Варварская любовь - Дэни Бехард

Дэни И. Бехард

Варварская любовь

D. Y. Bechard

Vandal love

© 2006, by Deni Y. Bechard

© Калявина Е., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Книга первая

Часть первая

Квебек

1946–1961

Даже когда Джуд был мальчишкой, его руки и ноги выпирали из тела, на шее надувались жилы, мускулистое пузо торчало под грудью. В полях над дорогой, на крутом берегу реки, такой широкой, что ее называли la mer[1], он работал в одежде цвета грязи, упорней и проворней, чем его дядья. Изредка он переставал копать, давал себе передышку и неуклюже стоял, не зная, как вести себя в бездействии. Но в пятнадцать лет Джуд уже почти не останавливался. Он и ел точно так же – в один присест. Он раздевался, вытягивался на постели и тут же засыпал. Тяжкая работа высекла на его лице кривые углы, как на лежалом яблоке, стиснутом в погребе среди своих собратьев. Он никогда не смыкал глаз, чтобы помечтать о том, чего нельзя увидеть.

Засушливое лето завершилось осенью. Листва понуро ржавела, как старые плуги на холмах. Чтобы копать картошку, Джуду пришлось рыть глубокие канавы в стылой земле. Он даже не мог себе представить, что и десятилетие спустя деревенские будут обсуждать время перед его исчезновением. Или что вечерами, глядя в телевизор, будут вспоминать его чудовищный рост и рыжую шевелюру, вспоминать таким, каким они видели его на Голливуд-стрит.

Из девятнадцати детей Эрве он более всех был склонен остаться. Его вырастил дед – Эрве. С неизбежностью мессы они вдвоем выходили рыбачить в отеческие воды. Эрве со времен Семилетней войны владели первыми грубо построенными фермами в горах, и когда капитан Джордж Скотт жег дома французов, семейство не бежало во Францию. Они не переехали и поближе к телеграфу и доктору, когда предприниматели из Джерси построили поселения. Изо всех сил семья развивала необычные качества. Дети попеременно рождались то верзилами, то карликами, будто чрево истощалось. Но работало, как часовой механизм: огромный ребенок, затем – дитя-эльф. Деревенские только диву давались и страшились их, будто воскрешавших таинственные древние дохристианские предания. Они боялись даже слабых карликов, копошившихся под ногами громадных единоутробных братьев и сестер.

И хотя половина детей родились карликами, будто над ними свершилось библейское проклятие, Эрве Эрве ими гордился. Крепкий, несмотря на преклонный возраст, он и последних своих сыновей успел приучить к рыболовству и работе на полях во времена, когда стада трески в море сократились, а сельские угодья снова превращались в леса. Сам он вырос в худшие годы эмиграции на юг и видел слишком много перемен, чтобы доверять им, – нищету, богатство войны и вновь нищету, пока он сам не ожесточился, как страна, из которой бежали сотни тысяч, а теперь бежал он сам и его сыновья. Когда Эрве Эрве дрался, противники разбивали костяшки пальцев о его лицо, плоское, почти с индейскими чертами, никогда не выдававшее его чувств, на обветренной темной коже не оставались никакие ссадины. Он заводил сыновей в чащи, где они, охотясь, проводили долгие часы. Он никогда не пользовался компасом, но однажды, когда пропали геологи и землемеры, посланные правительством в провинциальную глушь, спас их. В тысяча девятьсот четвертом году, когда он шел ночью по дороге, из лесу раздался выстрел, и пуля вышибла ему глаз. Никто не верил, что это случайность. Однако оставшийся глаз стал более зорким, сосредоточенным на воспоминаниях и воображении. Говорили, что Эрве Эрве может определить расстояние до моря, попробовав снег на вкус.

В первом браке он родил троих сыновей и трех дочерей. Двое первенцев из троих стали кормильцами – он говорил о детях, если говорил, языком рыбака. Эрве Эрве брюхатил жену без продыху, а когда она иссякла и скончалась родами, он заменил ее на Жоржину, весьма набожную выносливую женщину, которая принесла ему еще одиннадцать детей.

Джуд был незаконным сыном звероподобного туриста родом из Шотландии и Аньес – четырнадцатилетней дочери Жоржины, которая, не желая рожать, отчаянно тузила свой живот, скатывалась по ступенькам и холмам, а потом сиганула в ледяную воду, врезавшись в нависшие над водой ветки, так что для односельчан все это выглядело как напряженная тренировка перед чемпионатом по борьбе без правил. Беременность не прервалась, и Джуд родился – с расплющенным носом и со стеклянным взглядом кулачного бойца. Но не один. Он явился на свет вместе с крошечной сестрой-близняшкой; поговаривали, что он держал ее на руках, будто защищая от грядущего насилия.

