Призрак улицы Руаяль - Жан-Франсуа Паро

Семакгюс читал мысли Николя.

— Не найдя лекарства для тела, мы ищем лекарство для души, — выразительно произнес он, воздевая руки к небу. — Но путь вы выбрали извилистый… Впрочем, я к вашим услугам, ибо уверен, что вскоре вы вновь окажетесь на стороне природы и истины. Засим я отправляюсь подкреплять свои силы, и мне кажется, вам надобно последовать моему примеру.

— Вы совершенно правы, за последние двадцать четыре часа мне удалось проглотить всего один омлет.

— Как говорила ваша приятельница, прекрасная дама из Шуази[43], от такой еды не растолстеешь. Напомню вам, внимательный и проницательный ум требует полного желудка. Так что не пренебрегайте трапезой.

Еще раз бросив взор на спокойно спящую Мьетту, Семакгюс удалился, а Николя спустился в столовую, где госпожа Гален в домашнем платье разливала кофе домочадцам. Обе сестры, похоже, успокоились. Шарль Гален сидел без парика, являя всем раннюю лысину, изрядно его старившую. После долгого колебания он повернулся к Николя.

— Господин комиссар, я хочу обратиться к вам с просьбой. Мне кажется, в нынешнем положении нашей семьи мне самому и всем моим домочадцам необходимо посетить хотя бы одно богослужение по случаю дня Святой Троицы. Наше присутствие в церкви, на наших обычных скамьях, заставит кумушек замолчать, а Господь, быть может, откликнется на наши молитвы и вернет покой нашему дому.

Николя не возражал, но про себя подумал, что мир в дом вернется только после поимки убийцы Элоди. Он пообещал покараулить Мьетту, дабы все, включая Мари Шафуро, смогли в этот солнечный день выполнить свой религиозный долг. Оставшись один, он решил выпить чашку кофе с молоком, но желудок отказался ее принять, так как на поверхности образовалась пенка, которую он не выносил с раннего детства. Отыскав во дворе насос, он с радостью подставил тело под холодную струю воды и сразу ощутил прилив бодрости и сил. В сущности, Семакгюс прав: здоровье тела во многом зависит от спокойствия духа, и вряд ли следует искать иные причины. Но как знать? Он поднялся наверх, чтобы побриться и причесаться. Когда пробило девять, в дверь просунулась голова служанки и объявила, что вся семья отбывает в церковь Сен-Рош. Проводив облаченное в траур семейство до дверей лавки, он не стал возражать, чтобы дверь заперли на ключ с внешней стороны. Пока в доме будут только запертый в своей клетушке Наганда и спящая Мьетта, он без помех поищет улики. Вряд ли ему еще раз выпадет возможность беспрепятственно обшарить весь дом. Обыск он решил начать со спальни супругов Гален.

Дверь в спальню стояла открытой. Кровать под пыльным пологом из утрехтского бархата была неубрана; ночные рубашки в беспорядке валялись на стеганом одеяле. Строгая и старомодная обстановка спальни состояла из двух кресел-бержер, обитых тем же бархатом, потертого ковра, одноногого столика с графином для воды и двумя серебряными стаканчиками, и высокого шкафа, достигавшего потолочной балки. Маленький секретер из лимонного дерева, отличавшийся от устаревшей мебели блеском и новомодным устройством, являл собой единственную уступку современной моде. Николя всегда внимательно относился к обстановке комнат. За десять лет службы в полиции он провел столько обысков, что при желании мог бы составить вполне квалифицированный каталог мебельных образцов; к сожалению, мебель не всегда соответствовала характеру своих владельцев.

С решимостью охотника и методичностью загонщика Николя принялся за дело. Он начал с секретера, тем более что дверца оказалась не заперта. В ящиках и на доске для письма хранились бумаги, относившиеся к торговле, счета и письма, а также дешевые побрякушки, женские украшения и пряжки для мужских ботинок. Ничего интересного. Размышляя, комиссар поглаживал блестящее полированное дерево. Вытащив ящик, он запустил руку вглубь секретера и принялся ощупывать поверхности. Наконец, пальцы его ухватили маленький деревянный выступ. Он осторожно пошевелил его, раздался двойной щелчок, и два декоративных столбика разломились пополам, явив на свет два продолговатых ящичка. В одном лежали несколько луидоров, в другом письмо со сломанной печатью с изображением двух бобров, вцепившихся друг другу в хвост; такие же бобры были нарисованы на вывеске семейной лавки меховщика.

