Зеркальный вор - Мартин Сэй

– Это ведь не он? – спрашивает Стэнли.

– Уэллс? – Стюарт смеется. – Нет, чувак. Это скорее прямая противоположность Уэллса.

– Что он здесь делает? – удивляется Джон. – Я думал, он давно уже уехал. Разве они с Лин не собирались вернуться в Нью-Йорк?

– Они собирались, но я уговорил его остаться до хода рыбы, – говорит Стюарт. – Не в обычаях Алекса пропускать пиршество.

– Рыба? Но до нереста еще недели две.

– Нет, это случится уже завтра. Сегодня полнолуние, усек?

– Что за бред ты несешь, Стюарт? Никакого хода рыбы завтра не будет. Слишком рано, вода еще холодная.

Стюарт ухмыляется:

– А вот тут ты не прав, старик. Прошлой ночью мы с Бобом и Чарли ходили к океану пообщаться с Нептуном и его нимфами. Слово морского царя – это закон. Все уже решено: ход рыбы начнется завтра.

За спиной Стэнли негр играет гаммы на трубе с сурдинкой; затем и саксофонист начинает настраивать свой инструмент. Блондинка и еще несколько хипстеров перемещаются поближе к стойке бара, рассаживаясь прямо на полу или упираясь спинами в стену. Липтон взмахом подает знак Стюарту, сжимая в другой руке пачку мятой писчей бумаги.

– Ну вот, мой выход, – говорит Стюарт.

Он встает, вытягивает из заднего кармана блокнот и занимает место перед ударной установкой. Стоя, он оказывается ниже, чем можно было ожидать, лишь ненамного превосходя ростом Стэнли. Липтон, хлопнув Стюарта по спине, усаживается на освобожденный им стул.

Стэнли вылезает из-за стола, протискивается мимо Липтона и трогает Стюарта за плечо.

– Стюарт, мне нужна твоя помощь, – говорит он. – Как мне найти Уэллса?

Стюарт листает свой блокнот и отвечает, не отрываясь от этого занятия:

– Если он появится здесь этим вечером, я тебя с ним сведу.

– Можешь сказать, где он живет? Или где он работает? У тебя есть номер его телефона?

– Ничего этого я не знаю, – говорит Стюарт, со вздохом закрывая блокнот. – Послушай, мне сейчас выступать. Я помогу тебе найти Уэллса попозже. Успокойся и подожди немного, о’кей?

Стэнли опускает взгляд и слева от себя видит сидящую на полу блондинку, которая пялится на него самым откровенным образом. Ее глаза – серо-карие, фарфорово-кукольные – широко открыты. От этого Стэнли становится не по себе; он разворачивается и, сунув руки в карманы, идет к выходу.

Клаудио расположился за столиком у самой двери в молодежной компании: три девчонки сидят, а два парня стоят позади них, опираясь на спинки стульев. Клаудио привычно корчит из себя несчастного страдальца и находится примерно на середине душераздирающей истории о злоключениях иммигранта-мексиканца где-то в аризонской пустыне. Парни наклоняются к нему, чтобы лучше слышать, а каждая из трех девиц уже готова приютить бедного юношу в своем доме, чтобы вволю пичкать его пирожными и наряжать в модные тряпки.

Справа от Стэнли происходит какое-то еле уловимое движение: это человек с носом-клювом. Он придвигается все ближе, и у Стэнли возникает тревожное, но не сказать чтобы уж очень неприятное чувство, подзабытое со времени отъезда из Нью-Йорка: просто этот тип подбирается к нему точь-в-точь как тамошние карманники. Знакомое чувство его даже радует, хоть за этим могут последовать проблемы. Стэнли стоит спокойно, смотрит прямо перед собой.

– Вижу, ты здесь впервые, – говорит человек справа. – Я Алекс.

– Стэнли.

Алекс кивком указывает на Клаудио:

– Смазливый педик ловко взял их в оборот. Времени зря не теряет, да?

Стэнли не отвечает, ограничиваясь нейтральной улыбкой.

– Он ведь твой напарник, – говорит Алекс. – Хорошо с ним работается?

Тут Стэнли припоминает, что Алекс появился в кафе лишь пару минут назад и потому не мог видеть их с Клаудио вместе – во всяком случае, здесь. Он поворачивается лицом к собеседнику.

Алекс демонстрирует свой профиль Старик-горы, глядя куда-то в пространство.

– Сейчас вы с ним на мели, – говорит он. – Я угадал? И жить вам негде.

У него иностранный акцент: похож на британский, но не совсем. Возможно, ирландский или шотландский – Стэнли слабо разбирается в таких деталях.

– Ничего стыдного в этом нет, – продолжает Алекс. – Хотя порой приходится очень тяжко. Мне самому случалось бывать на мели. Но всякий раз это был мой осознанный выбор. Уверен, ты меня понимаешь. Скажи, а этот твой приятель – он и натурой приторговывает?

Стэнли волевым усилием гасит вспышку гнева, не давая ей проявиться в его лице и голосе.

– Нет, – говорит он, – этим он не торгует. А что, вы сами крутитесь в этом бизнесе?

