Встреча в пути - Раиса Васильевна Белоглазова

в палату и из палаты, в туалет, в ванную, за тряпкой, ведром, водой. Мыла, подтирала, меняла простыни, и все это довольно проворно и толково. Помыв и переодев больную, она похлопала ее по плечу, укрытому свежей простыней:

— А теперь спи с богом.

От врача не укрылся добрый жест старухи. Подумала, что Платоновне уже не по силам труд санитарки, что ей не нужно работать. Подумала с благодарностью, зная, что может спокойно уйти к себе в кабинет. Платоновна с ног будет валиться, а не бросит больных, не приткнется в уголке вздремнуть, как девчонки-десятиклассницы, которые могут заснуть каменным сном так, что не дозвониться до них, не докричаться. Сказала:

— Передохните, Платоновна. Вера Дмитриевна скажет, если где что.

Ответить врачу у Платоновны уже не хватило сил. Поклонилась молча и потащилась полоскать тряпку.

Неподалеку от поста дежурной сестры в коридоре стоял топчан, застланный свежим бельем, на случай, если поступит больной по «скорой». Платоновна свернула постель и переложила ее на стул. Расстелила на топчане сложенное вдвое одеяло и прилегла. Спать уже не хотелось. Гудели теперь не только ноги, ломотой налилось все тело. И думать она уже ни о чем не могла. Если бы ее спросили, что она испытывает в эту минуту, и она была в состоянии это объяснить, она сказала бы, что счастлива. Да, счастлива, что у нее наконец-то появилась возможность прилечь. А главное — вытянуть ноги. Она не замечала, что топчан жесткий и выношенное старое одеяло нисколько не смягчает его. В эту минуту она хотела только одного: чтобы ее не беспокоили.

Длинный больничный коридор уже просматривался в сумраке позднего утра. Высокие двери с одной стороны и такие же высокие окна — с другой. Сестры у поста не было. Прикорнула, должно быть, на диване в столовой. Еще полчаса, и пора будет раздавать больным градусники. Платоновна подумала об этом с сочувствием к сестре, хотя и не любила эту крикливую, громкоголосую женщину. Осуждала ее в душе, говоря себе: чем человеку лучше, тем он хуже. У Веры Дмитриевны дома полное благополучие. За детьми присматривает мать, женщина еще не старая, полная сил. Муж не пьет, работящий. А работать Вера Дмитриевна пошла главным образом для того, чтобы приобретать вещи — золото, меха, ковры. Больных же она терпеть не может и свою работу — тоже. Не то что Таня. Эта хоть и устает: целый день на лекциях и потом еще ночь не спать, а больных не обижает, старается сделать все как лучше. Из Тани хороший врач получится. Платоновна и про врачей все знала. Какой хороший, какого на версту к больнице не надо подпускать. Если бы главный врач вызвал ее и спросил, она бы ему все сказала. Про тряпки. И про то, что не годится брать в санитарки девчонок-десятиклассниц. Нешто они могут понять больного человека? Хотя опять же, какая девчонка. Была у них Маришка, красавица девка, чисто царевна, а модница, поискать таких. Юбка — короче некуда, на голове черт-те что, ресницы наклеены, а работа горела в руках. Все успеет, ни о ком не забудет, а минута свободная выберется — она за учебник. Два раза в институт поступала. И поступила. Из такой и в больнице толк будет, когда выучится. Только мало их, таких-то, как Маришка.

Опять же насчет тряпок. Хозяйка себе простыней, наверное, на всю жизнь заготовила, пододеяльники, мыло — все домой тащит, а тряпки — стекла в окнах протереть — у нее не допросишься. Выдаст клочок старой наволочки на неделю. Выношенная ткань тут же рвется. Это не дома, два стекла протереть. Тут, в больнице, вон их сколько! Платоновна о многом могла бы сказать, только ее никто не спрашивает. О дочери она не думала. Забота об Ирке всегда была с нею. Решила, что пальто дочери придется купить в кредит. Взять в райсобесе справку. Пенсионерам дают. Это решение пришло без всяких раздумий, потому что думай не думай, а покупать пальто надо. Конечно, по ее, Платоновны, понятиям, можно было бы походить еще и в старом, да ведь молодость! Пофорсить хочется. И потом, старое Иркино пальто достанется ей, Платоновне. Конечно, широковато оно ей, да ничего! Кофтенку будет поддевать. Лишь бы тепло было. И вообще, они-то с Иркой вдвоем как-никак и обошлись бы. Этот Володька… Его, пьянчугу, кормить ведь надо. А Ирка не понимает.

Вот опять, не успела прилечь, в груди появилась боль. Жжет и жжет. Небось сердце. А с сердцем шутки плохи. Кабы помоложе была. И не смерти она боится. Как Ирку одну оставить? Кто о ней позаботится?

Может, лучше присесть? Подушку бы, две, повыше. Да где там, не дома ведь! И вообще, чего это она? Расхныкалась. Лучше встать, размять замлевшие старые кости. И сестре надо напомнить: пора градусники ставить. Пролежит, а потом на больных злость свою будет срывать. Вера Дмитриевна такая…

Сейчас начнется, только успевай разворачиваться! Тяжелобольных перестелить, всех нележачих умыть, горшки, плевательницы вынести. Кому чего подать. Успеть до завтрака. И еще сдать смену. А перед этим в который раз вымыть туалет. Такое понаделают! И что за народ, разве дома у себя такое позволяют? А тут, в больнице, выходит, все можно. Фроська, сменщица, обязательно зайдет проверить и такой гам подымет, если что не так! Лучше не связываться. И еще простыни пересчитать, чистые, грязные, полотенца. Потеряется — потом из зарплаты высчитают.

Платоновна потерла колени, локти, сдерживая зевоту, подумала, что как только придет домой, и чай пить не станет, сразу приляжет на свою не очень пышную, но чистую постель… И тут из какой-то палаты позвонили. В предутренней тишине звонок прозвучал звонко, требовательно и тревожно. Платоновну словно ветром сдуло с топчана. Сунула ноги в старые разношенные тапочки и, теряя их на ходу, грузновато, но споро бросилась по коридору на звонок.

До конца смены оставалось немногим более двух часов.