Не бойся, мама! - Нодар Думбадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что с тобой, Мерабчик? Что случилось?
Медвежонок тяжело дышал, беспокойно ерзал и жалобно скулил. Что произошло с ним? Какое незнакомое доселе чувство ворвалось в его медвежью душу? Я осторожно приблизился к нему, снял ошейник и отбросил в сторону цепь.
– Иди, Мерабчик, в лес!
Медвежонок не сдвинулся с места. Я достал из кармана оставшийся сахар и насыпал на землю перед ним. Мерабчик даже не взглянул на сахар. Тогда я взял чемодан и направился к шоссе. Медвежонок последовал за мной. Весь вид его выражал смущение.
– Иди, иди, Мерабчик, в лес! Ты свободен! Иди, мой хороший!
Пройдя десяток шагов, я оглянулся. Мерабчик покорно шел за мной. Я присел перед ним на корточки, схватил его за голову и потерся носом о его холодный нос.
– Ну вот мы и попрощались. А теперь иди! Иди в лес! – Я легонько подтолкнул его и встал. Медвежонок тотчас же стал на задние лапы и пошел ко мне.
– Мерабчик, с ума ты сведешь меня!.. Ну, ладно, давай обнимемся, только смотри, осторожно!
Медвежонок раскрыл лапы, и мы обнялись… Я гладил его по спине, он тыкался мордой в мое лицо, облизывал щеки, рот и что-то жалобно бормотал.
– Хватит, Мерабчик, не заставляй меня плакать… Иди, иди своей дорогой!.. Медвежонок опустился на четыре лапы, повернулся, медленно двинулся к лесу, потом ускорил шаг и, наконец, помчался, не оглядываясь. Вскоре он скрылся в лесной чаще, лишь треск сухих веток доносился оттуда. Наконец все стихло… Не успел я пройти метров триста, как до меня донеслась длинная автоматная очередь. Я замер.
– Тра-та-та… – повторилась очередь.
Я бросил чемодан и сломя голову помчался на звук автомата. Задыхаясь, преодолел покрытый каштановым лесом склон горы и выбежал на небольшую поляну. У края поляны по траве на четвереньках ползал человек. Я подбежал к нему.
– Яшин?! Ты что тут делаешь?!
– Ищу стреляные гильзы.
– Зачем ты стрелял?!
– Понимаешь, иду себе, проверяю систему… Вижу, вышел из леса и прямо на меня!.. На двух ногах, словно человек! Огромный какой, гляди! Хорошо еще, вовремя заметил…
Недалеко от нас навзничь лежал Мерабчик… Из его раскрытой пасти еще сочилась кровь.
– Почему ты его убил? – спросил я Яшина и сам не узнал своего голоса.
– Вот еще!.. Вижу, идет прямо на меня медведь…
– Да какой же это медведь, идиот! Ведь это Мерабчик!
У Яшина от удивления отвисла нижняя челюсть. Он опустился на землю. Сверху донесся шум – к нам спешили пограничники.
– Джакели… Я не знал… ей-богу… Ты уж извини… – пробормотал побледневший Яшин.
– Ладно… Что было – было… Прощай!..
За полчаса автобус довез меня до Батуми. Поезд отходил в двенадцать ночи… Оставшиеся пять часов я бесцельно бродил по городу, наконец, не выдержав, пошел на вокзал, упросил проводницу впустить меня в вагон за час до отправления поезда, вошел в купе и, не раздеваясь, бросился на койку.
Поезд тронулся неожиданно. Сперва громыхнуло, по вагонам пробежала судорога, потом состав сильно дернуло, и, наконец, колеса завертелись плавно, ускоряя бег и постукивая на стыках.
В купе, кроме меня, не было никого.
– Молодой человек, постель не желаете? – заглянула проводница.
– Нет.
– Извините.
– Очень вас прошу, если можно, не впускайте сюда пассажиров!
– Пожалуйста! Состав почти пустой… Вы заприте дверь.
– Спасибо!
– Где вас разбудить?
– Нигде.
– Спокойной ночи!
– Спасибо.
Ритмичный, монотонный перестук колес притуплял мысль, убаюкивал. Усталость, напряжение, переживания дня опутывали тело, словно паутина… Охваченному сладостной дремотой, мне казалось, будто я лечу куда-то ввысь. Синяя лампочка на потолке купе испускала нежное, ласковое сияние. Оно постепенно расширилось, раздалось, охватило все вокруг, залило лазурным светом небо и землю…
Потом меня подхватили легкие волны синего моря. Я зажмурился, с наслаждением окунулся в теплую воду, и безбрежная синева поглотила меня…
…Она вошла, как десять лет назад, – стройная, красивая, синеглазая, с ниспадающими на плечи локонами иссиня-черных волос, легкая, воздушная, в длинном светлом платье. Вошла и погладила меня по лбу своей теплой белой рукой.
