Попытки любви в быту и на природе - Анатолий Тосс

— В какую толпу? — потребовал уточнения я.

— В Инфанта.

И мы напряглись для рывка из низкого старта. Так, по-моему, наша общая поза называется в легкой атлетике — в беге на спринтерские дистанции. Хотя в милицейской терминологии такая посадка называется, наверное, не «низкой», а «рачьей». В спринте, кстати, тоже присутствует пистолет, но он стартовый и, как правило, не упирается в зады спортсменам.

— Три, восемь. Рванули! — скомандовал Илюха, и мы рванули.

Чего там понял или не понял Инфант? Как бы он себя повел, за кого бы стал заступаться? — нас на тот момент это никак не волновало. Мы врезались прямо в него, закувыркав его поднимающееся тело, перепутав, смешав его с нашими. Мы все ждали выстрела, но выстрела все не было и не было. Может, на самом деле все это не с нами происходило?! А потом нас скрыли деревья.

Хотя мы еще долго не останавливались. Тяжело дыша, мы прочесали жалкий парк за предельно короткий срок, настолько короткий, насколько позволяли Илюхе его полевые кирзачи. Да еще и сильная резь внутри брюк галифе.

Глава 13

ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ

Машина дожидалась, где ей и было положено, но вот водителя мы в ней заметили не сразу. Жека лежала на заднем сиденье и рыдала. Мы сначала подумали, что от сочувствия к нам, а потом поняли — от счастья. Из мобильника, соединенного с магнитофоном, раздавались вполне различимые голоса.

Мы попытались привести ее в чувство, но слезы застилали ее восторженное лицо.

— Спаслись… — спросила она сквозь слезу, отбиваясь от нас.

— Жека, — сказал я, — мы бы сами сели за руль, но у нас сильная резь в поясе. Нам не то что неудобно, у нас просто не получится.

Я-то думал, что убедителен, но от моих слов она зашлась новым приступом.

— Так как девчонка оказалась… В каком чине… — просипела она неразборчивым, счастливым сипом.

— Дура ты, Жека, — в сердцах вмешался Илюха. — Сматывать надо, она сейчас нас накроет здесь, эта капитанша. Ты бы ее видела — такая, как пить дать, накроет. Она натренированная. А это, знаешь, пятнадцать лет на самом деле. И тебе, кстати, за соучастие. Пойди потом, доказывай суду, что мы все это затеяли, чтобы она Инфанту дала. Да не поверит никакой суд, что можно хотеть такого. Что кто-то в здоровом уме может захотеть, чтобы такая дала. Ни присяжные, ни сам судья не поверят. И засудит нас суд, — повторил Илюха. — Давай, Жека, валить надо, хорош веселиться.

Но на все его разумные доводы Жека только отвечала охрипшим своим смехом. Она уже, похоже, не могла больше смеяться, но все равно смеялась.

— Я не могу вести машину… — признавалась она в перерывах между схватками. — У меня тоже резь в поясе… — И она подхватила себя руками за живот, чтобы он не разлетелся на куски от мелкой тряски.

— Хрен с ней, — сказал я Илюхе, — посмотри, она действительно не может. Какой из нее сейчас водила? Лови тачку, а за твоей вечером пошлем кого-нибудь, типа Инфанта.

Тачек в округе было полно, правда, они все проезжали мимо, завидев нас с Илюхой — его побитое лицо, полевую одежду, мою зубную фиксу, да и вообще наш все еще заметный перегиб в поясе.

Но нам ли тачку не поймать, хоть и с перегибом? Илюха достал несколько купюр, помахал ими в воздухе, намекая на нашу полную платежеспособность, и тачка тут же остановилась. Хотя человек за рулем, увидев нас с близи, сразу заметно растерялся и теперь, несмотря на купюры, уже, похоже, сомневался: а стоило ли останавливаться вообще?

— Ты не бжи, мужик, — приободрил его Илюха, — мы артисты. Заслуженные. Загримированные после натурных съемок. Мы из краснознаменного ансамбля имени Пятницкой.

— С каких натурных съемок? Кого снимали, в натуре? — заржал успокоенный объяснением водила. Тоже, видать, остроумный попался. Под стать нам.

Мы запихнули в машину сначала звукозаписывающую аппаратуру с мобильником и магнитофоном, потом изнеможенную Жеку, потом уселись и сами. Машина, хоть и оказалась небольшой, но все равно послушно приняла всех нас в себя. Илюха назвал свой адрес, и мы тронулись подальше от места преступления.

А мобильник с магнитофоном в руках у Илюхи на переднем сиденье все наговаривали и наговаривали женским грудным голосом. Лишь изредка его перебивали густые мужские придыхания.

— Бедненький, — шептали мобильник с магнитофоном, — как они тебя, гады. Тебе больно? Ты полежи, полежи, отдохни, я сейчас тебе сумочку под головку положу. А я-то, дура, столько мучила тебя, — здесь раздался тяжелый Инфантов вздох. — Бог ты мой, сколько крови, по всему лицу, и на губах много, и даже язык весь красный. Давай оботру я тебя. Хочешь, губами оботру, маленький ты мой.