С бьющимся сердцем он взял письмо. В нем боролись два чувства: любопытство, кое он обязан проявлять по должности, и щепетильность порядочного человека, вынужденного копаться в чужих семейных тайнах. Но он уже перешагнул черту: обратно идти поздно. И щепетильность испарилась. Усевшись в кресло, он развернул письмо. От волнения буквы прыгали у него перед глазами; с трудом сосредоточившись, он принялся вчитываться в побледневшие от времени буквы, написанные мелким, но твердым почерком.

«Луисбург, 5 декабря 1750 года.

Брат,

Получив известие о смерти нашего отца, я осознал, как далеко уехал я от семьи, и что отныне у меня остался только брат, всегда относившийся ко мне холодно, чтобы не сказать враждебно, хотя такое отношение его ко мне нисколько не оправдано. Надеюсь, время все же устранит препятствия, созданные не мною; воспоминания об этих препятствиях всегда вызывают во мне горькие сожаления.

Пользуясь случаем, считаю своим долгом сообщить вам о своей женитьбе и рождении первенца. Это девочка, она носит имя Элоди, второе имя нашей матери. И хотя вам давно чужды братские чувства, и мы находимся далеко друг от друга, если война, которая здесь, в Новой Франции, разгорается все сильнее, заберет жизнь мою и моей супруги, я доверяю вам вашу племянницу. Молодой индеец Наганда, найденыш, воспитанный в моей фактории, пользуется полным моим доверием; он получил от меня надлежащие указания, и в случае необходимости он отвезет девочку во Францию.

Последние годы удача повернулась к нам лицом, и вы имели прекрасную возможность воспользоваться ее щедротами. Помните, что тем или иным способом я сумею добиться исполнения своей последней воли. В случае если мне суждено погибнуть в вихре надвигающихся событий, я оставлю свои распоряжения нашему нотариусу.

Поцелуйте сестер. Не забывайте, что я поручаю вам Элоди.

Преданный вам несмотря ни на что брат Клод».

Николя старательно переписал текст в черную записную книжечку и, аккуратно сложив письмо, вернул его на место. Закрыв с помощью рычажка тайные хранилища, он вставил на прежнее место ящик и закрыл секретер. Дальнейшие поиски оказались бесплодными. Он обшаривал комнаты, одну за другой, но не обнаруживал ничего интересного. Спальня Элоди показалась ему на удивление пустой: ни одной вещицы, позволявшей судить о личности владелицы. Куда-то исчезли и украшения, без которых немыслимы девичьи туалеты. Поиски в комнате Жана, старшего сына, также не принесли существенных результатов. В комнатушке Женевьевы среди игрушек Николя обнаружил скомканный листок бумаги — загадочная картинка, нарисованная неумелой детской рукой. Две фигуры в широких плащах и высоких шляпах, казалось, танцевали жигу. Одна из фигур сжимала в руках некое подобие корзины, а другая лопату. Николя сунул картинку в карман фрака, ибо ему вдруг показалось, что нарисованный дважды человек вполне может оказаться Нагандой. В общем, над этим предстояло поразмыслить.

Напоследок он осмотрел комнату сестер Гален. Почти все пространство в ней занимали две сдвинутые друг с другом кровати, превращенные в одно большое ложе. Бросались в глаза предметы культа: в углу стояли две скамеечки для молитв, на стенах висели картины на религиозные сюжеты. Альков служил туалетным отсеком, рядом втиснулся маленький комод; белье и одежда хранились в утопленных в стену шкафах. Расставленные повсюду пыльные чучела птиц, застывших в неестественных позах, придавали помещению зловещий облик.

Неожиданно в коридоре послышался скрип половиц. Кто бы это мог быть? Сначала Николя решил, что проснулась и встала Мьетта; однако шум шагов приближался, а паузы между звуками, исторгнутыми половицами, наводили на мысль об осторожном и опасливом продвижении. Николя лихорадочно соображал, где бы спрятаться. В шкафу с платьями? Разумеется, нет: классические убежища являются самыми ненадежными. Камин? Слишком узкий, чтобы он смог в нем укрыться. Внезапно его озарило: он спрячется под кроватями, покрытыми выцветшим кретоновым покрывалом, свисавшим до самого пола. Стремительно нырнув в укрытие, он распластался на полу, спиной касаясь деревянного каркаса кровати. От волнения дыхание его участилось, вдобавок свисавшая перед его носом ткань совсем не пропускала воздуха. Шаги стихли. Кровь стучала в ушах, оглушая его. В нескольких дюймах от лица он увидел муравьиную тропу: похоже, крошечные насекомые нашли под кроватью и стол, и кров. Летом во многих парижских домах к их постоянным обитателям — крысам, клопам и блохам — присоединялись еще и муравьи.