Глядя на карлицу и ее хранителя, появившихся вместе, как если бы он родился с мешком изглоданных костей, все удивлялись. Селяне, знавшие семейную историю, полагали, что это проклятие, ниспосланное Эрве за какие-то прошлые извращения или грехи. С приходом зимы или эпидемии карлики умирали первыми, гиганты их били или пренебрегали ими. Странно, но со временем стало очевидно, что Джуд обожает свою хлипкую сестренку. Он быстро рос и пошел так рано, что соседи сомневались в его возрасте, а когда Иза-Мари, еще в подгузниках, плакала, он склонялся над колыбелькой, как механик над «Шевроле». Трудно было представить двух более разных детей: Иза-Мари, не вылезавшая из церкви, хранившая меж страниц школьных учебников изображения пап и святых, вырезанные из журналов, и Джуд, который тосковал без работы и каждую весну тащился на поле, только чтобы посмотреть на мокрые борозды, глядевшие в небо, на необозримые канавы грязи.

От Аньес не осталось даже воспоминаний, только фотография – красивая девушка, с длинными темными ресницами и пухлыми губами, тянущимися к наслаждениям мира. Три месяца, пока весна за окном подсвечивала зимние расщелины, а небо сияло, будто экран в кинотеатре, и первые машины туристов поднимали тучки пыли, она кормила близнецов горьким молоком. А в июле исчезла, и о ней напоминали только осиротевшие близнецы и еще имя Джуда.

Отца-туриста звали Джуд, сообщила Аньес родителям. А Иза-Мари бабка назвала в честь своей давно умершей сестры, неведомой Изабель из прошлой жизни.

Эрве Эрве в том году исполнилось уже шестьдесят шесть – поздновато, чтобы самому стать отцом. Когда Джуд родился, он признал его своим. Положил тихого младенца, обернутого простыней, на просоленные весы в продуваемой всеми апрельскими ветрами, которые дули с реки Святого Лаврентия, и подсчитал его вес до грамма. Когда Джуду исполнилось семь, Эрве Эрве побился со всеми об заклад, что мальчик сумеет поднять корзину с треской и ржавые фок-мачты на скалу. По команде деда Джуд разделся до цыплячьей плоти и пожелтевших подштанников. Корзина очутилась наверху, мачта, дрожа, последовала за корзиной. Эрве Эрве собрал мелочь, пахучие сигареты, привезенные моряком, доллар, прижатый камнем, чтобы ветер не унес. Издали за ним наблюдали Моиз Маер и его сын, косоглазый костистый пацан с выпяченным подбородком, на пять лет старше Джуда и почти того же роста. Эрве Эрве засунул трубку в карман, зажег сигарету, остановил всех вокруг единственным глазом и предложил еще одну ставку. Был июньский день, ветер вздымал брызги с бурунов на мелководье, а толпа стояла в холодном свете и смотрела. Удары сына Маера сыпались как камни. Джуд угодил ему прямо в челюсть. Мужики трясли головами и отворачивались. Эрве Эрве досчитал до десяти и выдал Джуду пенни за отличный удар.

Джуд рос в своего рода временной капсуле взаимной привязанности, в живописной картине, не свойственной пятидесятым, – прокопченный дед с глазом дикаря и драка с его атавистическим протеже, обнаженным до пояса, с грубой покрасневшей кожей, прилипшей к мускулам, точно мокрая рубаха. Эрве Эрве решил тренировать Джуда – велел рубить дрова в количестве большем, чем они могли использовать или продать. Беги, кричал он, показывая на гору. Каждое утро, несмотря на негодование жены, он заставлял внука выпивать кувшин парного молока, и Джуд с бурчащим животом отправлялся за дедом на взвешивание.

По мере того как фиолетовые ссадины сменялись выбитыми зубами, фингалами и огромными шишками на лицах их сыновей, кулачные бои развлекали местных все меньше. Скоро заговорили так: да знает ли он, что времена уже не те? Он что, думает, так будет продолжаться вечно? Рождение Джуда совпало с окончанием войны, но электричество появилось в деревне только несколько лет спустя. Линии электропередач протянулись над горами и картофельными полями, так что когда крестьяне махали мотыгами, гудение проводов отдавалось в их костях.

Вскоре появились торговцы с новыми хитрыми штуковинами, и дети сбегались изучать пышное содержимое пластикового пакета или позволяли металлическим волшебным палочкам оставлять синяки на руках. Происходило нечто невинное, над временем разливался свет, будущее обещало стать лучше.