— Не надо губами. Я сам, — раздался хоть слабый, но испуганный голос Инфанта, искаженный телефонными помехами.

А может, и не помехами, а другим чем-то искаженный. Видимо, не очень хотелось ему, чтобы в милиции узнали, что у него кровь сладкая и клюквой отдает. Ведь кто знает, как могло бы поменяться к нему отношение милиции, если бы та про клюкву разобралась?

— Как ты? Где бандиты? — видимо, чтобы отвлечь женщину от клюквы, заботливо поинтересовался слабый голос.

— Убежали, гады. Скрылись, — проинформировала жалостливая девушка.

— Жалко, — произнес Инфант, — я бы им впиндюрил. Когда бы в себя пришел. Тебя они тронуть, надеюсь, не посмели?

Водитель в машине, прослушивая текст внутри нашего небольшого коллектива, обернулся и подозрительно обвел коллектив взглядом, пытаясь ногой нажать посильнее на тормоз.

— Да это мы запись прослушиваем звуковую, чего на съемках получилось, — толково пояснил Илюха. — Качество плохое, конечно, но главное, что текст различим, мы его потом в студийных условиях перепишем, как надо.

— А… — согласился шофер и убрал ногу с тормоза.

Я тоже хотел добавить что-нибудь успокоительное для шофера, но не мог. Я на заднем сиденье держал припадочную Жеку, у которой от звуковой записи новый клинический приступ начался.

— Да что ты, маленький мой, — продолжал грудной голос с сильным любовным придыханием, — куда им, поскребышам этим, меня тронуть. Я таких писюков штабелями укладываю на тренировках. У меня же звание мастера по самбо в тяжелом весе. Ты же знаешь.

Тут Илюха резко повернулся ко мне, и мы долго, крепко переглянулись.

— Знает, — повторил я вслед за аппаратурой.

— Мудила… — в сердцах прошептал Илюха, не только с презрением, но и с негодованием тоже.

Мужик за баранкой снова поглядел подозрительно на седока справа.

— Да играют ненатурально, — объяснил ему Илюха. — Ты сам разве фальши не улавливаешь?

— Чего, какой фарш? — не понял мужик, но ему никто не ответил.

— Жалко, что я их не пристрелила, — продолжал женский голос мечтательно. — Убежали, паразиты.

— А у тебя что, пистолет был с собой? — переспросил Инфант, но в голосе его не было удивления. — Я думал, что, когда ты не при исполнении, ты его с собой не берешь.

Илюха снова обернулся ко мне с первого сиденья, и снова резко. Мы снова переглянулись.

— Знает, что при исполнении бывает, — выразил я общее с Илюхой мнение.

— Мудила… — выразил Илюха общее со мной мнение.

— А почему ты все же не выстрелила? — спросил уже совсем окрепший Инфант, и в его голосе мы услышали здоровую любознательность.

— Да за людей боялась, — зазвучала в телефоне оправдывающаяся девушка. — Они прямо на людей побегли.

— На каких людей? — не сообразил медлительный Инфант. — Тут еще и люди были?

А как же? Ты и был. На тебя и побегли. Я и побоялась выстрелить, вдруг отрекошетило бы в тебя. Я одного взяла уже на мушку, который с родимым пятном, синим таким на пол-лица, прямо в башку его метила… Но в последний момент испугалась, что в тебя отрекошетить может.

Тут Илюха заметно сглотнул, видимо, слюну, и глаза у него немного увеличились. Даже тот, что был сдавлен родимым пятном на пол-лица.

— Ну ничего, я его по приметам быстро отыщу, — продолжала капитанша, и Илюха на первом сиденье сглотнул еще заметнее.

И мужик за рулем тоже сглотнул, кося от лобового стекла испуганные глаза на Илюху.

— Да грим, грим это, в который раз успокоил его Илюха. — Он только ацетоном снимается. Хочешь, ацетоном сотру. У тебя ацетон при себе есть?

— Откуда у меня ацетон, — снова успокоился водила.

— Ну вот видишь, — приободрился Илюха. — Слушай, знаешь что, поменяй курс, поверни штурвал на Ямскую-Тверскую. Там у нас актерская, и ацетона там хоть упейся. Я заодно там и отмоюсь. — Тут Илюха снова посмотрел на меня, и в его взгляде я прочитал жажду мщения. И полностью ее разделил.

Это правильно было — двинуться в Инфантово логово. Во-первых — ближе. Во-вторых, у него еще пара бутылок со вчера осталась, а в-третьих — у нас от его коммунальной квартирки ключики имелись, и соседки нас в лицо знали и за своих считали давно.

Поэтому правильно было прямо к Инфанту двинуть и прямо у него там засаду устроить. Засаду на Инфанта. Так как получалось, что он слишком много знал: и про самбо, и про милицейский чин, и про огнестрельный пистолет. Знал, а от нас утаил. Что вполне могло стоить нам не только нашей гомосексуальной непорочности, но и гетеросексуальной нашей жизни. И теперь он должен был быть наказан, этот Инфант. Сурово и беспромедлительно.