Встреча в пути - Раиса Васильевна Белоглазова

Она действительно была очень нетребовательна и уж тем более никогда не капризничала. И при всем этом ее не то что недолюбливали, но предпочитали не иметь с ней дел, а если этого требовали обязанности, держались холодно.

В этом сказывалась, разумеется, прежде всего «школа» Барышевой, тон, который она задала. Но не меньшую роль, как ни странно, сыграла интеллигентность артистки, чувство собственного достоинства, свойственное ей. Даже к санитаркам и молоденьким сестрам-девчонкам она обращалась на «вы», но и кричать на себя тоже не позволяла, а в отделении это практиковалось.

Конечно, она и внешне выделялась среди других, — Иноземцев был убежден: абсолютно не желая этого, — хотя и носила такой же зеленоватый, поблекший от частой стирки сатиновый больничный халат, что и остальные женщины. И волосы у нее всегда были в порядке. Она вообще ни в чем не позволяла себе той небрежности, которой отличаются некоторые, находясь в больнице. Были в ней те естественность и мягкость, что всегда так привлекает в женщине. В глазах же Барышевой эти черты являлись признаком избалованности.

— А, — отмахивалась она в ответ на сообщение о плохом самочувствии Кочановой. — Ну, дайте ей там что-нибудь. Артистка же!

А между тем еще во время первого осмотра на амбулаторном приеме, когда он спросил, были ли у нее в жизни тяжелые переживания, Инна рассказала:

— Детство у меня было сравнительно благополучным. Я была сыта, одета. Правда, может быть, мне недоставало внимания со стороны взрослых. Отец, летчик, почти всегда был в командировках, а мать, учительница, была так поглощена работой, предана «своим» ребятам, что для меня у нее уже не оставалось ни времени, ни сил. С одной стороны, может, и к лучшему. Я научилась сама заботиться о себе.

Ну, а когда стала взрослой… У кого их не бывает, переживаний? Тем более у женщин. К тому же если женщина молода и разошлась с мужем. Нет, он неплохой человек, просто мы оказались с ним слишком разными… Ко всему этому добавьте еще, что женщина эта хочет успеха, признания на своем нелегком поприще, рассчитывая лишь на свои силы и способности…

Уже тогда из этих ее слов стало ясно, что кое-что пережить ей пришлось. Да и вообще она производила впечатление человека вдумчивого и сдержанного.

На многих, только не на Барышеву. Если заболевание артистки не представляло для заведующей никакого интереса, то уж ее так называемая душа тем более осталась для Ольги Матвеевны за семью печатями. Она не отказала себе в удовольствии накричать на артистку, когда Инна попросила перевести ее в двухместную, более спокойную палату.

— Ах, вас не устраивает наша обстановка?! — с иронией подхватила Барышева. — Ну, знаете, зачем же вы тогда так настойчиво просились сюда? Мы вас, кажется, не приглашали. Так вот и довольствуйтесь тем, что есть…

Иноземцев подумал: сейчас Инна расплачется! Она посмотрела на заведующую, и этот открытый удивленный взгляд не то чтобы пристыдил Барышеву, а заставил замешкаться. Она тут же с озабоченным видом занялась больной на соседней койке.

Позднее, когда появилась возможность перекинуться словом, артистка проговорила с сочувствием:

— Как вы терпите такое, Владислав Павлович, и во имя чего? Прямо-таки жандарм какой-то, а не женщина.

Ответил не сразу, сначала закурил. Здесь, на лестничной площадке, было можно.

Прежде всего, он любит свое дело и уже кое-чего добился, работая в этой клинике. А во-вторых, не всю же жизнь ему трудиться под началом Ольги Матвеевны!

— Все это так, но… можно же ведь и как-то воздействовать на нее? Страдают больные, страдает персонал. И в конечном итоге — дело.

Он хитро прищурился:

— У вас вроде была такая возможность вчера… — и усмехнулся невесело. — В том-то и дело! Между прочим, на этом Ольга Матвеевна и держится. Кому охота связываться?

Приступы головной боли, с которыми артистка поступила, продолжались. Судя по ее состоянию, она превращалась в такие минуты в комок боли.

Однажды Иноземцев встретил ее в коридоре. Она шла, стараясь держаться поближе к стене, и несла себе в палату чашку чая. Почерневшее лицо застыло неподвижной маской, ее пошатывало. Взял из ее рук чашку.

— Разве нельзя было сказать санитарке?

Она не стала оправдываться, видимо, просто не было сил говорить. Донес чашку с чаем до тумбочки возле ее кровати, откинул на постели одеяло:

— Ложитесь…

Когда он выходил из палаты, следом вышла больная с койки у двери, тучная гипертоничка Сазонова, объяснила свистящим шепотом:

— Ее, может, так и не разобрало бы, Инну-то Владимировну, кабы вовремя помощь оказали. Ведь просила сестру. «Введите мне кофеин…» Это утром-то, значит. А сестра ей: «Вы не одна у меня, подождете…» Вот и дождалась.

Возмущенный, сразу же прошел в ординаторскую и разыскал историю болезни артистки. Слова: «По просьбе больной, немедленно…» подчеркнул дважды.

Подумал, что, наверное, тоже обижает ее своим невниманием в последнее время. В отделении скопилось очень уж много тяжелых больных. Как никогда много.

И вообще год был напряженный, А он взял еще полставки в соседней поликлинике. Хотелось подкопить к отпуску денег. На этот раз они решили с Ларисой поехать на юг всей семьей, и он мечтал, чтобы эта поездка доставила жене как можно больше радости. Она у него тоже врач, только окулист, красивая, цветущая женщина, хорошая жена и умная мать. Она родила ему Олежку. В сынишке он не чаял души.

До отпуска остались считанные дни, и он уже еле «тянул», стараясь в то же время успеть все. А успеть нужно было еще многое, и до таких больных, как Инна, просто не доходили руки. Тем более, что результаты ее обследования не выявили ничего нового и настораживающего. Барышева уже наметила ее к выписке и больную на ее койку.

И тут явился старик Дударев. Артистку нужно было проконсультировать у терапевта уже давно, да все как-то получалось так, что находились более серьезные больные, которых надо было показать ему срочно.

— К выписке подготовили? — переспросил Дударев, собирая в ладонь сухонькой руки подбородок. — Гм… да. Каверзные они. Сосудистые больные, говорю, каверзные. Никогда не знаешь, чего от них ждать… А я бы на вашем месте не стал спешить. Понаблюдал бы еще…

Барышева заговорила о том, что очереди на койку ждет тяжелая больная…

— Так-то оно так, — согласился Дударев, просматривая дальнозоркими глазами свою запись в истории болезни артистки. — И откуда только эти больные берутся?

Старик явно хитрил, чего-то недоговаривал. Что-то В состоянии Кочановой ему не понравилось, хотя в своем заключении он и не написал ничего такого, что насторожило