– Он мог бы недурно зарабатывать, – говорит Алекс. – Не здесь, конечно же. Но я знаю много подходящих мест.

– Его это не интересует.

Алекс ненадолго задерживает взгляд на Стэнли. Глаза его сужаются до щелочек.

– Ты из Нью-Йорка, – констатирует он. – Это ясно по твоему выговору. Из какого района?

– Из Бруклина.

– А конкретнее? Флэтбуш? Боро-Парк?

– Уильямсберг.

– Ты еврей?

– Да, – говорит Стэнли. – Он самый.

– Далековато забрел от родного дома, тебе не кажется?

– Думаю, не дальше, чем вы от своего.

– Тут ты прав. Что привело тебя в Калифорнию?

– Я здесь по работе.

– И что за работа?

Стэнли напускает на себя серьезность:

– Подношу биты «доджерсам».

В первый миг Алекс выглядит озадаченным, а затем разражается хохотом. Множество глаз направляется в их сторону. Такое внимание к его персоне вовсе не входит в планы Стэнли. Он замирает, тупо глядя себе под ноги, и так стоит столбом, пока окружающие не возвращаются к своим прежним занятиям.

Алекс захлебывается смехом. В конце концов он умолкает и еще какое-то время приходит в себя.

– Со мной тут жена, – говорит он. – Ее зовут Лин. Гражданский брак, никаких церемоний. Но это не мешает нам быть супружеской парой.

При этом он не указывает Стэнли на свою жену и даже не глядит ее сторону. А та прислонилась к стене рядом со столиком, за которым обмениваются репликами три женщины, игнорируя Лин, словно она невидимка.

– На днях мы покидаем этот город, – говорит Алекс. – Едем в Лас-Вегас. Ты бывал там?

– Не доводилось.

– Лин там устроится танцовщицей. Точнее сказать, стриптизершей. Если что, и по полной обслужит клиента, за отдельную плату. В этом нет ничего постыдного. Каждый из нас может делать не более того, на что способен. Так было всегда.

– А что будете делать вы?

– Я писатель, – говорит Алекс. – Я намерен писать.

В другом конце зала Липтон, размахивая листками, громогласно выдает что-то вроде вступления. Стюарт стоит рядом с ним, уперев руки в боки, закрыв глаза и задрав нос к потолку. За ударными инструментами сидит лохматый белый парень, выбивая легкую дробь на малом барабане и цоколе тарелки. Блондинка поднимается с пола, скользя спиной по стене. Надпись черным над ее головой гласит: «ИСКУССТВО ЭТО ЛЮБОВЬ ЭТО БОГ».

Алекс продолжает говорить вполголоса; Стэнли внимательно прислушивается к его словам, хотя и делает вид, что ему это неинтересно.

– Нам было трудно добыть средства для этой поездки, – говорит Алекс. – А ты вроде парень ловкий и сообразительный. Думаю, мы можем помочь друг другу. У меня есть связи, которые будут тебе полезны.

– А у меня в этих краях нет связей, – говорит Стэнли. – Вам от меня не будет пользы, только зря потратите время.

– Ты желанный гость в этом месте, – говорит Алекс. – Здесь приветствуются все, кто способен нестандартно мыслить и действовать. Однако это не твой мир. И никогда им не станет. Точно так же, как твой мир никогда не станет моим. Таких, как ты, называют «проблемной молодежью» – глупое и оскорбительное клеймо, отвергающее бесценный жизненный опыт, когда он не подкреплен документами. И от этого клейма нелегко избавиться. Я не предлагаю тебе мое понимание, да ты в нем и не нуждаешься. Что я предлагаю, так это уважительные партнерские отношения. Уверен, это принесет пользу нам обоим.

Последние слова Алекса тонут в звуках туша; он крепко хлопает Стэнли по спине, прощально касается двумя пальцами края невидимой шляпы и начинает перемещаться ближе к оркестру. Барабанщик пробегает палочками по всем своим инструментам, после чего Стюарт – все так же с закрытыми глазами, помахивая блокнотом – начинает декламацию.

– Серебро! – кричит он, заполняя голосом весь зал. – Темнота! Эхо! Собери все, что принадлежит тебе, о Святая Дева! И я добавлю к этому мой голос!

Кажется, что пространство внутри кафе сжимается, а воздух загустевает; короткие волосы на стриженом затылке Стэнли поднимаются дыбом, словно при встрече с привидением.

Стюарт использует простой, почти разговорный язык, но теперь голос его совершенно изменился – стал мелодичным и завораживающим, как у заклинателя или гипнотизера; при этом Стэнли все труднее следить за смыслом сказанного. Ритм его фраз порой совпадает с ритмом ударных, а порой вступает с ним в диссонанс. Духовые звучат сумбурно, выдавая невнятные, блеющие трели в паузах, когда чтец переводит дыхание. Одна промелькнувшая фраза привлекает внимание Стэнли: «Я дотягиваюсь до горячих углей и плюю на свои обожженные пальцы». Это напоминает ему историю Моисея в Египте, которую часто рассказывал дед. Стэнли представляет себе Стюарта волокущим каменные скрижали вниз по склону священной горы под жаркими лучами солнца и ухмыляется этой мысли.