Попытки любви в быту и на природе - Анатолий Тосс

Я шел и думал, и не мог найти ответ. А потом вспомнил Зигмунда Фрейда, которого читал только выборочно, да и то впопыхах, да и то в сильно упрощенном варианте. А как вспомнил венского ученого, так и понял: все дело в «Потенции». Потому что если в соответствии с Зигмундом, то именно она, личная наша сексуальная Потенция, по большому счету, и определяет индивидуальные наши характеры, взгляды, успехи и невезения. Даже причуды наши определяет.

А ведь похоже на правду, снова подумал я. Похоже, действительно так и есть, похоже, тяга к жизни, в полном ее развороте, определяется именно нашей Сексуальной Потенцией. А значит, и тяга к ежедневному, перманентному творчеству, которое от жизни, как известно, неотделимо, тоже ей, голубушкой, определяется.

Да, да, они безусловно связаны — «Потенция Сексуальная» и «Потенция Творческая», — как сообщающиеся сосуды связаны, и запросто перетекают из одного в другое.

И если не удается полностью расходовать ее, Потенцию, на межполовые связи, если остается она у тебя неизрасходованная, то требует тогда она иного (за невозможностью сексуального) выхода. И настойчиво порой требует. И бросаемся мы от безвыходности в творчество, в любое, разное, даже перечислять не нужно. Потому что любая отличная от секса деятельность, если с душою к ней подходить, — и есть творчество. Ну а секс — есть творчество по определению.

Зигмунд, кстати, называл такое межсосудное переливание «сублимацией сексуальной энергии». В смысле, если на секс много истратил, то на другое творчество тебя уже не хватает. И наоборот, если слишком сильно в творчество погрузился, то и секс уже не обязателен.

Сам-то Зигмунд, как говорят, завязал с ненужным ему сексом где-то в возрасте сорока лет, наглухо завязал. Сказал, не хочу, мол, больше попусту растрачиваться по пустякам, лучше всю свою потенцию на создание психоанализ-ной теории пущу. И пустил. И создал. Только все мрачнее и мрачнее с годами становился, если по фотографиям и кинохронике судить. Да оно с каждым бы так случилось, если на один только психоанализ душу отводить, а женщинами пренебрегать.

Или вот другой классик, Генри Миллер, писатель такой был середины недалекого двадцатого столетия. Ведь кого только чувак не трахал, проживая в легкомысленном Париже! Сколько свидетельств существует, да и свидетельниц тоже! Да и писал только в основном об одном — о потрахаться. Значит, волновала его тема и разбирался в ней особенно хорошо. Потому что писатель, особенно искренний, по себе знаю, пишет в основном о том, что волнует его глубоко и непосредственно.

Но вот читаю поучительные воспоминания тех, кто знал о нем не понаслышке и практически впритык. Именно тех самых свидетельниц и читаю. Так вот они утверждают, что этот самый Г. Миллер совершенно оказывался нетрудоспособным в те периоды, когда сочинял свои знаменитые ныне опусы. То есть, иными словами, превращался в совершенно никчемного в постели человечишку. И только потому, что без остатка свою Потенцию литературе преподносил, а на другое у него в тот момент не оставалось.

Зато когда написание текстов завершал, все снова воспаряло в Миллере беспредельно, как по мановению волшебной палочки, — и любовь к женщинам, и к потрахаться, и к жизни в целом, конечно. И на всю катушку набирал, чувак, материалы на следующее свое трахательное творение.

Конечно, попадаются такие бойцы, причем обоего пола, которым все нипочем и у которых на все сполна хватает и даже на других остается. Вон Илюха, например, вспомнил я о друге. Но редкие они люди, отмеченные свыше. А нам, земным, усредненным, нам постоянно выбирать приходится, куда ее, Потенцию нашу ограниченную, расходовать уместнее. На секс? Или на остальную творческую жизнь?

Я еще прошел пятьдесят шагов и догадался еще глубже. Дело-то в том, что и у меня не было за последние д-цать дней никакого сексуального облегчения, кроме ненатурального, домотканого, лубочного, — вот и накопилась во мне излишняя Потенция, и требует она нового естественного выхода. Так сказать, пробивает, как река в половодье, свежее неизведанное русло. Вот и пробила в виде сценического изнасилования в пользу Инфанта. А чего? — оценил я для себя, — вполне творческое дело, если творчески к нему подойти.

Я вполне остался удовлетворен кратким своим, но вполне удачным исследованием. А все из-за воздуха вольного и легкого, а еще из-за состояния души, тоже легкого. И, успокоенный правильными своими заключениями, я доехал до своей тихой однокомнатной квартирки и радостно, надежно в ней заснул.

