Посольский город - Чайна Мьевиль

— Ты сама бы всё поняла, если бы хоть раз над этим задумалась. Это даже не секрет. Об этом просто никто не думает. Ты знаешь, что если один двойник умирает, то другой уходит в отставку. — Он слегка приподнял руки, имея в виду себя. — Ты ведь не была в посольских яслях, а? Конечно, они ведь только для тех, кто так из них никогда и не вышел. А какой смысл выпускать оттуда тех, кого растили и учили для одной-единственной работы, а они всё равно не могут её делать? Выпусти их, и проблем не оберёшься.

Крохотные каморки, в которых плесневеют неудавшиеся близнецы. Непринявшиеся, непохожие близнецы, один нормальный, другой будто смазанный; или с обоими что-то не то; или физически оба в порядке, но с врождённым пороком, невидимым глазу; или просто негодные для того, к чему их предназначали.

— А если тебя уже выпустили, — продолжал Брен, — и только тогда ты понял, что ненавидишь своего двойника или свою работу? Да. Да. — Он говорил тихо, словно пытаясь донести что-то до меня. — Когда умер мой, он… это был несчастный случай. Мы были ещё не старыми. Люди знали нас… меня. Я был слишком молод, чтобы взять и исчезнуть. Разумеется, меня пытались заманить в дом престарелых. Но заставить меня они не могли. Ну и что с того, что соседи меня не любят? Что с того, если они видят во мне урода? Никому не нравится, когда разделённые щеголяют своими увечьями. Мы — обрубки. — Он улыбнулся. — Обрубки, не люди.

Среди двойников есть те, кто так и не может научиться говорить на Языке. Не знаю почему. Просто не попадают в ритм, сколько бы ни тренировались. Всё просто: их не выпускают. Но бывают случаи похуже. На вид они такие же, как все. Это уже случалось, хотя, может, и не в такой степени. Когда я учился, у нас был коллега. УилСон. Что за мозг прятался за их Языком, не знаю, но для Хозяев он был слегка… как бы вывихнутый. Чуть-чуть. Я этого не слышал, но Хозяева… да.

Мы сдавали экзамен. Сначала нас слушали другие послы и служители, а в конце нам надо было поговорить с Хозяином. Он ждал. Не знаю, что в его представлении происходило и как его попросили помочь. «Здравствуйте», — сказали УилСон, когда подошла их очередь.

Мы сразу увидели, что-то пошло не так, — сказал он. — По тому, как двигался тот ариекай. Каждый раз, заговаривая с нами, они словно пробуют наш мозг, и каждый раз находят его чужим. Так что это довольно сложная штука. Но если две половинки одного посла недостаточно… спаяны друг с другом? Не два разных голоса: вполне близкие, чтобы говорить на Языке и быть понятыми. Но понятыми не так? Шиворот-навыворот? — Я молчала.

Ты знаешь, что такое для них Язык, — сказал Брен. — Что они слышат за словами. А что, если они слышат понятные слова и знают, что это слова, но они как бы расколоты на части? Послы говорят в эмоциональном союзе. Это наша работа. А что, если этот союз есть и в то же время его нет? — Он ждал. — Невозможное, вот как это называется. Прямо тут, стоит перед тобой. И это ударяет им в голову. Они как будто ширяются. Для них это как галлюцинация — и есть, и нет. Противоречие, от которого они ловят кайф.

Может быть, не все. Каждый Хозяин, с которым заговаривали УилСон, понимал, что тут что-то не так, но некоторые… — Он пожал плечами. — Пьянели. От их слов. Что бы УилСон ни говорили. «Хороший сегодня денёк»; «Передайте, пожалуйста, чай»; что угодно. Хозяева это слышали и либо теряли голову, либо начинали хотеть ещё и ещё.

— Послы — ораторы, а те, к кому обращены их речи, — оратеи. Оратеи — это наркоманы. А их наркотик — Язык послов.

Снаружи люди испуганной карнавальной толпой бежали по улицам. Где-то рвались фейерверки. Брен снова наполнил мой стакан.

— Что с ними стало? — спросила я.

— С УилСон? Их отправили в карантин, и они умерли. — Он выпил. — Все меня уважают, но это не мешает им меня ненавидеть, — сказал Брен. — Я их понимаю. Им не нравится вид моей раны. — Он написал в воздухе своё имя — полное имя, все семь букв: БренДан. Было время, когда он был БренДан, точнее, Брен/Дан. Потом его двойник умер, и он стал БренДан, Брен… он не мог правильно произнести своё собственное имя.

БренДан долго задумчиво смотрел на меня. Подошёл к столу.

— Позволь, я тебе кое-что покажу.

Он бросил мне почти плоскую коробочку. Внутри лежали два обруча. Его и его двойника Дана. Я рассматривала филигранные колечки, проводки и контакты, чётко выведенные инициалы и серебряные листики. Застёжки были перепилены. Взглянув на него, я увидела крохотные отметины у него на шее, там, где когда-то крепился обруч.

