ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

«А почему Рафаэлю не нравится ваш отец?» — любопытствуете вы. Вы думаете, уж не враждебность ли между ними заложила основу моей нынешней проблемы.

У меня нет ответа на ваш вопрос, доктор Роуз, по крайней мере такого ответа, который был бы и ясным, и полным. Но я предполагаю, что это связано с моей матерью.

«Рафаэлем Робсоном и вашей матерью?» — уточняете вы и смотрите на меня так внимательно, что я задумываюсь: неужели в моих речах промелькнула какая-то важная для вас мысль?

И я внедряюсь в свою память. Я пытаюсь увидеть, что там. А потом делаю логические заключения из тех крупиц, что удалось мне выудить из тьмы забвения, потому что эти слова, только что сказанные в определенном порядке — Рафаэль Робсон и моя мать, — всколыхнули что-то во мне, доктор Роуз. Я чувствую, как внутри меня расползается неприятное ощущение. Я прожевал и проглотил что-то гнилое и теперь ощущаю, как во мне поднимается муть последствий.

Что же такое я нечаянно для себя раскопал? Рафаэль Робсон не любит моего отца на протяжении двадцати с лишним лет из-за моей матери. Да. Звучит очень правдоподобно. Но почему?

Вы предлагаете мне вернуться назад во времени к тому моменту, когда они вместе, Рафаэль и моя мать. Но я вижу только этот проклятый черный холст, и если они и были изображены на нем, то краски давно потускнели и осыпались.

«И все же вы поместили рядом имена Рафаэля Робсона и вашей матери, — напоминаете вы, — и раз эта связь имеется, то должны быть и другие связи, пусть незначительные или существующие только в подсознании. Вы думаете о них двоих вместе. Теперь попробуйте увидеть их вместе».

Увидеть их? Вместе? Абсурдная идея.

«Какая ее часть кажется вам абсурдной — чтобы увидеть их или увидеть вместе?» — тут же спрашиваете вы.

Я знаю, к чему вы ведете с обеими альтернативами. Не думайте, что я не знаю. Я должен выбрать между эдиповым комплексом и первородным грехом. Вот что у вас на уме, да, доктор Роуз? Маленький Гидеон не вынес того факта, что его преподаватель музыки a le beguin pour sa mere.[11] Или, что еще хуже, маленький Гидеон наткнулся на sa mere et l'amoureux de sa mere[12] на месте преступления, при этом l'amoureux de sa mere не кто иной, как Рафаэль Робсон.

«К чему этот жеманный переход на французский язык? — спрашиваете вы. — Разве английский как-то влияет на излагаемые факты? Что вы чувствуете, когда говорите об этом по-английски?»

Все кажется таким нелепым. Смехотворным. Возмутительным. Рафаэль Робсон и моя мать — любовники? Что за глупость! Как она могла прикасаться к его потной коже? Он и двадцать лет назад потел так, что мог заменить собой поливальную установку в саду.

12 сентября

Сад. Цветы. Господи… Я помню те цветы, доктор Роуз. Рафаэль Робсон пришел к нам в дом с необъятной охапкой цветов. Они предназначены для моей матери, и она там, в доме, значит, уже наступил вечер или она не пошла на работу в тот день.

«Она больна?» — делаете вы предположение.

Я не знаю. Но я вижу цветы. Дюжины цветов. Все разных видов, столько разных цветов, что я не могу назвать и половину. Это самый большой букет, который я видел, и да, должно быть, она больна, потому что Рафаэль несет цветы на кухню и сам расставляет их по вазам, которые принесла для него бабушка. Но бабушка не может остаться с ним и помочь расставить цветы, так как ей надо присматривать за дедушкой. В те дни за ним все время надо было присматривать, я не знаю точно почему.

«"Эпизод"? — спрашиваете вы. — Может быть, у него психический «эпизод», Гидеон?»

Не знаю. Знаю, что все взвинчены до предела. Мать больна. Дедушка укрылся наверху, и в его комнате постоянно играет музыка, чтобы успокоить его. Сара Джейн Беккет шепчется по углам с жильцом Джеймсом, а если я подхожу к ним слишком близко, она поджимает губы и говорит, чтобы я шел делать уроки, хотя никаких уроков мне не задано. Я замечаю, как на лестнице украдкой плачет бабушка. Я слышу, как где-то за одной из закрытых дверей кричит папа. К нам заглянула сестра Сесилия, и я вижу, как она разговаривает в коридоре с Рафаэлем. А потом появляются эти цветы. Рафаэль и цветы. Охапка цветов, названий которых я не знаю.

Он несет их на кухню, а мне сказано ждать в гостиной. Он задал мне выучить упражнение. Надо же, я помню, что это за упражнение. Гаммы. Гаммы, которые я ненавижу и играть их считаю ниже своего достоинства. Поэтому я отказываюсь их учить. Я пинаю пюпитр. Я кричу, что мне скучно, скучно, скучно, мне надоела эта дурацкая музыка и я не желаю играть ни минуты дольше. Я требую телевизор, требую печенья с молоком. Я требую.

