Ничего неизменного - Наталья Игнатова

Две-три ночи… Если б только приступ начался хотя бы на сутки позже!

А сегодня встреча с Хартом Алахди, и Заноза нужен, чтобы поговорить со Старым Лисом. Потому что он умеет быть убедительным для всех, даже для венаторов. Вернуть Алахди дочку — проявление доброй воли, Лис оценит это, поймет правильно. Должен понять, судя по тому, что Хасан знал о нем. Но если девочку вернет Заноза, которому нельзя отказать, которого нельзя забыть, и которому невозможно причинить зло, вампиры надолго станут для Старого Лиса такими, как он.

Добрая воля, подкрепленная неодолимым обаянием гораздо лучше, чем просто добрая воля.

— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал Хасан. — Мы с этой проблемой сталкиваемся не в первый раз, верно? И всегда успешно с ней справляемся. И в этот раз справимся.

Заноза смотрел на него, и понимания в глазах было не больше, чем у Мухтара. Он слышал интонации. Он прекрасно знал, что решения нет, выхода нет, и никогда не будет. Но привык верить Хасану больше, чем себе. Потому и не понимал ни слова. Хасан говорил о невозможном, но ведь Хасан всегда прав. Слишком сложное противоречие для разума, вошедшего в плохую фазу.

Это не педагогика, это уже точно манипуляции. Но так есть шанс еще ненадолго удержать Занозу на поверхности.

— Сначала ты поможешь мне с Алахди. Я без тебя не справлюсь, — наверняка, не справится. Тут все правда от слова до слова. — А потом я помогу тебе с математикой. Договорились?

Заноза медленно кивнул.

— Тогда идем, — Хасан показал на дверь, — пора завтракать, забирать мисс Хамфри и ехать на встречу. Только аккуратней, не сломай тут ничего. Игрушки тебе еще пригодятся.

— Почему ты за рулем? — спросил Заноза, когда понял, что Хасан не собирается отдавать ему ключи.

— Потому что это моя машина.

— Можно поехать на…

— Нет. Садись.

Машин, считавшихся собственностью Хасана, в гараже «Февральской Луны» было штук пять. Или шесть. Он не успевал следить за тем, что покупает его неугомонный бритт, просто принимал к сведению сообщение об очередном обновлении, и предполагал, что броские, преимущественно спортивные автомобили Заноза приобретал для себя. А нормальные машины, вероятнее всего, были куплены для него.

Ни разу не ошибся. Хотя всем другим автомобилям предпочитал старый армейский джип, купленный еще в Англии.

Сегодня поехали на «форде», темно-синем, консервативном, скучном. Себе Заноза не купил бы такой никогда.

Ничего консервативного. Тем более, ничего скучного. Надо признать, что он всем сердцем влюбился в подаренный Хасаном «Бентли», и ездил на нем всегда, когда перелезал из плаща, браслетов и сережек в костюм джентльмена, но кто скажет, что «Бентли» не броская машина, согрешит против правды.

Сначала в «Турецкую крепость», за мисс Хамфри, потом — в Редондо-бич, а потом — в океан. Встречу с Алахди назначили в открытом море. Там негде затаиться снайпером, нечего минировать, нельзя устроить засаду. И можно не бояться лишних глаз и ушей.

— Я бы мог довезти нас до «Крепости» в десять раз быстрее, — пробурчал Заноза куда-то в поднятый воротник плаща, — кто тебе сказал, что нужно соблюдать правила? Правила соблюдают те, кто не умеет водить! Их придумывали для тупиц, не способных понять, как ездить, чтоб ни в кого не воткнуться.

— Когда ты за рулем, ты хотя бы молчишь, — признал Хасан.

Но пускать Занозу за руль сегодня было нельзя. Его пока вообще из дома выпускать нельзя. Плохое время. Мир слишком упорядочен, и Заноза ищет любые способы сделать его чуть более хаотичным. Или не чуть. Чем больше хаоса, тем лучше. Куда ему за руль? Он в нормальном-то состоянии водит так, как будто готов жизнь положить на умножение энтропии.

— Буду говорить!

— Говори. Только пристегнись.

— Не буду пристегиваться!

— Хорошо. Но если вылетишь через лобовое стекло и изрежешь плащ осколками, новый я тебе не куплю.

С полминуты Заноза мрачно и тяжело молчал. Потом щелкнул замком ремня безопасности. Значит, пока есть вещи, которые ему жалко ломать и портить. Хорошо. Не пристегнулся бы, пришлось бы ехать обратно домой и оставлять мальчика на Франсуа. Потому что когда ему даже плаща не жалко, это уже близко к полной невменяемости, а невменяемый, Заноза неуправляем.

— Я думал, дайны убеждения лучше, чем дайны принуждения. Они же зависят от понимания, от эмпатии, — Заноза достал сигареты, начал вертеть пачку в руках, — когда ты чувствуешь то же, что и собеседник, ты ведь не сделаешь ему ничего плохого, да? Я думал, они меня любят, и я их люблю, и это хорошо. А получается, что так гораздо хуже. Они меня любят, а я их использую. Madre, Хасан, я их люблю и использую, вот в чем самый трындец. Дайны принуждения обрубают умение любить. Ты используешь не людей, а инструменты. Ко всем относишься, как к инструментам. Это честно. И стоит начать, стоит только попробовать приказы вместо убеждения, как любви не остается. Ни к кому. Как будто все дерьмо, которое маскировалось под любовь, становится… тем, что есть. Я думаю, если умеешь любить по-настоящему, то выучить дайны принуждения не получится. Но я думаю еще, что те, кто пользуется дайнами убеждения, по-настоящему не любят.

— Правда? — Хасан покосился на него, — ты же без этих дайнов вообще не живешь.

— Я вообще не живу.

Снова тишина. Потом щелкнула зажигалка. Салон заполнил крепкий табачный запах, и Заноза приоткрыл окно.

— Нет, — сказал он, после нескольких медленных затяжек. — Неправда. Я не смогу выучить дайны принуждения.

Хасан кивнул.

— А Эшива смогла, — добавил он.

Заноза тихо зашипел. Возразить ему было нечего. Он сам только что предположил, что эти дайны недоступны тем, кто умеет любить. Но они оказались доступны Эшиве. Мышление у мальчика, когда он в таком состоянии, прямое, как шпала и такое же тяжелое. Зато основательное.

— Но я могу убить, — сообщил Заноза неожиданно.

— Дайнами убеждения?

— Да.

— Это невозможно.

— Я могу. Я не докажу, что смерть это хорошо, но я могу доказать, что опасное неопасно.

— Я как-то предложил одному недоумку сыграть в «русскую рулетку» с пистолетом. И он вышиб себе мозги, — Хасан ухмыльнулся, когда Заноза от удивления промахнулся сигаретой мимо щели окна. Не так-то просто произвести впечатление на этого самоуверенного засранца. — Не в дайнах дело, мальчик мой, у меня дайнов убеждения нет, а получилось же. Если ты убьешь того, кого очаровал, убьешь того, кого будешь любить так же, как он любит тебя, значит, ты действительно будешь желать ему смерти. По-настоящему. А в таком случае, почему не убить?

Кому-то суждено умереть от их руки, кому-то — нет. Кто-то заслуживает смерти, кто-то не заслуживает. Заноза убивает тех, кто должен умереть, тех, о ком он думает, что они должны умереть. Сейчас, в этом состоянии, он верит в Аллаха и в то, что все упорядочено, неизменно и управляется даже в мелочах. Его это бесит, поэтому усугублять не стоит. Но когда все снова станет хорошо, Заноза этот разговор вспомнит. И услышит уже по-другому.