– Здравствуй, сын!
– Здравствуй, мама!
– Как ты живешь, сын мой?
– Не знаю, мама…
– Хорошо?
– То хорошо, то плохо…
– Так оно и должно быть. На свете не бывает только хорошо и только плохо.
– Наверно, так, мама…
– Есть у тебя трудности? Сомнения?
– Есть, мама! Но какие именно – не разберусь… Многого я не понимаю… Думаю – вот наконец-то я понял это… И вдруг догадываюсь, что ни черта я, оказывается, не понял… Думаю – вот это и есть настоящая любовь… И вдруг вижу, что никакая это не любовь… И наоборот: казалось, и не думал об этой любви, а потом чувствую, что не могу жить без нее… Или еще: боюсь, страшусь чего-то, и вдруг выясняется, что бояться-то, оказывается, нечего… Еще хуже, когда уверен в себе, в своих силах, а на деле получается – боюсь я их, еще как боюсь… Трудно мне, мама, понять все это…
– Ты еще молод, сынок…
– Какая уж молодость, мама, скоро мне двадцать!
– Двадцать – это не много, сынок. – Но и не мало, мама!
– В твоём возрасте и мне бывало трудно…
– Не знаю… Я не знаю, мама… Ты нужна мне, мама!
– Потому я и пришла, сынок!
– Ты не уйдешь?
– Не уйду, пока не узнаю – о чем думает плоть и кровь моя, куда она идет, ради чего живет.
– Не понял, мама…
– Ты должен знать – для чего ты существуешь, кем ты станешь.
– Я не знаю, кем я стану. Я только хочу стать…
– Кем? Каким?
– Я хочу, мама… Хочу быть сильным, как дед мой Исидор…
– Мало, сынок!
– Чистым и прямым, как мой отец…
– Мало, сынок!
– Честным, как дядя Ванечка… Благодарным и любящим, как Мерабчик… Умным, как Али Хорава… Преданным долгу, самоотверженным, как Щербина… Смелым и благородным, как Чхартишвили… Добрым и милосердным, как ты, мама… Это много?
– Это хорошо, сынок! Осилишь ли ты все это?
– Хочу осилить!
– Хорошо. Но все это в будущем. А теперь? Чем ты живешь теперь? Что ты любишь? К чему стремишься?
– Я люблю жизнь, мама. Я хочу жить, долго жить для того, чтобы достичь цели… И еще я люблю мечтать, мама… Но что это? Поезд проваливается в темноту… Это тоннель, мама… Я уже не вижу тебя! Погоди, выйдем из тоннеля, выйдем на свет… И тогда я скажу тебе, мама, что еще я люблю…
– Успокойся, сынок, я уже поняла тебя… Теперь я уйду.
– Не уходи, не покидай меня, мама!
– Мне нельзя оставаться, я должна идти!
– Ты придешь ко мне, мама?
– Обязательно, сынок! Ты позови меня, когда тебе станет трудно, и я приду к тебе, сынок!
– До свидания, мама!
– Береги себя, сынок… Не погуби меня, родной мой!
– Не бойся, мама!
Она опять прикоснулась к моему лбу белой теплой рукой и… исчезла, оставив мне тепло своей огромной любви, тепло, которое она подарила десять лет тому назад засыпавшему маленькому мальчику, тепло, которое согревало меня все эти годы…
Я проснулся. Вокруг все еще колыхалась бездонная, всеобъемлющая синева. Потом она постепенно поблекла, сузилась, сконцентрировалась в одной точке. И я увидел на потолке лампочку, мерцавшую нежным синим светом.
На противоположной койке сидела незнакомая женщина. Опершись локтями на столик, она глядела в окно.
– Простите, где мы? – спросил я.
– Вышли из тоннеля, – ответила она.
…Вышли из тоннеля… Вышли из тоннеля… Зазвенели сотни колоколов… Загудели сотни поездов… Вышли из тоннеля… Вышли из тоннеля… Звон, шум, гудение слились в один общий протяжный гул…
Бом… Бом… Бом… Вышли из тоннеля… Господи, неужели все это сон? Почему сон?!
Я вскочил с койки. В купе никого не было… Синий свет вокруг меня бледнел, бледнела и ночь в окне. Поезд мчался на восток. Наступало утро…
Бом… Бом… Бом… Вышли из тоннеля… Автандил Джакели, вышли из тоннеля!..
Сердце мое громко стучало и гудело, словно исполинский колокол на высокой колокольне…
1969