В гостиную вбегает Сара Джейн. Она говорит (и по сей день я помню дословно, что она говорит мне, доктор Роуз, потому что ничего подобного в своей жизни я еще не слышал): «Больше ты не центр вселенной. Веди себя как следует».

«Больше не центр вселенной? — задумываетесь вы. — Значит, это происходит после того, как родилась Соня?»

Должно быть, так, доктор Роуз.

«Можете ли вы сделать какие-то выводы?»

Какие выводы?

«Рафаэль Робсон, цветы, бабушка плачет, Сара Джейн Беккет и жилец сплетничают…»

Я не говорил, что они сплетничают. Только то, что они разговаривают, сблизив головы. Может, у них общий секрет? Может, они любовники?

Да-да, доктор Роуз. Я вижу, что возвращаюсь к теме любовников. Не нужно указывать мне на это. И я знаю, к чему вы клоните в этом безжалостном процессе, который ведет нас к моей матери и Рафаэлю. Я вижу, чем закончится этот процесс, если мы хладнокровно исследуем все имеющиеся в нашем распоряжении факты. Факты же таковы: Рафаэль и те цветы, плачущая бабушка и орущий папа, приход сестры Сесилии, перешептывания Сары Джейн и жильца в углу… Я вижу, к чему это ведет, доктор Роуз.

«Тогда что мешает вам произнести это вслух?» — спрашиваете вы, глядя на меня серьезными и искренними глазами.

Ничто мне не мешает, кроме неопределенности.

«Если вы произнесете это, то сможете проверить предположение на слух, понять, похоже ли оно на истину».

Ну хорошо. Хорошо. Моя мать забеременела от Рафаэля Робсона, и вместе они произвели на свет это дитя, Соню. Мой отец понимает, что ему наставили рога… господи, откуда взялось это выражение? Мне кажется, что я играю роль в старинной мелодраме. Так вот, отец догадывается об измене, и крик за закрытыми дверями — это его реакция. Дедушка слышит это, складывает два и два и чуть не срывается в очередной «эпизод». Бабушка плачет, видя хаос между матерью и папой и напуганная возможностью «эпизода» у дедушки. Сара Джейн и жилец сгорают от любопытства и возбуждены происходящим. Для улаживания конфликта в качестве посредника призвана сестра Сесилия, но папа не в силах жить в одном доме с живым свидетельством неверности моей матери, и он требует, чтобы малышку куда-нибудь отослали, удочерили или что-то еще, все равно что. Мать же не может даже слышать об этом и плачет у себя в комнате.

«А Рафаэль?» — подсказываете вы.

А Рафаэль — гордый отец. И несет перед собой огромный букет, как и подобает гордому отцу.

«Каково ваше впечатление от этой картины?» — хотите вы знать.

Я хочу принять душ. И не при мысли о моей матери, которая «на гнусном ложе, дыша грехом, сгнивала в его объятьях»[13] — простите мне эту аллюзию с «Гамлетом», — а при мысли о нем. При мысли о Рафаэле. Да, я вполне понимаю, что он мог полюбить мою мать и возненавидеть моего отца, который обладал тем, чего желал он сам, Рафаэль. Но чтобы моя мать ответила на его чувства… чтобы она приняла его потное и вечно обожженное солнцем тело в свою постель или туда, где они могли бы совершить акт… Эта мысль слишком невероятна для меня.

«Но, — указываете вы мне, — дети всегда относятся к сексуальной жизни родителей с отвращением, Гидеон. Вот почему увиденные своими глазами половые сношения…»

Я не видел половых сношений, доктор Роуз. Ни между моей матерью и Рафаэлем, ни между Сарой Джейн Беккет и жильцом, ни между бабушкой и дедушкой, ни между отцом и кем-то еще.

«Между отцом и кем-то еще? — быстро вставляете вы. — Кто этот "кто-то еще"? Откуда взялся этот персонаж?»

О боже. Я не знаю. Не знаю.

15 сентября

Сегодня днем я съездил к нему, доктор Роуз. Еще с тех пор, как я раскопал в своей памяти воспоминания о Соне, а потом — о Рафаэле с теми непристойными цветами и о хаосе в доме на Кенсингтон-сквер, я чувствовал, что мне необходимо поговорить с отцом. Поэтому я поехал в Южный Кенсингтон, где он поселился лет пять назад. Я нашел его в саду при доме, в небольшой теплице, которую он, в числе нескольких других надворных построек, взял под свою опеку с молчаливого согласия соседей. Отец занимался тем, чему обычно посвящал свое свободное время, — возился с крохотными гибридными камелиями, рассматривал в лупу листву, выискивая либо энтомологических захватчиков, либо зарождающиеся бутоны, точно не знаю. Отец мечтал создать цветок, достойный показа на цветочной выставке в Челси. А вернее, достойный награды на этой выставке. Менее грандиозные цели он счел бы пустой тратой времени.