Глава 12

ЗА ПОЛТОРА ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ

А потом настала суббота, о которой мы с Илюхой никогда не забудем. Инфант тоже, наверное, ее долго помнить будет, так как свершилась, наконец, в эту субботу его долгожданная мечта. Но мало ли у него в жизни долгожданных мечтаний исполнялось? Да и мало ли еще исполнится? Вот и растворится та его суббота в череде других похожих суббот. А вот для нас с Илюхой не растворится никогда. Потому что долгая у нас память на такое.

Но давайте обо всем по порядку.

Около шести я обошел посты. Жека сидела в Илюхиной тачке почти у самого выхода из парка. На ней была короткая кожаная куртка, удобные черные джинсы, удобная обувь, бейсбольная шапочка на голове, повернутая козырьком назад. Да еще и затемненные очки. В общем, вполне кинематографичная получилась на сегодня Жека.

На соседнем с водительским сиденье была установлена система из нескольких проводков, в переплетении которых нам с Илюхой было не разобраться. Понятно было только, что на одном конце системы находился магнитофон, на другом — мобильник.

— Работает? Проверяли? — спросил я строго.

— Инфант проверял, сказал, что все в порядке, — отрапортовала Жека.

Потом позади ларька, как и полагается, мы с Илюхой прополоскали рот американской сивухой из штата Теннесси, и Илюха снова отказался выплюнуть достаточно крупный глоток. Я долго думал, как же поступать мне, и в результате тоже решил не разбазаривать понапрасну ценный реквизит. В конце концов, пара глотков в середине субботнего дня может только улучшить общую сноровку.

Там, у ларька, мы никаких подозрений не вызывали, мы вообще были отлично законспирированы — подумаешь, двое нестарых забулдыг бутылку из горла на грудь принимают. Бутылочка, конечно, недешевая, но по нынешним временам и забулдыги неоднозначные попадаются.

А в том, что мы именно забулдыги (хорошее слово, приятно его все повторять и повторять), в этом у прохожих никакого сомнения не оставалось. Ну кто еще с разбитой половиной лица, да в лейтенантских полевых кирзачах, таких же галифе и в телогрейке на голое тело в тени ларька хорониться будет?

Да и второй, то бишь я сам, немногим отличался. Разве только без синюшной разноцветности на приблатненном лице. Вместо нее у меня изо рта светилась золотистая фикса, ради которой я с утра не поленился забежать к давно знакомой женщине — стоматологине по имени Милочка. Милочка мне фиксу и установила.

— Ну что, Б.Б., — подбодрил я Илюху, когда мы выполоскали из горла внутрь себя все, что могли, оставив лишь на донышке. — Ну что, пора, двинем, что ли, на преступление.

И Илюха кивнул мне в ответ, мол, давай двигать.

Полянка была все та же, да и березка присутствовала, мы их из кустов легко определили. И Инфант ничуть не изменился, а вот девушка была полностью новая. Мы такую раньше и не видели никогда и потому стали внимательно ее разглядывать, но пока лишь издалека.

И чем внимательнее мы разглядывали, тем больше нам все это не нравилось. И прежде всего девушка. Потому что она была, как это говорили раньше, например, в народных сказках Бажова, — совсем не девушка, а «Царь-девица». Иными словами, гвардейской стати была Инфантова подруга. Такой и знамя на параде нести не грех поручить. И выделялась она над Инфантом минимум на полголовы, и в плечах не очень уступала, не говоря уже про бедра. Которые Инфант, пытаясь прижать к березе, прикрывал лишь наполовину. Хотя, как я уже сообщал, сам был не узеньким.

— Так чего, — в раздумье прошептал Илюха, — значит, не дает она ему?

— Вроде бы нет, — ответил я, тоже переходя на шепот.

— Может, и правильно делает, — предположил мой подельник. — Может, и не надо ему такого. Может, не по зубам кусок.

Мы еще помолчали, посмотрели. Инфант между тем активно наяривал, прямо по сценарию, его руки двигались по гренадерскому телу хоть хаотично, но быстро. Да и то, пойди пробегись по такому разом, не пропустив ничего.

— Знаешь, — снова прошептал Илюха, — может, не стоит нам вмешиваться? Отдадим все на откуп законам природы, глупо ведь с природой спорить.

Я задумался. В белобородовских словах присутствовал здравый смысл, потому что совершенно непонятно, каким образом такого человека, как Инфантову девушку, можно попытаться изнасиловать. Нет, невозможно такое представить! Да и представлять не хотелось!