Призрак улицы Руаяль - Жан-Франсуа Паро

— Дважды?

— А я про что тебе говорю! Причем в разных местах.

— В этом нет ничего удивительного.

— Шутишь! Если я вижу, как ты стоишь у парапета на берегу Сены, а за углом уже идешь мне навстречу, мне остается признать, что ты либо призрак, играющий со мной в прятки, либо что вас двое. Впрочем, если ты скажешь, что привидения в порядке вещей, низкий поклон твоему рассудку.

Он, действительно, поклонился так низко, что ведра, висевшие у него на коромысле, звякнули о мостовую.

— Хорошо, согласен. Он был один?

— Нет, первый был с девицей в отрепьях, а второй — с девицей в желтом. Но и это еще не все. В тот же вечер кто-то из синих мундиров, то бишь французских гвардейцев, кои из-за пристрастия к бутылке часто становятся гостями моих ведер, во время пьяной болтовни упомянул про дикаря в черной шляпе; он утверждал, что видел, как этот дикарь тащил девицу в светлом желтом платье в сад монастыря Зачатия: там, знаете ли, есть заброшенный амбар. Бьюсь об заклад, заявил тот тип, дикарь опрокинул курочку на солому и недурно с ней развлекся.

— Тащил девицу? Что это значит?

— Не знаю. Может, она сопротивлялась, а может, и нет.

Николя задумался; мысли его толкались, вытесняя одна другую. Наконец он ухватился за кончик ниточки Ариадны, полагая, что она, возможно, выведет его из лабиринта предположений и приведет к доказательствам. Рассказ Сортирноса и рисунок Женевьевы, на первый взгляд лишенный всякого смысла, получали теперь совершенно иное, особое значение. Нужно было взять истину в кольцо, окружить ее, сократить до точных фактов, вписанных в течение времени, затем отбросить лишнее, сравнить и, наконец, явить ее миру.

— Жан, — начал Николя, — в котором часу ты увидел первого дикаря?

— Точно не скажу, но точно до начала фейерверка, а так как я чувствую, что сейчас ты меня станешь спрашивать про второго, сразу скажу, что его я увидел довольно скоро.

— А ты уверен, что это не тот же самый человек?

— Нет, первый дикарь бы гораздо ниже ростом, чем второй.

— Хорошо, подведем итог. Ты видел двух субъектов, похожих на нашего дикаря, в сопровождении двух различно одетых девушек. И ты уверяешь меня, что это были разные люди. А французские гвардейцы? В котором часу они воспользовались твоими услугами?

— После праздника. Когда пошел слух, что там, на площади что-то не получилось. Да, точно, тогда они еще предавались воспоминаниям про какие-то давние проказы. И было это, когда до полуночи оставалось еще часа два, никак не меньше.

— Спасибо, Жан. Твои сведения мне очень пригодятся.

Пожимая осведомителю руку, он вложил в нее экю стоимостью пять ливров. Получив в ответ довольную ухмылку, Николя продолжил свой путь. Как жаль, думал он, что Мьетта не пришла в сознание, и ее невозможно допросить. Ему хотелось уточнить, действительно ли она сопровождала свою молодую хозяйку на праздник? И что там произошло на самом деле? И кому понадобились сразу два фальшивых индейца, в то время как настоящий томился у себя в каморке, откуда у него украли его одежду?

До «Двух бобров» Николя добирался довольно долго. Он ощущал неодолимую потребность выбросить из головы все гипотезы, услужливо предлагаемые его собственным воображением, дабы, наконец, разложить по полочкам неясные и противоречивые сведения, собранные им за последние дни.

Когда он пришел в дом на улице Сент-Оноре, семейство Гален собиралось ужинать. Отклонив приглашение и заверив хозяина дома, что на сумме пансиона его отказ от ужина никак не отразится, он отправился к дежурившему в комнате Мьетты Семакгюсу. Хирургу не удалось пробудить девушку, и теперь он сидел и размышлял над природой ее бесчувственного состояния. Вручив Николя Сирюса, Семакгюс с усмешкой сообщил, что рассчитывает провести вечер и ночь у Полетты в «Коронованном дельфине», то есть неподалеку от дома Галенов, и в случае необходимости за ним всегда можно послать.

