит) ульмский… «стриг»?.. То есть, вполне возможно, «позор рода фон» Вегерхоф. Или же — после этого «фон» стоит и вовсе мое настоящее имя.

— Настоящее, — повторил он медленно. — Ergo, кое-что из столь тщательно тобою оберегаемого прошлого все же придется мне раскрыть. Если есть вероятность того, что это известно даже противнику… Колись, Александер. Уж эта информация — важна для дела.

— Не поспоришь, — нехотя согласился тот. — Это одна из немаловажных причин, по которым я и должен был работать именно с Эрнстом. Тот знал обо мне все. Сейчас же… Фон Лютцов. Александер фон Лютцов, барон.

— «Лютцов»… Откуда ты? Это тоже может оказаться значимым, согласись.

— Либерец, — через силу выговорил стриг. — Это в Богемии. Большего тебе пока знать не надо. И то, что узнал, Гессе, запомни и — выбрось из головы. Тем более, что данное предположение из самых невероятных. Тех, кто знал меня когда-то, не осталось в живых.

— Но ведь, как я понимаю, нельзя исключать того, что им о тебе известно, даже если стриг, упоминаемый в письме, не ты.

— Исключать нельзя, — согласился фон Вегерхоф. — И мы не исключаем.

— Если продолжать эти предположения… И много в округе Ульма титулованной знати?

— Два замка неподалеку от города — мой и одной вдовствующей баронессы преклонных лет. Чуть дальше — еще три: два графских и баронский, и еще чуть в стороне — замок ландсфогта. Всевозможную безземельную рыцарскую мелочь я в расчет не беру — тех шантажировать не имеет смысла; что с них взять.

— Не согласен. Наверняка я в этом деле на положении того самого яйца, которое норовит быть умнее курицы, однако смею заметить, что именно от подобной «мелочи» можно при желании многого добиться. Если это человек еще молодой, уже обладающий рыцарским званием, однако за душой не имеющий ни медяка и ни пяди земли, зато — неизмеримую пропасть тщеславия… Посули такому имение и денег — и он сделает, что угодно, убьет кого угодно, пойдет на все, что только можно придумать.

— Вот только навряд ли Император будет особенно расстроен, узнав о таком что-либо порочащее, — усомнился фон Вегерхоф. — Рыцарем больше или меньше; таких, pardon, как ты — у него сотни.

— А если так, — предположил он. — «… Император не будет…» усердствовать ради вашего благополучия, особенно узнав, что вы, «… один из его…» рыцарей, «… стриг…». Если не желаете прозябать всю свою жизнь, то «… выбора у вас нет…». Альтернатива — огласка… суд… позор рода… и так далее. Однако, — оборвал он сам себя, — все эти измышления имеют важность только в том случае, если воспринять историю с перехваченным письмом всерьез, что довольно сложно, учитывая уже обсужденные нами подозрительные странности.

— Учитывая же два опустошенных тела, я бы отнесся к происходящему с известной долей вдумчивости, — напомнил тот настоятельно. — Что бы ни происходило в Ульме, один факт налицо: кроме меня, в этом городе есть еще pro minimum один стриг; весьма неопытный, обращенный совсем недавно.

— Который вскоре выйдет на охоту снова. Я понимаю верно? Раз в две недели, говорил ты. Две недели истекли.

— Не знаю.

От того, какая неуверенность прозвучала в голосе фон Вегерхофа — впервые за время их полуторадневного знакомства — Курт нахмурился, настороженно уточнив:

— В каком смысле?

— Раз в две недели, — медленно пояснил тот, — довольно тому, кто уже свыкся со своей жизнью. Уже приспособился, перебесился, успокоился, можно сказать. Это — размеренный, выверенный, оптимальный режим питания.

— Id est[44], тот, к которому приходят уже опытные?

— В том-то и дело, Гессе. То, как выглядят тела, говорит о буйстве, однако столь редкие происшествия… Новички обыкновенно весьма неумеренны в этом плане. Здесь объяснений может быть несколько. Первое — он в Ульме не один, и за ним есть кому присматривать, есть кому растолковать, что чаще выходить на охоту не имеет смысла; здесь есть кто-то, кто его удерживает. Например — его мастер. Тот, кто обратил его. Второе — убийств вправду больше, просто наш подозреваемый действительно из числа владетельных господ, а стало быть, имеет под рукой наполненный прислугой замок, и мы не узнаем ничего нового, пока не пойдут слухи, пущенные этой самой прислугой, когда исчезновение пяти горничных и десяти конюхов, наконец, вызовет у них недовольство. И третье. Он может быть из тех, кто стремится перебороть происходящее с ним. Тогда понятны и долгие перерывы, и жестокость при убиении. Если долго крепиться, если пытаться не позволить себе поддаваться голоду, после, когда наступает критический момент, когда голод все же одолевает и берет свое — теряешь голову.

— Опыт? — уточнил Курт, и тот, помедлив, чуть заметно кивнул.

— Опыт, — подтвердил фон Вегерхоф негромко, глядя мимо собеседника в растворенное окно трапезной залы. — Если мы имеем дело с кем-то подобным — с таким можно и договориться, пока не наступил перелом.

— Договориться? — переспросил он, невольно покривив губы. — Как? Пообещать обратное превращение я не в силах; что еще такому можно предложить? Регулярное питание в обмен на лояльность?

— В любом случае, это решать не тебе, но обещать нечто подобное можно, если до того дойдет… Знаешь, один капитан во время бури поднял всю команду на молитву и молился сам, обещая, если шторм прекратится, поставить свечу высотой с мачту. На вопрос же боцмана о том, как он сумеет исполнить такой обет, капитан ответил: «Молчи, дурак. Пусть только буря утихнет». Так вот, Гессе: пусть утихнет буря. А там посмотрим… — на мгновение стриг приумолк, по-прежнему глядя на озаренный солнцем кусок крыши в окне, и, встряхнув головой, натянуто усмехнулся: — Однако, mon ami, я бы не особенно надеялся на столь благополучный исход событий. Кроме всего этого, в деле есть еще множество нестыковок. Первая из них — смерть Эрнста. Предположим, что мы правы, что эта записка не более чем приманка, которая должна была привлечь внимание Конгрегации к Ульму, но в таком случае возникает вопрос — для чего убивать посланного по этому следу инквизитора?