Посольский город - Чайна Мьевиль

— Он что, хотел напасть на Хозяина? — Люди задыхались от ужаса.

Я слышала, как Валдик продолжал вопить:

— Он дьявол! Он нас всех уничтожит! Не позволяйте ему лгать!

Никто из ариекаев не проронил ни звука. Офицерам, наконец, удалось поставить Валдика на ноги, он был в крови, оборван и почти без сознания. Когда они волокли его прочь, его ботинки скребли по полу. С начала нападения прошло меньше минуты. Кажется, во всём зале только я одна глядела на КелВин и их молчащих коллег, и одна из немногих не следила за тем, как уводят несостоявшегося убийцу.

Я видела Скайла. Он был с ними, среди служителей и послов. Там происходило главное; туда и надо было смотреть. Их взгляды были направлены не на Валдика, а на Сурль/Теш-Эчера и дальше, на Грушевое Дерево и его группу ариекаев. Я была одной из немногих в том зале, кто видел, что произошло дальше.

Грушевое Дерево пошевелился. Из-за его спины вышел Хассер. Он шагал быстро. Даже Сурль/Теш-Эчер ещё смотрел на Валдика. Никто из констеблей не видел приближающегося Хассера, и никто не оказался на месте, чтобы вмешаться. Они были заняты, заглотав наживку, старую как мир. Я двинулась с места.

Один бутон сурль/теш-эчеровых глаз что-то заметил, и весь коралл повернулся назад, посмотреть. Я видела Испанскую Танцовщицу, слышала его крик, видела, как заметалось в чужеземной тревоге его дающее крыло. Хассер поднял живой пистолет. Керамический панцирь, лапа рукоятки, сжимавшая руку стрелка в ответ. Он выстрелил. Не было никого, кто мог бы ему помешать.

Он спустил курок, и пистолет-зверь раскрыл свою пасть и рявкнул. Сурль/Теш-Эчера швырнуло через сцену, брызнула чёрная, словно грязь, ариекайская кровь.

Падая, Сурль/Теш-Эчер лопнул. Хассер не перестал стрелять. Выстрел оторвал Сурль/Теш-Эчеру дающий плавник. Его ноги задёргались в предсмертной судороге, сделав его до ужаса похожим на насекомое. Кровь хлынула у него из всех отверстий.

А потом Хассер и сам скрылся с моих глаз, упал, поражённый пулей констебля. Когда снова поднялся крик, я уже стояла рядом с ним на коленях. Меня трясло. Мне не хватало воздуха, как будто я оказалась за пределами дыхания эоли. Хассер смотрел невидящими глазами. Я слышала, как панцирь Сурль/Теш-Эчера дребезжит в предсмертных судорогах.

Испанская Танцовщица рисовала крыльями какие-то знаки. Все её пятна налились краской. Никогда раньше я не видела ариекайского горя. Я посмотрела на Грушевое Дерево, он посмотрел на меня. Игнорируя суматоху и всеобщий вой, я наблюдала за Грушевым Деревом, КелВин и Скайлом. Помню, с каждым выдохом у меня вырывался стон. Все они без всякого выражения смотрели на тело Хассера. И, должно быть, видели меня.

Так был убит самый виртуозный ариекайский лжец.

Что творилось в последующие дни, легко вообразить. Хаос, страх, возбуждение. Сотни тысяч часов прошли с тех пор, как Хозяин в последний раз пострадал от руки послоградца, сменились целые поколения. Внезапно мы почувствовали, что существуем из милости. Служители ввели комендантский час, дав констеблям и спецслужбистам необычайно широкие полномочия. Снаружи мне доводилось посещать колонии и города, существующие под властью разного рода диктаторов, и я знала, что послоградские меры безопасности представляли собой сильно смягчённый вариант военного положения; но для нас и это не имело прецедентов.

Во мне накопилось столько грусти. Я плакала, когда оставалась одна. Мне было страшно жаль Хассера, глупого тайного зелота; и Валдика, который, я уверена, даже не подозревал, что ему отведена лишь роль наживки, и который был так предан Скайлу, что пошёл на казнь, отрицая, что к его плану приложил руку кто-то ещё.

Очень было жаль Сурль/Теш-Эчера. Не зная, какие эмоции пристало испытывать понёсшим потерю ариекаям, я выбрала грусть.

Я на целый день выключила звонок и не подходила к двери. На второй день звонок был по-прежнему отключён, но на стук я открыла. За дверью стоял незнакомый автом, чьи контуры смутно напоминали очертания человека. Я хлопала глазами, недоумевая, кто мог послать эту штуку, как вдруг увидела её лицо. Нарисованное на экране изображение было грубее, чем когда-либо, но это была Эрсуль.

— Ависа, — сказала она, — можно войти?

— Эрсуль, зачем ты загрузила себя в это? — покачав головой, я отступила, давая ей войти.

