Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо

На пляже снова стало тихо, и Отон остался один. Он тяжело опустился на черный песок – огромная керамическая статуя мощных пропорций, с массивными плечами и крупными жилистыми руками, похожими на корни очень старого дерева. Не то чтобы он утомился – его тело не знало усталости, – но ему надо было подумать. Поддавшись порыву, он ответил на просьбу своей бывшей союзницы. Теперь ему предстояло оценить последствия этого ответа. И потом, по своей привычке, решение он тоже принял поспешно – и в одиночку.

Иначе и быть не могло. Они ничего не понимали – эти хилые душонки, эти вымирающие насекомые, напуганные бесконечностью пространства и времени. Они вели кратковременную борьбу со смертью, раздуваясь от гордости и надежды, что их семья или репутация их переживет. Ему одному открывалось все сложное и тонкое хитросплетение возможностей, хрупкие узлы, связывающие события, разделенные тысячелетиями и сотнями катетофотов. Все они были немногим более реальны, чем эта энтоптическая картинка Плавтины. Она хорошо его знала. Она не только передала ему сообщение, но позволила полностью воскресить свой образ – и душу, и тело в своем самом человеческом воплощении. Она сыграла на ностальгии, охватившей его теперь. Этой женщины с грациозной походкой не существовало ни сейчас, ни прежде. Для Интеллекта она была не более материальной, чем имя – для людей или для разумных псов, которых сам он создал. Она по-прежнему оставалась Кораблем, огромным и практически бессмертным. Но этот образ Плавтины был символом, указанием на нечто большее. Он видел сквозь нее – так ухватываешь смысл, расшифровывая цепочку букв. Она говорила о прошлом, об амбициях и славе, которая до самого последнего момента казалась ему такой близкой, пока власть не ускользнула от него.

Да и сам мир – что он такое, как не образ, не порождение чей-то воли? Звезды и атомы? Гены и биосферы? Что за шутка! Вселенная состояла из событий, планеты вертелись только благодаря столкновениям противоположных амбиций, и победитель навязывал свое собственное видение мира в тот хрупкий миг, когда был у власти, прежде чем его самого не пожирала еще одна волчья стая. Сильный следовал какое-то время строкам истории и тянул за ниточки, извлекая выгоду для себя. Единственной и малоинтересной реальностью было выживание.

Случиться могло что угодно. Может быть, император Гальба сошел с ума, как когда-то Нерон. Может, варвары вот-вот проиграют битву другой расе, прибывшей из более теплого уголка Галактики. Или же Плавтина нашла способ обойти Узы; а может быть, до нее дошли слухи о людопсах, и она решила расставить ему ловушку, объединившись с их бывшими недругами из Урбса.

Пока он не знал точно, Вселенная оставалась огромной подвижной головоломкой, которая разрешится или славой, или смертью.

Но Плавтина… Против его воли мысли все время возвращались к ней. Вместе им достаточно будет протянуть руку, чтобы получить высшую власть, чтобы вернуть Империуму былую славу. Она уравновешивала его пылкость. Она была воплощением традиции, оставаясь верной самым древним обычаям, изначальным целям их искусственной расы. В ее лице стремления Отона обретали легитимность, на которую сам он претендовать не мог. Ведь среди Интеллектов существовала клановость и иерархия, и происхождение Отона играло не в его пользу. Благодаря долгому союзу между ним и Плавтиной возникла связь более прочная, чем любой брак, скрепленный клятвой – которая, как оказалось, весьма мало значила для Плавтины, когда та решила отправиться к Рубежу. С этого момента положение Отона в Урбсе было подорвано. Удивительно ли, что теперь он сомневается?

Но все изменилось. Здесь, на этой далекой планете, он нашел материал, соразмерный его гению. Он понимал сомнения Аттика лучше, чем тот понимал себя сам. Почти тысячелетие Отон в одиночку возделывал целую планету. Он создал вместилище новой расы, которой по-настоящему дорожил и которую любил – что бы себе ни думал Эврибиад.

По внезапной прихоти его душа покинула колосса, в теле которого обосновалась здесь, на острове, запертом внутри Корабля. Дух его путешествовал по квазинейросети «Транзитории». Он оставил горячий, переполненный активностью центр Корабля, перенасыщенный информацией, стекавшейся со всех концов Кси Боотис. В противоположность своей привычке не задержался дольше положенного в системе расчета, которая регулировала тонкое планетарное равновесие. Сложный механизм мог сам о себе позаботиться: он не знал неисправностей уже несколько веков. Отону он был знаком до малейшей детали. В конце концов, он сам его строил – цепь за цепью, программу за программой, создал для него новейшую базу с совершенной конструкцией. Его создание было без пяти минут Интеллектом, на границе самосознания, вычислительным колоссом небывалой силы, лишенным пороков, присущих эго, ибо предназначалось оно только для воплощения десятков тысяч планов действий, которых требовал большой проект Отона. Он научил этот планетарный прото-разум прогнозировать климат, предвидеть, как будут развиваться течения и биотопы, как будут взаимодействовать геологические страты; научил интегрировать все более тонкие и тонкие параметры моделирования. И теперь, когда механизм работал на полную мощность, метапрограмма могла управлять феноменами такого масштаба, что и Отону уже было сложно полностью их понять.

Но Проконсул собирался отбыть – возможно, надолго – в ледяное пространство и хотел увидеть все это еще раз. Не сам процесс, не цепочки кода или сложные подсчеты симуляторов. Чего он хотел – это взглянуть на результат работы этой огромной полуразумной машины, всей терпеливой стратегии преображения планеты, посмотреть в последний раз на мир, который он создал.

Следуя путями, которые становились все уже и все больше удалялись от центра, он выскользнул из никель-рениевого панциря Корабля по передатчикам, которыми корпус был оснащен в изобилии, вдоль пучков микроволн, пересекающим небо, вплоть до оболочки спутников наблюдения и контроля, которыми была усыпана ионосфера. Он встроился в наблюдательные приборы, настроил камеры, радары и инфракрасные датчики. Удовлетворившись своими возможностями, он стал собирать – одно за другим – разрозненные ощущения в одно структурированное целое. И тут… Из единства множественных точек обзора, к которым он имел доступ, проявилась связная картина.

Зелено-синий шар. Соленая вода, в которой встречались тут и там редкие вулканические острова, покрывала практически все, за исключением единственного небольшого континента у экватора. В южной части планетарного Океаноса, недалеко от маленького полярного купола, постоянный циклон грязно-белого цвета вытягивал во все стороны, будто длинные щупальца бури, длинные извилистые облака. Вокруг, словно подчеркивая их красоту, искрился пояс, сотканный из обломков кораблей и автоматических систем защиты – будто княжеская диадема на низкой орбите.

Это и была Кси Боотис. Жемчужина, гавань в стерильном и темном небе. Вторая изначальная планета. Разве хоть кто-то