У себя в каморке Николя нашел остатки от трапезы, принесенной Семакгюсом. Он был не голоден, и предложил их Сирюсу; потом налил собаке в мисочку немного воды. К счастью, друг не забыл доставить ему свечей из хорошего воска, так что когда стемнело, он зажег их, разделся и, вытянувшись на кровати, углубился в чтение. Сартин разрешил ему брать книги из его библиотеки, и Николя дорожил этой привилегией, ибо Сартин собирал книги, запрещенные и арестованные полицией. Он погрузился в чтение очерка Даламбера «О литераторах и сильных мира сего». В нем философ противопоставлял суетные претензии дворянства и принцев крови добродетелям, имеющим источником своим талант и равенство. По мнению автора, общественное устройство должно благоприятствовать прогрессу науки и торговли. Вскоре книга выпала из рук Николя. Встрепенувшись, комиссар услышал, как члены семьи Гален расходятся по своим спальням. Он принялся размышлять о прожитом дне, и перед глазами его возникло изборожденное морщинами лицо отца Грегуара, неожиданно ставшее удивительно похожим на лицо короля. Король здорово постарел, его осаждали неприятности. Совсем недавно его набожная дочь Луиза сообщила о своем желании удалиться в монастырь кармелиток, и в апреле, следуя своему призванию и с согласия отца, она отреклась от мира и ушла в монастырь Сен-Дени. По словам Лаборда, король до сих пор сожалел об этой утрате, и только торжества по случаю свадьбы внука немного развеяли его. Но катастрофа 30 мая грозила вновь надолго ввергнуть монарха в печаль.

Забравшись на кровать, Сирюс спал, доверительно положив лапу на ногу друга; Николя осторожно высвободил ногу. Прежде чем отойти ко сну, он хотел сделать еще одно дело. Достав из туалетного несессера коробку с пудрой для парика, он на цыпочках подошел к двери, осторожно приоткрыл ее, вышел на площадку и полукругом рассыпал порошок возле порога. Если над ним, действительно, решили подшутить, то шутник непременно оставит следы на белой пудре. Желая обезопасить себя от свирепых ползающих кровососов, он предпринял те же меры предосторожности, что и накануне, и только потом лег в постель. Убаюканный мерным дыханием Сирюса, он быстро заснул, едва успев прочитать пару запомнившихся с детства молитв, выученных им со слов каноника Ле Флока и кормилицы. Кормилица советовала ему никогда не забывать эти молитвы, дабы не оказаться во власти демона.

Понедельник, 4 июня 1770 года; три часа ночи.

Проснувшись от сильных ударов в дверь, Николя резко сел на кровати. Весь в поту, он тяжело дышал, вслушиваясь в воцарившуюся тишину, внимая малейшим шорохам. Но еще больше его напугал бедняга Сирюс: пробудившийся вместе с ним пес дрожал от страха, испуская жалобные повизгивания. Оснований сомневаться в реальности звуков больше не было. Едва первый испуг прошел, как раздалась целая череда ударов, сменившихся беспорядочным хлопаньем, свистом, царапаньем, внезапно уступившим место глухому воплю, который, затихая, постепенно перешел в издевательский смех. Николя высек искру, зажег свечу и, решительным шагом подойдя к двери, распахнул ее. Никого. Присев на корточки, он принялся разглядывать пол перед порогом: слой пудры остался нетронутым. Неожиданно за его спиной что-то загрохотало, словно в комнате разразилась гроза. Несчастный Сирюс заметался, в ужасе пытаясь отыскать выход, но, так и не сумев удрать, метнулся под ноги Николя и, распластавшись на полу, потерял сознание. Внезапно все стихло: видимо, те, кто производили эти загадочные звуки, удалились, и Николя показалось, что он очутился в полнейшей пустоте. Постепенно внешний мир вновь вступил в свои права, а крик ночной птицы в соседнем саду и вовсе прозвучал как освобождение от чар. Может, послать за Семакгюсом? Но вряд ли эти новые непонятные явления убедят хирурга; он вновь начнет воспитывать Николя, изрекать прописные истины и посмеиваться над слабостью человеческого разума, не в состоянии разглядеть свет истины.

Николя снова лег, однако заснуть не смог. А около пяти часов дом огласил поистине звериный крик. Спешно одевшись, он бегом бросился в комнату Мьетты; за ним по пятам следовали остальные домочадцы. Перед дверью они наткнулись на распростертое тело Мари Шафуро: кухарка была без сознания. В каморке они увидели тюфяк, плавно покачивавшийся в нескольких дюймах над полом; на тюфяке в страшных муках корчилась полуобнаженная Мьетта. Широко раскрыв рот, она, не издавая ни звука, царапала себя ногтями; покрытые пеной губы шевелились, словно выкрикивая проклятия в адрес невидимого противника. Николя вместе с отцом и сыном Гален устремились к девушке и, рискуя остаться без глаз, попытались удержать ее, чтобы она не изувечила себе лицо или грудь. Они боролись долго; стоило схватить служанку за руку или за ногу, как члены ее тотчас становились прямыми и твердыми, словно железные прутья, но как только они отпускали их, так те немедленно начинали выгибаться во все стороны. Наконец, девушка успокоилась и впала в забытье. Николя с изумлением отметил, что капли пота и клочья пены, покрывавшие ее тело, съежились и исчезли, подобно морским волнам при отливе или брызгам воды, мгновенно испарившимся с разогретого добела железа. Он хотел ощупать ее, но тотчас отдернул руку, чтобы не заполучить ожог. Прикосновение к телу Мьетты оставило ощущение обжигающего холода, словно рука долго лежала на застывшей поверхности пруда. Дыхание девушки, настолько прерывисто во время припадка, что они боялись, как бы она ни задохнулась, вновь стало нормальным.