— У моего обычного корпуса нет их. — Она встряхнула руками автома, которые закачались, точно верёвки.

— Зачем они тебе? — спросила я. И, Фаротектон её благослови, она обняла меня ими так, точно я только что потеряла кого-то из близких. И ни о чём не спрашивала. Мы долго стояли так, обнявшись.

Я ещё раз побывала в «Галстуке». Сделала безразличное лицо и, флокируя, пошла. Никого из сравнений не было, да, я думаю, они там больше и не появлялись. Тогда я перестала притворяться. Но тут хозяин заведения, человек, чьего имени я так никогда и не узнала, а прозвище, которое мы придумали ему на местном жаргоне, позабыла, бросился ко мне с таким волнением, точно я могла ему чем-то помочь. Он сказал, что ариекаи ещё приходят: Испанская Танцовщица; тот, кого мы называли Баптистом; другие Профессора. Приходят и смотрят туда, где раньше сидели сравнения.

— Сурль/Теш-Эчер всё время бывал здесь, — сказала я. — Может, они приходят посидеть там, где часто бывал их друг.

Владелец страшно боялся, как бы Хозяева не стали мстить за смерть Сурль/Теш-Эчера. Многие люди боялись. Но не я, Я видела, как Грушевое Дерево дал дорогу Хассеру и что-то сказал ему, когда тот проходил мимо. Я видела КелВин и других, которые ждали этого. Сурль/ Теш-Эчер был убит, но это было не простое убийство, это была публичная казнь, совершённая своими. За ересь Сурль/Теш-Эчера приговорили к смерти от руки человека.

Послоград не знал этого и не хотел знать. Всё было подстроено так, чтобы люди увидели только кровавое преступление и просмотрели тонкий юридический момент.

Ариекайские блюстители традиций решили, что нельзя попустительствовать Сурль/Теш-Эчеру, нельзя мириться с его экспериментами. Ложь была представлением; сравнение — риторикой: а вот их синтез, первый шаг на пути к совершенно новому тропу, стал подстрекательством к мятежу. Я никогда не делала вид, будто мне понятны мотивации экзотов, я была воспитана на том, что мысли Хозяев непостижимы. То, что толкнуло ариекайских властей предержащих к их жестокому решению, могло походить, а могло и не походить на то, что происходило за дверями посольства. Сопротивление ариекаев инновациям могло быть этическим, эстетическим или каким угодно ещё. Оно могло быть религиозным или спортивным. А могло быть и просто выражением холодного, циничного расчёта, результатом борьбы за власть политических клик.

Я вспомнила тревогу, с которой Вин или Кел сказал мне, что в иных идеях Скайла о Сурль/Теш-Эчере был смысл. Послы, как и осудившие Сурль/Теш-Эчера ариекаи, видели в нём угрозу. Я никогда не поверю в то, что КелВин и мой муж рассматривали эту близящуюся порчу с одной и той же стороны, но там, где есть несходство взглядов и разногласия, всегда возможны перемены, и этого, наверное, было достаточно. Путь, которым шёл Сурль/Теш-Эчер, вёл к катастрофе, которую совместными усилиями предотвратили терранцы и ариекаи. Нашли решение проблемы.

Как знать? Даже если бы я могла это доказать, что изменилось бы? Все решили бы, что никакого следа преступления в этом нет. А что бы стало со мной? Я понятия не имела, сколько послов были в курсе и кто из них одобрил бы это, будь они в курсе, и что бы они сделали со мной, вздумай я пожаловаться. Вряд ли я одна смогла разгадать, что случилось. Информации просочилось довольно много. Но служители нагнетали ужас и шок и внушали горожанам, что они принесли все необходимые извинения Хозяевам, а Хассер и Валдик предстали перед судом. Редкие сохранившиеся последователи культа Друмана были подвергнуты жестоким преследованиям полиции.

Скайл наконец переехал в посольство, стал служителем. В один прекрасный день его вещи исчезли из моего дома. Трусость не была в числе его пороков. Думаю, он меня избегал; может быть, хотел уберечь от своего гнева.

Оглашение приговора, свидетелем которого я стала, никогда не переставало меня ужасать. Но прошли месяцы — а они у нас длинные — штиль кончился, а Валдик и Хассер были давно мертвы. Со Скайлом и КелВин я по-прежнему не общалась, но, хотя я не знала, кто именно из служителей и послов был замешан в происшедшем, я не могла избегать их всегда. Иначе я просто не смогла бы больше жить в Послограде. И дело тут было не в компромиссе, а в выживании.

Даже КелВин и я научились не выскакивать из комнаты, где нам случалось оказаться вместе, а оставаться в ней, не обмениваясь ни словом. Со временем я даже свыклась с мыслью, что когда-нибудь смогу обменяться с ними парой холодных, вежливых фраз.