Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки - Владимир Коваленко

Когда ночь разорвали первые выстрелы, Алексеев понял – не зря конфедераты ставят на броненосцы мощное носовое вооружение. Вот и на бывший паровой фрегат поставили… Из двенадцати пушек три могут бить по носу, столько же по корме. И если ради этого две центральные пришлось приподнимать и мучиться, пытаясь во время пристрелки отделить их попадания от прочих, да выслушивать от Гришина постоянное «лучше бы оставили, как раньше». Зато теперь, когда толстый корпус дрожит, как лист кальки на весу, – великолепная троица отвечает в упор, не целясь. С вечера они с артиллеристом пошушукались и решились. В каждой пушке – тройной заряд. И разрывной снаряд увеличенного веса. Тот самый, о котором капитан Уэрта говорил:

– Только однократно. Только в упор. Лучше – по броненосцу, который иначе не пробить. Можно – если вас таранят, чтоб до машин достать. И если пушку разорвет – не удивляйтесь.

Зато эффект! Залп – и три снаряда устремляются к противнику. Мимо? Не на такой дистанции. Вот их рыла врезаются в нос вражеского парохода, рвут тонкое железо… Они рассчитаны на схватку с округлой броней мониторных башен, у них тупые головки из вязкого железа – для того, чтобы снаряд, встретив броню под углом, довернул и пробил ее под прямым углом. Горацио Уэрта называет это нормализацией. Хорошо, янки пока до такого не додумались, и рациональный наклон служит конфедеративным броненосцам верой и правдой [5]. Сейчас все эти изыски ушли с пороховым дымом. Не понадобились. Было бы время полета снаряда побольше, можно было бы ногти грызть, пытаясь угадать: сработает ли хоть одна ударная трубка? И если да – то где?

А так – долгая секунда. Вспухшая от удара изнутри палуба американца. Медленно падает бизань-мачта, из портов и люков валит дым… «Вандербильт» пока держится на плаву, еще снуют люди у больших стофунтовых пушек Пэррота. Одно попадание по ватерлинии – и «Невский» застрял в Гаване, а там и интернирован. Американцы умеют сражаться до последнего снаряда… не лучше русских. Злой дым заслоняет смотровую щель, глаза слезятся – но довольный клекот «кофемолок Уэрты» оставляет надежду, что наводчики видят хоть что-то. Вот одна поперхнулась патроном, замолкла, но вторая продолжает опустошать короба. Хорошо, что поставил две: оружие хорошее, но не слишком надежное. Впрочем, картечнице нужно купить всего две минуты. Носовые пушки лихорадочно глотают картузы с тщательно подобранным зарядом – снизу самый крупный порох, потом чуть помельче… Если перемешать, орудие разорвет. Его и так может разорвать!

Залп. Корабль тяжело сотрясается. В переговорных трубах торопливое, Гришина:

– Второе орудие, трещина. Продолжаю огонь уменьшенным зарядом…

Одновременно – голос старшего механика:

– По носу – фильтрация воды.

Тут нужно успеть проорать:

– Отставить! Второе орудие дробь. Погонной батарее – малые заряды, простые бомбы! – в первую, и во вторую, с надеждой:

– Слезы?!

– Струи! Аварийная команда вышла.

Последняя картечница замолчала. Значит, теперь враг ответит… Алексеев вновь поднял взгляд к щели – там, размытый едким дымом, освещенный пламенем пожаров, упал вниз усеянный звездами синий флаг. Сбит? Нет, на его место ползет белый. Кончено! Алексеев кривится. Мощь полного выстрела семидюймовок Уэрты видел целый город. Сорвалась хорошая проделка. Впрочем, когда он оборачивается к стоящим в рубке офицерам, лицо безмятежно:

– Повреждения? Потери?

Слушает доклады, отдающие тяжелой работой. Но пожар тушат, поступление воды не превышает мощности помп, тяга доведена до полной… Потом левая рука сама стягивает фуражку, правая поднимается ко лбу и кладет медленный крест. Двое – осколками пушки, четверо – щепой, один в машине обварен насмерть из сорванной трубки… Снова будет печальная служба – в море. Груз принят, пора прорываться домой. Везти руду для будущей брони и медь для снарядов. А что на помпах – это нормально, трампы так, бывает, месяцами ходят. Пока помпы в состоянии откачать воды больше, чем ее поступает, – чего бояться? Впереди гостеприимные верфи Чарлстона, в котором заканчивают обдирать разломанный остов «Нью-Айронсайдз». Вместе с тем, что взято в Гаване – за хлопок и кровь, – выйдет достаточно железа и золота, чтобы ранней весной верфи покинул не хлопковый, а нормальный, железный броненосец.

Вот тогда судьба «Анаконды» и решится окончательно!