— О чём ты думаешь? — спросил он. — Думаешь, я храню их здесь, чтобы всегда были под рукой? Или ты думаешь, что я их прячу, стараюсь забыть? Ависа. Если бы я выбросил его обруч и сохранил свой, ты бы думала, что я цепляюсь за своё былое «я» или не могу простить ему его смерть. Выброси я их оба, ты бы видела во мне человека, отказавшегося от своего прошлого. Если бы я сохранил его, но выбросил свой, ты бы сказала, что я не даю ему уйти. И так всегда, что бы я ни сделал. Это не твоя вина. Ты же не нарочно, мы все так думаем. Что бы я ни сделал, объяснение всегда найдётся, не одно, так другое.

(Позже, когда мы были вместе в третий раз, — сначала вернулась к нему я, потом он пришёл ко мне, — он сказал: «Смотрю на этот обруч и ненавижу его». Я промолчала. Да и что я могла ответить? Мы сидели на диване в моих комнатах. Не таких шикарных, как у него. «Не знаю, когда это началось, — сказал он. — Я долго считал, что ненавижу его за то, что он умер, бедняга. Но, по-моему, всё началось раньше. Не вини меня. — Его голос внезапно стал жалобным. — Уверен, он тоже ненавидел меня. Никто из нас не был в этом виноват».)

— Знаешь, а они ведь, наверное, подозревали, что может случиться, — сказал Брен. — Послы. Ведь именно разнояйцевые всегда были особенно подвержены… неслиянию… ровно настолько, чтобы превратить пару-тройку ариекаев в оратеев. Именно таких и придерживали. Прочие смутьяны уходили в самоволку или смешивались с местными.

— Думаешь, они знали? — переспросила я. — И кто куда уходил?

— Они наверняка надеялись, что ЭзРа окажутся наркотиком, — сказал он. — Выведут из строя одного-другого Хозяина, и больше никакого проку с них не будет. Ещё одна оплошность Бремена. С тех пор, как они услыхали про ЭзРа, они только о том и думали, кто кого переиграет и кто кому будет диктовать условия.

— Знаю, — сказала я. Но раз такое уже было, в Бремене тоже должны были об этом знать. Так зачем их послали?

— Знать об оратеях, ты имеешь в виду? А с чего бы мы стали сообщать Бремену о них? Не знаю точно, на что они надеялись, но то, что ЭзРа вообще позволили говорить, планировалось как своего рода ответный удар посольства. Хотя такого эффекта они, по-моему, не ожидали. Не в такой степени. Не такого Языка, существующего, и в то же время настолько невозможного, настолько отравляющего, что он обращает в зависимость любого Хозяина, который его услышит. А те распространяют слух о нём дальше. Все без ума от нового посла.

Наш привычный пантеон бедствовал, отчаянно нуждаясь в инъекциях Эза и Ра, говорящих вместе и превращающих Язык в коктейль противоречий, намёков и отпущенных на свободу значений. Мы проживали в городе наркоманов. Процессия, которую я видела, была мольбой.

— Что теперь будет? — спросила я. В комнате стояла тишина. В городе жили сотни тысяч ариекаев. А может, и миллионы. Я точно не знала. Мы тогда вообще почти ничего не знали. Их мысли — это их Язык. ЭзРа заговорили на нём и изменили его. И скоро все Хозяева, где бы они ни были, получат жёсткий приказ, которому они не смогут не подчиниться: делай что угодно, но слушай болтовню новоиспечённого бюрократа.

— Всеблагой Иисус Фаротектон Христос, просвети нас, — сказала я.

— Это, — повторил Брен, — конец света.

10

Ариекаи объяснили нам, что будет дальше. Я услышала об этом раньше, но и другие послоградцы скоро поняли, что Хозяева стали наркоманами, хотя и не знали, как и отчего. Подозреваю, что в посольстве всё это время делили власть, и кто-то по привычке, без всякого рационального объяснения, пытался скрыть информацию. Не вышло.

Атмосфера на улицах Послограда напоминала карнавал и апокалипсис одновременно: одни предчувствовали конец; другие радовались или испытывали головокружение, которое принимали за радость. Констебли перехватывали людей в биоадаптированных костюмах, целенаправленно шагавших к городским окраинам, чтобы выйти в город и не задохнуться.

— Никуда вы не пойдёте! — говорили полицейские. — Снимайте. Люди гибнут… — Кто-то из желающих увидеть город, наверное, всё же прорывался.

Послоградцы чего-то хотели от Хозяев. Напрасно — ариекаи видели в них не разумных существ, а живую собственность послов.

Всеми правдами и неправдами мне удалось проникнуть в посольство ещё раз. Увидев, как там бегают послы, мне на мгновение стало их жалко. Никто не задавал мне никаких вопросов. Даже ЖасМин, кажется, позабыли о своей неприязни ко мне. Кто-то из ЭдГар поцеловал меня, очень удивив этим. Его двойника нигде не было видно. В глазах Эда или Гара была тревога, вызванная чрезмерным растяжением создаваемого обручами поля.