А прапорщик Гришин будет стоять при расколотом орудии и упорно требовать у самого ла Уэрты:

– Почините ее!

На все объяснения, что заварить лопнувший по длине ствол в Чарлстоне нельзя – даже у Круппа, даже в Англии! – будет следовать одно:

– Хорошая пушка, точная. Да что там – лучшая она у нас была! И она не виновата, это канониры картуз с мелкозерным порохом вогнали, в спешке-то… Так она только и взяла, что подносчика да заряжающего. Брызнула бы в стороны – вся погонная батарея сейчас бы рыб кормила. Почините ее, капитан. Хотя бы под половинный заряд! Больно точная.

Он хлопал по чугунному стволу, словно кавалерист – по шее коня, сломавшего ногу. Капитан Уэрта не нашелся, что ответить. Совершенно не ожидал, что к пушке кто-то будет относиться как к живому существу. Держаться за нее, даже сломанную и разбитую. Привык к другому… К идиотам, которые из невежественного интереса сунут в воздушную камеру заряд пироксилина.

Потому – растерялся, потому – молчал, а русский, почувствовав слабину, говорил все громче…

– Отец? Что тут? Мистер Гришин, добрый день!

Еще и дочь из-за спины выскакивает. Не хватало, чтоб Берта заразилась одушевлением неодушевленного и начала относиться к изделиям, как к котятам. И не пускать очевидный лом в переплавку!

– О какой пушке речь? Номер два? Заводской… – девочка приложила руку ко лбу, но цифры выдает без запинки.

– Точно, – подтвердил Гришин, – именно она.

– Покажите повреждение. Это? И только? Ясно… Мистер Гришин, я лично займусь вашим орудием. Уверяю вас, через две недели получите назад как новенькое. Да, решительно обещаю!

– Но…

– Никаких но, па-а. Конечно, лично заботиться о каждой пушке я не могу, но эта – не каждая. В качестве исключения. Тем более, я точно знаю, что́ нужно делать!

Если это так, то старому дураку пора на покой. Не столько из-за того, что дочь обошла, хотя ее никто не учил ни баллистике, ни сопротивлению материалов – сколько из-за того, что не разглядел в девочке артиллерийского гения. Если это не так… Гнать ее с завода! Не хватало еще в семье артиллериста-экспериментатора.

Но вот русские довольно кивают и отдают смертельно раненного бойца похоронной команде… да что за мысли! Обычной рабочей команде с завода.

Дочь шепчет на ухо:

– А знаешь, что я придумала, па-а?

И что? Заварить трещину, поверх посадить обсадку толщиной с обычное орудие? И новые тройные стяжки. Весить будет побольше «Болотного черта». Нет, она говорит…

– Разорванное изделие – в переплавку. Новая пушка получает тот же номер, в паспорт вносятся новые характеристики – якобы после ремонта. Только русским не говорить. Хитрая я, правда?

– Нет, – недоверчивый взгляд. – Ты у меня умная, дочь. И никуда я тебя из конторы не отпущу. А вместо этого постараюсь уговорить мистера Мэллори официально назначить тебя ко мне заместителем. Хоть жалованье будет на иголки…

Берта важно кивает. Потом, не выдержав, виснет на шее. А что? Не смотрите, что у Горацио ла Уэрты голова в седине – он еще крепок, как скала. Вполне в состоянии донести дочь до экипажа. Вот с женой похуже. Марта, родив шестерых – а выжило трое, – несколько раздалась вширь. И весит, словно кованое ядро к одиннадцатидюймовке…

Орудие номер два, левое носовое, сделает еще не одну сотню выстрелов. Его не разорвет, и оно всегда будет самой точной пушкой «Александра Невского»!

Интермедия

«Сентябрьские пушки»

Начало мировой войны в сентябре 1863 года – не первый из периодических всемирных военных пароксизмов человечества, но первый, о котором мы можем с уверенностью сказать: его начало не позднее сентября того года было абсолютно предопределено. Сентябрь был последним сроком… к чести Европы, она держалась до последнего.

К 1863 году напряжение дошло до предела, кризисы следовали непрерывной чередой, и если не один, то другой неизменно привел бы к началу войны – войны, в которую неизбежно втягивались все державы, имеющие сколько-нибудь заметный вес.

Теперь можно только гадать, как выглядели бы воюющие коалиции, если бы война была спровоцирована не Индийским, Польским и Франкфуртским кризисами, а каким-нибудь иным сочетанием – например, голштейнским, венецианским, балканским… Тогда, вероятно, мы увидели бы Австрию и Пруссию, в едином строю выступающими против Дании, поддержанной Швецией и Норвегией; Францию, вместе с Италией наступающую на Вену; русские эскадры, базирующиеся на Нью-Йорк и вместе с североамериканцами перехватывающие английские суда…